Источник. Книга 2 - Рэнд Айн (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
Каноны этой новой архитектуры установились в ходе колоссального процесса народного творчества. Они столь же строги, как каноны классицизма. Они требуют безыскусной простоты под стать неиспорченной натуре простого человека. Как уходящий век международного банковского капитала требовал от каждого здания вычурного карниза, так век наступающий узаконивает плоскую крышу. Эра империализма навязывала романский портик в каждом доме — эра гуманизма утвердила угловые окна, символизирующие равное право всех на солнечный свет.
Способный видеть обнаружит глубокий социальный смысл, властно заявляющий о себе в формах новой архитектуры. При старой системе эксплуатации рабочим, то есть наиболее ценному элементу общества, не давали возможности осознать свою значимость, их функциональное назначение замалчивалось или маскировалось. Так хозяин одевает слуг в расшитую золотом броскую ливрею. Это отразилось в архитектуре той эпохи: функциональные элементы — двери, окна, лестницы — скрывались в завитках бессмысленного орнамента. Но в современном здании именно эти функциональные элементы — символы труда открыто заявляют о себе. Разве не слышен в этом голос нового мира, где трудящийся получит свое по праву?
Лучшим примером архитектуры модернизма может служить близкое к завершению фабричное здание компании «Бассетт браш». Это небольшое сооружение, но в своих скромных пропорциях оно воплощает суровую простоту нового стиля и являет собой вдохновляющий пример величия малого. Оно спроектировано Огастесом Уэббом, многообещающим молодым архитектором».
Встретив Тухи несколько дней спустя, Питер Китинг с тревогой в голосе спросил:
— Слушай, Эллсворт, ты это написал всерьез?
— Что?
— Об архитектуре модернизма.
— Конечно, всерьез. Как тебе понравилась статейка?
— Очень понравилась. Хорошо сказано, убедительно. Но послушай, Эллсворт, почему… почему ты выбрал Гэса Уэбба? Если на то пошло, я тоже в последние годы проектировал кое-что в модернистском духе. Здание Пальмера, например, построено без всяких выкрутасов, и в доме Моури нет ничего, кроме крыши и окон, и склад Шелдона…
— Но, Питер, дружище, не будь неблагодарной свиньей. Разве я не оказывал тебе услуг? Позволь мне оказать поддержку и другим.
На званом обеде, где Питер Китинг должен был сказать слово об архитектуре, он констатировал:
— Подводя итоги своей деятельности к нынешнему моменту, я пришел к выводу, что руководствовался верным принципом: непрерывное движение — требование жизни. Строительство и сами строения — неотъемлемая часть нашей жизни, а из этого следует, что архитектура должна постоянно видоизменяться. В области архитектуры у меня никогда не было никаких предубеждений, я твердо верил, что надо держать двери открытыми для нового и слушать голос времени. Фанатики, на всех углах кричавшие о радикальной модернизации архитектуры, и замшелые консерваторы, упрямо бубнившие о непреходящей ценности традиционных стилей, одинаково узколобы. Я не прошу извинения за те из моих сооружений, которые следуют классической традиции. Они отвечали духу и требованиям своего времени. Но равным образом я не прошу прощения и за здания, которые возвел в стиле модерн. Они возвещают приход лучшего мира. Я придерживаюсь мнения, что скромные усилия по претворению в жизнь этого принципа составляют гордость людей моей профессии, в них обретает архитектор радость и награду за свой труд.
Когда стало известно, что строительство Стоунриджа поручено Питеру Китингу, это вызвало одобрение в городских кругах, а среди архитекторов — возгласы зависти и лестные комментарии. Китинг пытался возродить в себе былое чувство удовлетворения. И ничего не ощутил. Лишь смутный след того, что отдаленно походило на радость.
Стоунридж казался ему задачей почти непосильной. Обстоятельства, при которых он получил этот заказ, его не смущали; его чувства выцвели и утратили силу, он принял все как должное и тут же забыл. Но ему становилось не по себе от необходимости проектировать множество разных домов, что предполагал этот заказ. Он чувствовал сильную усталость уже утром, когда просыпался, а вечером только мечтал скорее добраться до постели.
Он передал Стоунридж Нейлу Дьюмонту и Беннету.
— Действуйте, — утомленно сказал он, — действуйте как знаете.
— В каком стиле, Пит? — спросил Дьюмонт.
— А, какую-нибудь историческую стилизацию, иначе мелким собственникам не угодишь. Но слегка осовременьте ради газетных рецензий. Чтобы заметна была традиция и ощущалась современность. В общем, как хотите. Мне все равно.
Дьюмонт и Беннет принялись за дело. Китинг исправил кое-где линию крыши на эскизах, иначе расположил окна. Наброски были одобрены представителем Винанда. Китинг не знал, видел ли их Винанд. С Винандом он больше не встречался.
Доминик отсутствовала уже месяц, когда Гай Франкон объявил об уходе. Китинг сообщил ему о разводе без всяких объяснений. Франкон принял новость спокойно. Лишь сказал:
— Я этого ожидал. Что ж, Питер, вероятно, вашей вины тут нет — ни твоей, ни ее.
Больше он об этом не упоминал. Не говорил он и о причине своего ухода от дел:
— Я давно предупредил тебя об этом. Я устал. Желаю удачи, Питер.
Китингу стало не по себе, когда он подумал, что на вывеске у входа останется одно его имя и вся ответственность за фирму ляжет на его плечи. Ему нужен был партнер. Он выбрал Нейла Дьюмонта. У Нейла были хорошие манеры. Он был копией Лусиуса Хейера. Так фирма стала называться «Питер Китинг и Корнелиус Дьюмонт». Собралась кучка приятелей, чтобы отметить событие выпивкой, но Китинг не появился. Он обещал быть, но забыл и отправился провести уикэнд за городом, среди засыпанных снегом равнин. Он вспомнил о пирушке только на следующее утро, когда одиноко брел по заледенелой сельской дороге.
Стоунридж стал последним контрактом, который заключила фирма «Франкон и Китинг».
VII
Когда Доминик сошла с поезда в Нью-Йорке, ее встретил Винанд. Они не писали друг другу, пока она оставалась в Рино. Она никого не известила о возвращении. Но увидев его на платформе в позе спокойно-уверенного ожидания, она поняла, что для него все решено, что он держал связь с ее адвокатами, следил за ходом бракоразводного процесса, знал день, когда решение суда вступало в силу, час, когда она села в поезд, и номер ее купе.
Увидев ее, он не двинулся навстречу. Она сама подошла к нему, зная, что ему хочется видеть, как она пройдет, — хотя бы то короткое расстояние, что разделяло их. Она не улыбалась, но на ее лице была та прелестная безмятежность, которая без усилия переходит в улыбку.
— Привет, Гейл.
— Привет, Доминик.
Пока его не было рядом, она не думала о нем, во всяком случае, память о нем не тревожила ее, отсутствующий, он терял реальность, но теперь он привычно заполнил ее сознание, и она ощутила, что встретила кого-то хорошо знакомого и нужного.
Он сказал:
— Давай квитанции, я займусь багажом позже, нас ждет машина.
Она отдала ему квитанции, и он положил их в карман. Надо было идти по платформе к выходу, но они одновременно отменили решения, принятые ранее, и не пошли, а остановились, продолжая всматриваться друг в друга.
Он первым прервал паузу, прикрывая неловкость легкой улыбкой:
— Если бы я имел право, то сказал бы, что я бы не перенес ожидания, если бы знал, что ты будешь выглядеть, как сейчас. Но поскольку такого права у меня нет, я этого не скажу.
Она засмеялась:
— Ладно, Гейл. Мы и так притворяемся, будто все в порядке вещей. От этого все выглядит более значительным, не так ли? Будем говорить, ничего не скрывая.
— Я люблю тебя, — сказал он безо всякого выражения, как будто констатируя боль и обращаясь не к ней.
— Я рада снова быть с тобой, Гейл. Не думала, что так получится, но я рада.
— Чему ты рада, Доминик?
— Не знаю. Должно быть, мне передалась твоя радость. Рада ощущению покоя и свершенности.
Они заметили, что говорят, стоя посреди платформы, запруженной людьми, чемоданами и тележками с багажом.
