Мистер Вертиго - Остер Пол Бенджамин (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Тут он хлопнул меня по спине и взлохматил мне волосы, все еще притворясь, будто радуется нашей встрече, — впрочем, возможно, он был действительно ей рад, однако отнюдь не по тем причинам, по каким радуются нормальные люди. Мне худо стало от этого прикосновения. Я попытался выскользнуть из-под его руки, но он будто не обратил внимания и продолжал болтать в уклончивой, изворотливой своей манере, по поводу и без повода обнажая в ухмылке черные гнилые зубы.
— Ну, шпингалет, тебе, похоже, неплохо живется, а? В газетах пишут, ты будто — чудо, просто второе событие с тех пор, как придумали хлеб, а? Вот твой учитель, наверно, лопается от гордости.
Да чего там от гордости, кошелек-то, наверно, тоже небось не тощает. А уж я-то как рад, что семья наша пошла в гору.
— Говорите по делу, приятель, — сказал мастер, наконец вклинившись в его монолог. — Нам пора ехать дальше, и времени на пустую болтовню у нас нет.
— Да черт возьми, — сказал дядя Склиз, пытаясь принять обиженное выражение. — Это что ж теперь, нельзя человеку порасспросить, как живет сын его собственной родной сестры, что ли? Куда торопиться-то? Судя по той машинке, что стоит у коновязи, вам куда хотите за пять минут добраться раз плюнуть.
— Уолту не о чем с вами разговаривать, — сказал мастер, — и более того, уверен, вам с ним тоже.
— Ну, не знаю, лично я на вашем месте не торопился бы с выводами, — сказал Склиз, достав из кармана изжеванную сигару и закуривая. — Уолт имеет право узнать, что случилось с его бедной тетушкой, а у меня есть право ему о ней рассказать.
— Что с тетей Пег? — сказал я, неожиданно для себя шепотом.
— Э, да наш малыш не разучился еще разговаривать! — сказал Склиз, шутливо щипнув меня за щеку. — А то я было подумал, что он тебе язык отрезал.
— Что с тетей Пег? — повторил я вопрос.
— Твоя тетя умерла, сынок. Погибла в прошлом году во время того самого урагана, который смел весь Сент-Луис. Она была в доме, дом рухнул, и пришел тут старушке Пег конец. Вот так вот оно и было.
— А ты, значит, спасся, — сказал я.
— На то, значит, Божья воля, — сказал Склиз. — Совершенно случайно я в тот день был на другом конце города — подвернулась честная работенка.
— Жалко, что не наоборот, — сказал я. — Тетя Пег была, конечно, не сахар, но все-таки лучше тебя.
— Эй, полегче, — сказал Склиз. — Ты как с дядей разговариваешь? Мы с тобой, Уолт, одна плоть и кровь, так что нечего болтать обо мне гадости. Мне тут нужно еще с твоим мастером обсудить одно важное дельце, и ты мне музыку не порть.
— Думаю, вы ошибаетесь, — сказал мастер. — У нас с вами нет никаких дел. Вам придется нас извинить: мы с Уолтом опаздываем.
— Не торопитесь же так, мистер, — сказал Склиз, вдруг мгновенно забыв про свою обаятельную улыбку. В голосе зазвенели злость и раздражение, без которых я его и не помнил. — Мы с вами заключили сделку, и нечего теперь юлить.
— Сделку? — сказал мастер Иегуда. — Это какую же сделку?
— Ту самую. В Сент-Луисе, четыре года назад. Вы что думали, я забуду, или как? Я, мистер, не идиот. Вы пообещали поделиться со мной прибылями, и — вот он я, делитесь. Двадцать пять процентов. Вы мне их обещали, и теперь я хочу их получить.
— Насколько я помню, мистер Спаркс, — сказал мастер Иегуда, стараясь не выходить из себя, — вы готовы были ноги мне целовать, только бы я избавил вас от нахлебника. Тогда вы так этому радовались, что обслюнявили мне обе манжеты. Вот такая и была наша сделка, мистер Спаркс: я попросил разрешения забрать мальчика, и вы мне его дали.
— Но я поставил условие. Я тогда вам все ясно сказал, а вы согласились. Двадцать пять процентов. Чего ж вы отпираетесь? Вы сами их пообещали, а я поверил вам на слово.
— Это вам, приятель, приснилось. Если, как вы утверждаете, мы заключили сделку, покажите, где это записано. Покажите мне ту бумагу, где написано, будто вам из наших доходов причитается хотя бы цент.
— Да мы же просто ударили по рукам. У нас было джентльменское соглашение, на словах.
— У вас прекрасное воображение, мистер Спаркс, но сами вы негодяй и лжец. Если хотите жаловаться, наймите адвоката, и посмотрим, что скажет суд. А до тех пор лучше не показывайте мне на глаза свою мерзкую рожу. — С этими словами мастер Иегуда повернулся ко мне и сказал: — Идем, Уолт, пора. Нас ждут в Урбане, и хватит терять время.
Мастер бросил на стол доллар, поднялся, и я за ним тоже. Но Склиз еще не закончил, и последнее слово в той забегаловке осталось за ним.
— Думаете, вы один умный, мистер? — сказал он. — Думаете, от меня так просто избавиться? Еще никому не сошло назвать Эдварда Дж. Спаркса лжецом, слышали? Правильно: пошли к выходу, так и идите себе, это не важно. Это последний раз, когда вы повернулись ко мне спиной. Я вас, приятель, предупредил. Я пойду по вашему следу. За вами и этим паршивым щенком, а когда я вас догоню, тогда вы очень пожалеете о том, что здесь так со мной говорили. И всю оставшуюся жизнь будете жалеть.
Он дошел следом за нами до дверей, потом до машины и, пока мы заводили мотор, стоял рядом и сыпал идиотскими угрозами. Мотор наконец завелся, слов стало не слышно, но я видел, как шевелятся его губы и вздулись вены на жилистой шее. Так он и остался стоять посреди дороги: потрясая кулаками от ярости и беззвучно вопя об отмщении. Сорок лет он шел через пустыню и ничего не вынес оттуда, кроме ошибок и неудач. Теперь же, глядя на его лицо через заднее окошко автомобиля, я понял, что наконец у этого придурка появилась цель и жизнь обретала смысл.
Когда мы выехали за пределы города, мастер повернулся и сказал мне через плечо:
— Болтает он много, только сделать ничего не может. Все это блеф, ерунда и чушь от начала и до конца. Кто родился неудачником, тот неудачником и помрет, но если он хоть раз и впрямь попытается прибрать тебя к рукам, Уолт, я убью его. Обещаю. В клочки разорву, в Канаде лет двадцать будут натыкаться на его ошметки.
Я был горд тем, как мастер вел себя в забегаловке, но это не означает, будто я не испугался. Старший брат моей матери гад был ушлый, а когда он вбивал что-то в голову, обычно шел до конца. Честно говоря, мне до его финансовых интересов не было никакого дела. Возможно, мастер и впрямь пообещал тогда двадцать пять процентов, а возможно, и нет, но как бы то ни было, мне на это было плюнуть и растереть, и единственное, чего я хотел, так это никогда больше в жизни не видеть своего вонючего родственничка. Он столько раз колотил меня головой о стенку, что во мне не было к нему никаких чувств кроме ненависти, и что бы ему там на самом деле ни причиталось, он не заслуживал ни цента. Увы, мои доводы не имели никакого значения. Доводы мастера тоже. Последнее слово оставалось за Склизом, и я шкурой чувствовал, что он, как и сказал, последует теперь за нами и будет следовать до тех пор, пока не возьмет меня за горло.
С той минуты страх и дурные предчувствия меня не оставляли. Они отравили все, что ни происходило в те дни и месяцы, даже радость работы, которая приносила все больший и больший успех. Куда бы мы ни поехали, куда ни пошли, я повсюду ждал встречи со Склизом. Сидели мы в ресторане, шли через холл гостиницы или же выходили из машины, каждую секунду я ждал его появления, представляя себе, как он сейчас возникнет, без всякого предупреждения навсегда прорвав, изуродовав ткань моего существования. Ожидание стало невыносимым. От неопределенности, от того, что счастье мое может исчезнуть в мгновение ока. Единственным местом, где я продолжал чувствовать себя в безопасности, была площадка для выступлений. По крайней мере на людях, когда я был в центре внимания, Склиз ни за что не осмелился бы напасть, и там я мог забывать о тревогах, занимавших мысли все прочее время, и о страхе, от которого изнывало сердце. Я бросался в работу как никогда, наслаждаясь тем чувством свободы и защищенности, какое она мне давала. Что-то изменилось во мне, и я наконец понял, кто я такой: не Уолтер Роули, двенадцатилетний мальчишка, превращающийся в Чудо-мальчика на время спектакля, а настоящий Уолт, Чудо-мальчик — человек, которого нет, пока он не поднимется в воздух. Почва под ногами стала иллюзией, ничьей землей, где живут призраки, где расставлены ловушки и где все происходящее ложь. Теперь единственной моей реальностью был воздух, и все время, когда я не выступал, я двадцать четыре часа в сутки жил сам себе чужой, забыв обо всех прежних радостях, отказавшись от прежних привычек, и места себе не находил от отчаяния и страха.
