Тогда и теперь - Моэм Уильям Сомерсет (книги полностью .TXT) 📗

Макиавелли понимал: члены Синьории придут в ярость, услышав столь наглое требование, — и не испытывал ни малейшего желания сообщать об этом во Флоренцию.

— Ваша светлость, — сказал он, — я обратился к своему правительству с просьбой отозвать меня. Посол при дворе вашей светлости должен иметь более широкие полномочия. Мне кажется, вопрос о выплате целесообразнее обсудить с моим преемником.

— Вы правы. Мне надоела медлительность вашего государства. Пришло время решать, со мной вы или против меня. Мне следовало уехать отсюда еще сегодня, но я не хочу, чтобы город разграбили окончательно. Завтра утром Андреа Дориа сдаст мне крепость, и я пойду на Кастелло и Перуджу. Когда с ними будет покончено, займусь Сиеной.

— Неужели король Франции смирится с тем, что вы захватываете города, находящиеся под его защитой?

— Конечно, нет, и я не настолько глуп, чтобы не помнить об этом. Я захватываю их не для себя, а для церкви. Лично мне не нужно ничего, кроме Романьи.

Макиавелли вздохнул, невольно восхищаясь неистовством души герцога, его уверенностью в том, что на свете нет ничего невозможного.

— Фортуна благоволит к вам, ваша светлость.

— Судьба благосклонна к тем, кто не упускает представившихся возможностей. Или вы полагаете, что мне удалось разделаться с мятежниками лишь благодаря счастливому случаю?

— Я не могу допустить такой несправедливости по отношению к вашей светлости. Уверен, вы позаботились о том, чтобы Андреа Дориа отказался сдать крепость кому-либо, кроме вас.

Герцог рассмеялся.

— Вы мне нравитесь, секретарь. Вы — один из немногих, с кем можно поговорить. — Он замолчал, задумчиво глядя на Макиавелли. — Почему бы вам не пойти ко мне на службу?

— Вы очень добры, ваша светлость. Но меня вполне устраивает служба Республике.

— И что вы с этого имеете? Вам платят жалкие гроши, и, чтобы свести концы с концами, вам приходится залезать в долги.

Макиавелли понял, что герцог намекает на двадцать пять дукатов Бартоломео.

— Я легко расстаюсь с деньгами и, пожалуй, расточителен, — с улыбкой ответил он. — И если иногда я живу не по средствам, в этом только моя вина.

— У меня на службе вам не придется беспокоиться об этом. Ведь так приятно иметь возможность подарить красивой женщине браслет, кольцо или брошь, особенно если хочешь добиться ее расположения.

— Я взял за правило не связываться с теми, кто слишком дорого ценит свое целомудрие.

— Это хорошее правило. Но иногда страсть выходит из-под контроля, и кто знает, какую шутку выкинет с мужчиной любовь. Разве вам не известно, секретарь, на какие расходы может пойти влюбленный в добродетельную женщину?

Герцог насмешливо взглянул на Макиавелли, и тот на мгновение заподозрил, что Эль Валентино известно о его неудачном романе с Аурелией. Но тут же отогнал от себя эту мысль. Чезаре Борджа хватало забот и без амурных увлечений флорентийского посла.

— Я довольствуюсь малым, оставляя наслаждения и расходы другим.

Герцог задумчиво смотрел на Макиавелли.

— Неужели вы согласны всю жизнь быть чьим-то подчиненным? Мне кажется, вы слишком умны для этого.

— Аристотель учит нас: лучше всего придерживаться золотой середины.

— То есть вы лишены честолюбия?

— Наоборот, — улыбнулся Макиавелли. — Мое честолюбие — наилучшим образом служить моему государству.

— Именно этого вам и не позволят. Кому, как не вам, известно, что в Республике с подозрением относятся к талантливым людям. Там человек достигает высокого положения только потому, что его посредственность не представляет угрозы для коллег. Поэтому демократическим государством управляют не самые достойные, но те, чья ничтожность не вызывает опасений остальных. Вы знаете, какие язвы разъедают сердце демократии?

Он посмотрел на Макиавелли, ожидая ответа, но флорентиец промолчал.

— Зависть и страх. Чиновники завидуют друг другу. Готовы на все, лишь бы не дать талантливому человеку прославиться, даже помешать ему принять необходимые меры для безопасности и процветания государства. И каждый боится, потому что знает: найдутся другие, которые не остановятся ни перед ложью, ни перед подлогом, чтобы занять его место. И что из этого следует? В результате больше всего на свете они боятся ошибиться. А, как известно, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Говорят, ворон ворону глаз не выклюет. Думаю, тот, кто придумал эту поговорку, никогда не жил в демократическом государстве.

Макиавелли по-прежнему молчал. Герцог говорил правду. Флорентиец вспомнил, в какой жаркой борьбе добился он своего не слишком значительного поста и с какой горечью восприняли поражение другие кандидаты. И как многие коллеги следили за каждым его шагом, чтобы при первой же возможности потребовать у Синьории его увольнения.

— Государь же волен подбирать себе людей в зависимости от их способностей, — продолжал герцог. — Он не обязан давать человеку пост только потому, что ему нужна его поддержка, или потому, что за ним стоят люди, чьи заслуги нельзя оставить без внимания. Он не боится соперников, так как стоит выше соперничества, и вместо посредственности, находящейся под чьим-либо покровительством, этого проклятия демократии, привлекает к себе талант, энергию, инициативу и ум. Не удивительно, что дела у Республики идут все хуже и хуже. Способности являются последним из критериев, по которым занимаются у вас государственные должности.

Макиавелли сухо улыбнулся.

— Позвольте напомнить вам, что благосклонность государей слишком непостоянна. Они могут высоко вознести, а затем с той же легкостью сбросить в глубокую пропасть.

Герцог довольно хмыкнул.

— Вы намекаете на Рамиро де Лорку. Государь должен уметь как награждать, так и наказывать. Его великодушие должно быть безграничным, а суд — суровым. Рамиро совершил тяжкие преступления и понес заслуженное наказание. А что бы сделали с ним во Флоренции? Там нашлись бы люди, которые восприняли бы казнь Рамиро как личное оскорбление. За него вступились бы те, кто наживался на его злодеяниях. Синьория, как всегда, начала бы юлить, и в конце концов его послали бы послом к королю Франции или ко мне.

Макиавелли рассмеялся.

— Верьте мне, ваша светлость, они пришлют посла с безупречной репутацией.

— Представляю, как он мне наскучит. Мне будет недоставать вас, секретарь. — Он улыбнулся. — Почему бы вам все-таки не поступить ко мне на службу? Я найду применение вашему острому уму и обширным знаниям, и вам не придется жаловаться на мою неблагодарность.

— Разве можно доверять человеку, предавшему свое государство за несколько дукатов?

— Я не прошу вас предавать Флоренцию. Наоборот, у меня на службе вы сможете помочь ей куда больше, чем на месте секретаря Второй канцелярии. У меня уже служат флорентийцы, и мне кажется, они всем довольны.

— Сторонники Медичи, сбежавшие вместе с ними и теперь готовые на все ради куска хлеба.

— Не только. Леонардо и Микеланджело оказались не столь горды, чтобы отвергнуть мои предложения.

— Художники. Они придут к любому, кто платит. Безответственные люди.

Глаза герцога весело сверкнули.

— У меня есть поместье недалеко от Имолы. Виноградник, пахотная земля, лес. Я буду счастлив отдать его вам. И доход в десять раз больше того, что приносят вам жалкие акры в Сан-Касчиано.

Имола! Почему Борджа упомянул этот город, а не какой-то другой? И снова Макиавелли подумалось, что герцогу известно о его злоключениях.

— Эти жалкие акры в Сан-Касчиано принадлежат моей семье уже триста лет, — холодно ответил Макиавелли. — И зачем мне поместье в Имоле?

— Вилла — новая, красивая, удобная. Жарким летом очень приятно приехать туда отдохнуть.

— Вы говорите загадками, ваша светлость.

— Я посылаю Агапито губернатором в Урбино. Кроме вас, я не знаю ни одного достаточно компетентного человека, который мог бы занять его место. Однако в этом случае могут осложниться переговоры с Флоренцией, которые поведет ваш преемник. Поэтому я готов назначить вас губернатором Имолы.