Венок ангелов - фон Лефорт Гертруд (версия книг txt) 📗

– Тебе пришлось долго ждать меня! – сказала я с сожалением.

Он покачал головой.

– Долго ждать тебя? Вздор! – ответил он почти резко.

Я вопросительно посмотрела на него. Он сначала ничего не хотел объяснять, но потом в конце концов нехотя признался, что уже успел побеседовать с Зайдэ, которая проходила мимо – вероятно, направляясь за очередной покупкой для моего приданого. И она немного подразнила его за то примерное терпение, с которым он ожидал меня. (Ей, конечно же, без труда удалось выведать, у кого я была!) Я подумала, что это, очевидно, не все из того, что она говорила: Энцио слишком заметно изменился за время моего отсутствия. Странно, но я не сразу догадалась о причине этой перемены. Я была еще слишком полна только что свершившимся таинством – осиянная им изнутри, я почти ничего не видела вокруг.

Он упорно молчал, шагая рядом со мной к университету. Людвигсплац в этот предвечерний час была почти пуста и так торжественно-безмолвна, словно грезила о давно канувшей в Лету мирной монастырской жизни, погребенной глубоко под землей.

– Энцио, – сказала я, чтобы хоть как-то разрядить тяжелое молчание. – Как жаль, что галерею монастырского дворика опять засыпали. Она была бы здесь, на Людвигсплац, кусочком германского Рима.

– А почему это занимает тебя именно сейчас? – спросил он глухо.

Может быть, Зайдэ, желая подразнить его, сказала, что декан еще, чего доброго, вернет меня к мысли о монастыре?

– Кажется, мне опять придется снять шляпу, чтобы ты мог видеть мои косы, – пошутила я.

Он не откликнулся на шутку – значит, я не ошиблась в своем предположении.

– После визита, который ты только что нанесла, это, пожалуй, не помешало бы, – ответил он.

Я чувствовала, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не спросить, о чем мы так долго говорили с деканом. Ах, если бы он знал, что я испытала! У меня появилось непреодолимое желание хотя бы попытаться рассказать ему об этом!

– Энцио… – сказала я, остановившись. – Разве я похожа на человека, которого декан может так просто отправить в монастырь?

Я опять увидела загадочное мерцание под его светлыми ресницами.

– Нет, – простодушно ответил он.

– Ну вот видишь! – торжествующе воскликнула я. – А теперь я расскажу тебе, о чем мы с ним так долго беседовали, – я же вижу: это не дает тебе покоя! Мы говорили о браке, и знаешь, какое желание у меня появилось после этой беседы? Я хочу, чтобы мы с тобой как можно скорее поженились. Энцио, неужели это никак невозможно – чтобы твое дело не пострадало от этого? Даже если мы будем жить очень скромно и я тоже стану зарабатывать деньги? До сих пор мне казалось, что прекраснее, чем сейчас, быть уже не может, а теперь я знаю, что все может быть еще прекрасней, нет, что все может быть еще гораздо глубже – так что тебе уже никогда не придется тревожиться за меня!

Энцио весь светился от счастья. Он взял мою руку и не отпускал ее до самого дома.

В тот вечер я долго не могла уснуть. Ночь была безлунной; бессонная лампа моего опекуна тоже давно погасла. Кроны деревьев в саду занавесили небо в моем окне, словно облака. Лишь изредка, когда их касалось дыхание ночи, с другого берега сквозь эту завесу мерцала верхушка световой пирамиды – «рождественская елка» моего опекуна, и тогда я могла различить в мерцании звезд маленьких ангелов над моей постелью. В мягкой полутьме казалось, будто их расправленные крылья соприкасаются. Я лежала без сна, но не испытывала при этом ни малейшей тревоги, исполненная почти блаженного покоя, словно погруженная в некое мистическое состояние Благодати. Мне казалось, будто все в мире связано друг с другом той же тайной, что и мы с Энцио, но эта тайна заключается уже не в том, что все принадлежащее мне принадлежит и ему, а совсем в другом: мы – одно целое, мы – Любовь, нет больше разделения на «мое» и «его»!

Уже на следующее утро Энцио сообщил мне, что решил искать место редактора какой-нибудь газеты, которое позволило бы ему зарабатывать на жизнь и в то же время стремиться к своей цели. Этот план вселил в него твердость и радостную уверенность; даже в отношении Зайдэ он стал мягче. Он сказал, что еще и из-за нее хотел бы, чтобы я поскорее перешла жить к нему: все это время он боялся, что в один прекрасный день она попытается как-нибудь выдворить меня из своего дома. Теперь, продолжал он, мы должны постараться прожить с ней в мире и согласии те последние дни, которые мне еще предстояло провести в ее доме, – он даже изъявил готовность исполнить одно из ее желаний, которому до сих пор неизменно противился. Об этом желании я должна рассказать подробнее, так как оно впоследствии сыграло неожиданную роль.

Речь шла об одном мероприятии, которое должно было стать сюрпризом для Зайдэ ко дню ее рождения, а на самом деле ею же и было «заказано». Однажды она намекнула мне, что неплохо было бы уговорить Энцио организовать несколько театральных миниатюр для развлечения гостей, которых она собирается пригласить. Энцио воспринял эту блажь с возмущением и просил меня передать Зайдэ, что его работа над диссертацией не позволяет ему отвлекаться на подобный вздор. Я, конечно же, утаила от Зайдэ его ответ, поскольку диссертация его, в сущности, уже была готова, к тому же он и сам обычно безжалостно жертвовал своей работой, если речь шла о его собственных желаниях, например, ради наших совместных прогулок. Но вот Зайдэ напомнила мне о приближении праздника – она вдруг совершенно охладела к заботам о моем приданом и с удвоенным рвением занялась приготовлениями к собственному дню рождения. К сожалению, заявила она, ей приходится делать это самой, поскольку муж обычно забывает об этом и потом всегда рад, когда она в последний момент сует ему в руки пару мелочей, которые ему остается лишь развернуть и разложить. («Пара мелочей» – это, разумеется, слишком условное выражение для количества и ассортимента ее покупок.) Поэтому я при случае еще раз напомнила Энцио об упомянутых театральных миниатюрах, а заодно и о том, что и для него самого, по его словам, очень важно сохранить расположение Зайдэ. Он не стал противоречить, только посетовал, что ему ровным счетом ничего не приходит в голову относительно содержания этих «величаний в старом бюргерском стиле». Я спросила, нельзя ли просто использовать в качестве актеров «добрых духов дома и города» – так мой опекун называл романтиков. Просто вынуть, так сказать, кое-кого из рам, висящих на стенах бидермейеровского салона Зайдэ, и заставить говорить. Он нерешительно ответил, что это недурная идея, однако сначала нужно сочинить то, что им надлежит говорить, а к этому он совершенно не готов. Я сказала, что ему совсем необязательно сочинять для них слова; я представляю себе это так: Беттина фон Арним выходит к гостям и читает вслух одно из своих писем к Гюндероде, та машет Зайдэ платочком, прижимая руку к груди в знак подтверждения своего романтического духовного родства с виновницей торжества, которая постоянно льстит себе намеками на это родство. Затем появляется Клеменс Брентано с лютней и исполняет какую-нибудь песню из «Волшебного рога мальчика». Юный Эйхендорф читает свое стихотворение о Гейдельберге – и так далее, образ за образом, как в старые добрые времена, когда все они были здесь частыми гостями. Гете мы, конечно, не можем выпустить на подмостки вместе со всеми: изображать владыку литературного олимпа – это, пожалуй, было бы слишком дерзко и самонадеянно. Но может, кто-нибудь рискнет взяться хотя бы за Гельдерлина с его «вещим замком» [29]. И смысл так называемых «величаний» состоял бы просто-напросто в том, что каждый из выступающих поклонился бы хозяйке дома как виновнице торжества.

Энцио выслушал меня с улыбкой.

– И тебе бы это доставило удовольствие? – спросил он затем.

Я поспешила дать утвердительный ответ, и этого ему было достаточно, чтобы объявить вопрос решенным. Он сразу же, в ту же минуту принялся за дело: мы начали распределять роли среди молодых людей из числа постоянных гостей моего опекуна.