Сдается в наем - Голсуорси Джон (полные книги .TXT) 📗
– Я вижу, – сказал Джолион, – ты хочешь убить двух зайцев сразу.
– Скажи лучше – вылечить! – вскричала Джун.
– Это, дорогая моя, одно и то же.
Джун настаивала на своём. Нечестно говорить такие вещи, не испробовав лечения.
Джолион боялся, что если он испробует, то уже вовсе не сможет говорить.
– Папа! – воскликнула Джун. – Ты безнадёжен.
– Не спорю, – сказал Джолион. – Но я хотел бы оставаться безнадёжным как можно дольше. Я не намерен трогать спящих собак, дитя моё. Не лают ну и хорошо.
– Это значит закрывать перед наукой все пути! – кричала Джун. – Ты не представляешь, до чего Пондридж предан своему делу. Для него наука выше всего.
– Как для мистера Пола Поста его искусство, не так ли? – возразил Джолион и затянулся папироской из слабого табака, которым он теперь себя ограничил. – Искусство для искусства, наука для науки. Мне хорошо знакомы эти господа энтузиасты, маньяки эгоцентризма. Они зарежут вас, не моргнувши глазом. Я, как-никак, Форсайт и предпочитаю держаться от них подальше, Джун.
– Папа, – сказала Джун, – если б только ты понимал, как устарели твои доводы. В наши дни никто не может позволить себе быть половинчатым.
– Боюсь, – промолвил с улыбкой Джолион, – это единственный естественный симптом, которым мистеру Пондриджу нет нужды меня снабжать. Нам с рождения дано быть сторонниками крайностей или держаться середины; хоть должен сказать, уж ты не сердись, что половина тех, кто проповедует крайности, на самом деле очень умеренны. Насколько можно требовать, настолько я здоров, – надо на атом успокоиться.
Джун молчала, узнав в своё время на опыте, как непреклонен бывает её отец в своей мягкой настойчивости, когда дело коснётся свободы его действий.
Джолион сам не понимал, как он мог проговориться дочери, почему Ирэн увезла Джона в Испанию. Он не слишком полагался на скромность Джун. Джун задумалась над этим известием, и её раздумье завершилось резким спором между нею и отцом, спором, который открыл Джопиону коренную противоположность между действенным темпераментом его дочери и пассивностью его жены. Он убедился даже, что не прошла ещё горечь от той их давнишней борьбы за Филипа Боснии, в которой пассивное начало так знаменательно восторжествовало над активным.
Джун считала глупым, считала трусостью скрывать от Джона прошлое.
– Чистейший оппортунизм, – заявила она.
– Который, – мягко вставил Джолион, – является творческим принципом действительной жизни, дорогая.
– Ох, – воскликнула Джун, – ты не можешь искренно защищать Ирэн в том, что она скрывает от Джона правду, папа! Если бы все предоставить тебе, ты рассказал бы.
– Может быть, но я сделал бы это просто потому, что так или иначе Джон всё равно узнает, и это будет хуже, чем если мы ему расскажем сами.
– Тогда почему же ты всё-таки не рассказываешь? Опять «спящие собаки»?
– Дорогая, – сказал Джолион, – ни за что на свете я не пошёл бы против инстинкта Ирэн. Джон её сын.
– И твой тоже, – возразила Джун.
– Как можно сравнивать отцовский инстинкт с материнским?
– Как хочешь, а, по-моему, с твоей стороны это малодушие.
– Возможно, – согласился Джолион, – возможно.
Вот и все, чего она добилась от отца; но дело это не выходило у неё из головы. Джун на выносила мысли о «спящих собаках». Её подмывало дать делу толчок, чтобы так или иначе разрешить его. Джону надо все рассказать, чтобы чувство его или зачахло, не распустившись, или же, расцветши назло прошлому, принесло плоды. И она решила повидаться с Флёр и составить себе собственное мнение. Если Джун на что-нибудь решалась, вопросы щепетильности отступали на второй план. В конце концов, она Сомсу двоюродная племянница, и оба они интересуются живописью. Она придёт к нему и заявит, что ему следует купить какой-нибудь холст Пола Поста или, может быть, скульптуру Бориса Струмоловского. Отцу она, конечно, ничего не скажет. В ближайшее воскресенье она пустилась в путь, и вид у неё был столь решительный, что на вокзале в Рэдинге ей с трудом удалось достать такси. Берега реки были очаровательны в эти дни июня – её месяца, – и Джун отнюдь не была бесчувственна к их очарованию. За всю жизнь не познав любовного союза, она чуть не до сумасшествия любила природу. Подъехав к изысканному уголку, где поселился Сомс, она отпустила такси, так как намеревалась, покончив с делом, насладиться прохладой реки и рощи. Таким образом, перед его дверьми она предстала скромным пешеходом и послала Сомсу свою карточку. Джун знала, что если нервы её трепещут, значит она делает чтото стоящее труда. А когда нервы не трепещут, тогда она знала, что пошла по линии наименьшего сопротивления и что благородство ни к чему её не обязывает. Её ввели в гостиную, на убранстве которой, хоть и чуждом ей по стилю, лежала печать требовательного вкуса. Подумав: «Слишком затейливо – много выкрутасов», она увидела в чёрной раме старинного зеркала фигуру девушки, входившей с веранды. Вся в белом, с белыми розами в руках, отражённая в серебряно-сером озере стекла, она казалась видением – точно прелестный призрак явился из зелёного сада.
– Здравствуйте, – сказала Джун и обернулась. – Я родственница вашего отца.
– Ах да, я вас видела тогда в кондитерской.
– С моим младшим братом. Ваш отец дома?
– Сейчас придёт. Он вышел прогуляться.
Джун слегка прищурила синие свои глаза и вздёрнула решительный подбородок.
– Вас зовут Флёр, да? Я слышала о вас от Холли. Что вы думаете о Джоне?
Девушка подняла розы к лицу, посмотрела на них и ответила спокойно:
– Очень милый мальчик.
– Нисколько не похож ни на меня, ни на Холли, не правда ли?
– Нисколько.
«Выдержанная», – подумала Джун.
И вдруг девушка сказала:
– Не можете ли вы рассказать мне, почему наши семьи не ладят между собой?
Поставленная перед вопросом, на который сама же советовала своему отцу ответить, Джун смолчала – потому ли, что эта девушка сама чего-то добивалась от неё, или просто потому, что не всегда человек поступает на деле так, как поступил бы в теории.
– Вы знаете, – продолжала девушка, – вернейший способ заставить человека выведать худшее – это держать его в неведении. Мой отец сказал, что ссора произошла из-за собственности. Но я не верю: и у нас и у них всего вдоволь. Они не вели бы себя, как мещане.
Джун вспыхнула. Это слово в применении к её отцу и деду оскорбило её.
– Мой дедушка, – сказала она, – был очень великодушен, и отец тоже; оба они нисколько не мещане.
– Так что ж это было? – повторила Флёр.
Видя, что эта юная представительница семьи Форсайтов упорно добивается своего, Джун сразу решила помешать ей и добиться чего-нибудь для себя.
– Почему вы хотите знать?
Девушка понюхала розы.
– Я потому хочу знать, что от меня это скрывают.
– Хорошо. Ссора действительно произошла из-за собственности, но собственность бывает разная.
– Час от часу не легче. Теперь я действительно должна узнать.
По решительному личику Джун пробежала судорога.
Волосы, выбившиеся из-под круглой шапочки, растрепались. Сейчас она казалась совсем юной, словно помолодела от встречи.
– Зн-аете, – сказала она, – я видела, как вы бросили платок. Между вами и Джоном что-нибудь есть? Если да, откажитесь от этого.
Девушка побледнела, но всё-таки улыбнулась.
– Если есть способ меня принудить, то во всяком случае не такой.
В ответ на это смелое заявление Джун протянула руку.
– Вы мне нравитесь; но я не люблю вашего отца; я никогда его не любила. Ведь мы можем говорить откровенно?
– Вы приехали, чтоб сказать ему это?
Джун засмеялась.
– Нет, я приехала, чтоб видеть вас.
– Как мило с вашей стороны!
Девушка хорошо парировала удары.
– Я в два с половиной раза старше вас, – сказала Джун, – но я вам вполне сочувствую. Возмутительно, когда человеку ставят палки в колёса.
Флёр опять улыбнулась.
– Право, мне думается, вы должны все мне рассказать.
