Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Стерн Лоренс (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
– Честное слово, Трим, – сказал отец, прерывая капрала, – ты придаешь этой фразе крайне неподходящее выражение; ты морщишь нос, любезный, и произносишь ее таким насмешливым тоном, как если бы проповедник намеревался издеваться над апостолом.
– Он и намеревается, с позволения вашей милости, – отвечал Трим. – Фу! – воскликнул, улыбнувшись, отец,
– Сэр, – сказал доктор Слоп, – Трим несомненно прав; ибо автор проповеди (который, я вижу, протестант) своей колкой манерой разрывать текст апостола ясно показывает, что он намерен издеваться над ним, – если только сама эта манера не есть уже издевательство. – Но из чего же, – удивился отец, – вы так быстро заключили, доктор Слоп, что автор проповеди принадлежит к нашей церкви? – насколько я могу судить на основании сказанного, – он может принадлежать к любой церкви. – – Из того, – отвечал доктор Слоп, – что если бы он принадлежал к нашей, – – он бы не посмел позволить себе такую вольность, – как не посмел бы схватить медведя за бороду. – – Если бы в нашей церкви, сэр, кто-нибудь вздумал оскорбить апостола, – – святого, – – или хотя бы только отрезанный ноготь святого, – ему бы глаза выцарапали. – – Неужто сам святой? – спросил дядя Тоби. – Нет, – отвечал доктор Слоп, – его бы поместили в один старый дом. – А скажите, пожалуйста, – спросил дядя Тоби, – инквизиция – это старая постройка или же в нынешнем вкусе? – В архитектуре я ничего не понимаю, – отвечал доктор Слоп. – С позволения ваших милостей, – сказал Трим, – инквизиция – это мерзейшая… – – Пожалуйста, избавь нас от ее описания, Трим, мне противно само имя ее, – сказал отец. – Это ничего не значит, – отвечал доктор Слоп, – у нее есть свои достоинства; я хоть не большой ее защитник, а все-таки в случае, о котором мы говорим, провинившийся скоро научился бы лучше вести себя; и я ему могу сказать, что если он не уймется, так будет предан инквизиции за свои художества. – Помоги ему боже! – сказал дядя Тоби. – – Аминь, – прибавил Трим; – ибо господь знает, что у меня есть бедняга брат, который четырнадцать лет томится в ее тюрьмах. – – Первый раз слышу, – живо проговорил дядя Тоби. – Как он туда попал, Трим? – – Ах, сэр, у вас сердце кровью обольется, когда вы услышите эту печальную повесть, – как оно уже тысячу раз обливалось у меня; – но повесть эта слишком длинна для того, чтобы рассказывать ее сейчас; – ваша милость услышит ее как-нибудь от начала до конца, когда я буду работать возле вас над нашими укреплениями; – – в коротких словах: – – брат мой Том отправился в должности служителя в Лиссабон – и там женился на одной вдове еврея, державшей лавочку и торговавшей колбасой, что и было, не знаю уж как, причиной того, что его подняли среди ночи с постели, где он спал с женой и двумя маленькими детьми, и потащили прямо в инквизицию, где, помоги ему боже, – продолжал Трим со вздохом, – вырвавшимся из глубины его сердца, – бедный, ни в чем не повинный парень томится по сей день; – честнее его, – прибавил Трим (доставая носовой платок), – человека на свете не было.
– – – Слезы так обильно полились по щекам Трима, что он не успевал их утирать. – Несколько минут в комнате стояла мертвая тишина. – Верное доказательство сострадания!
– Полно, Трим, – проговорил отец, когда увидел, что у бедного парня немного отлегло от сердца, – читай дальше, – и выкинь из головы эту печальную историю; – не обижайся, что я тебя перебил; – только начни, пожалуйста, проповедь сначала: – если ее первая фраза, как ты говоришь, содержит издевательство, то мне бы очень хотелось знать, какой для этого повод подал апостол.
Капрал Трим утер лицо, положил платок в карман и, поклонившись, – начал снова.
– – – Ибо мы уверены, что имеем добрую совесть. – – «Уверены! уверены, что имеем добрую совесть! Разумеется, если в нашей жизни есть что-нибудь, на что мы можем положиться и познания чего способны достигнуть на основе самых бесспорных показаний, так именно то, – имеем ли мы добрую совесть или нет».
– Положительно, я прав, – сказал доктор Слоп.
«Если мы вообще мыслим, у нас не может быть никаких сомнений на этот счет; мы не можем не сознавать наших мыслей и наших желаний; – – мы не можем не помнить прошлых наших поступков и не обладать достоверным знанием истинных пружин и мотивов, управлявших обычно нашими поступками».
– Ну, уж это пусть он оставит, я его разобью без чьей-либо помощи, – сказал доктор Слоп.
«В других вещах мы можем быть обмануты ложной видимостью; ибо, как жалуется мудрец, с трудом строим мы правильные предположения о том, что существует на земле, и с усилием находим то, что лежит перед нами. Но здесь ум в себе самом содержит все факты и все данные, могущие служить доказательством; – сознает ткань, которую он соткал; – ему известны ее плотность и чистота, а также точная доля участия каждой страсти в вышивании различных узоров, нарисованных перед ним добродетелью или пороком».
– Язык хороший, и Трим, по-моему, читает превосходно, – сказал отец.
«А так как совесть есть не что иное, как присущее уму знание всего этого в соединении с одобрительным или порицающим суждением, которое он неизбежно выносит обо всех последовательно совершавшихся нами поступках, – то ясно, скажете вы, из самых наших предпосылок ясно, что всякий раз, когда это внутреннее свидетельство показывает против нас и мы выступаем самообвинителями, – мы непременно должны быть виноваты. – И, наоборот, когда показания эти для нас благоприятны и сердце наше не осуждает нас, – то мы не просто уверены, как утверждает апостол, – а знаем достоверно, как непререкаемый факт, что совесть у нас добрая и сердце, следовательно, тоже доброе».
– В таком случае, апостол совершенно неправ, я так думаю, – сказал доктор Слоп, – а прав протестантский богослов. – Имейте терпение, сэр, – отвечал ему отец, – ибо, я думаю, вскоре окажется, что апостол Павел и протестантский богослов держатся одного и того же мнения. – Они так же далеки друг от друга, как восток и запад, – сказал доктор Слоп; – всему виною тут, – продолжал он, воздев руки, – свобода печати.
– В худшем случае, – возразил дядя Тоби, – всего только свобода проповеди; ведь эта проповедь, по-видимому, не напечатана, да вряд ли когда и будет напечатана.
– Продолжай, Трим, – сказал отец.
«С первого взгляда может показаться, что таково и есть истинное положение дела; и я не сомневаюсь, что познание добра и зла так крепко запечатлено в нашем уме, – что если бы совести нашей никогда не случалось незаметно грубеть от долгой привычки к греху (как о том свидетельствует Писание) – и, подобно некоторым нежным частям нашего тела, постепенно утрачивать от крайнего напряжения и постоянной тяжелой работы ту тонкую чувствительность и восприимчивость, которой ее наделили бог и природа; – если бы этого никогда не случалось; – или если бы верно было то, что себялюбие никогда не оказывает ни малейшего влияния на наши суждения; – или что мелкие низменные интересы никогда не всплывают наверх, не сбивают с толку наши высшие способности и не окутывают их туманом и густым мраком; – – – если бы таким чувствам, как благосклонность и расположение, закрыт был доступ в этот священный трибунал; – если бы остроумие гнушалось там взятками – или стыдилось выступать защитником непозволительных наслаждений; если бы, наконец, мы были уверены, что во время разбора дела корысть всегда стоит в стороне – и страсть никогда не садится на судейское кресло и не выносит приговора вместо разума, которому всегда подобает быть руководителем и вершителем дела; – – если бы все это было действительно так, как мы должны предположить в своем возражении, – то религиозные и нравственные качества наши были бы, без сомнения, в точности такими, как мы сами их себе представляем; – и для оценки виновности или невинности каждого из нас не было бы, в общем, лучшего мерила, нежели степень нашего самоодобрения или самоосуждения.
