Ночевала тучка золотая - Приставкин Анатолий Игнатьевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Вроде не совсем понятно она выразилась, да Сашка допер и Кольке потом пояснил: она, мол, сказала, что на другой день даст икры еще.
Только на другой день тетка Зина будто и не замечала братьев. Напрасно Сашка мелькал перед глазами, даже поздоровался с ней. Тетка Зина кивнула сурово и ничего не произнесла. Наоборот, заорала тоненько на весь двор:
— Ишь! Мелкорослые! Шкелеты несчастные! Не тронь, не тронь корзину-то! Пущай евреи таскают!
И на второй, и на третий день тетка Зина не обращала на братьев внимания. И уж когда они перестали о ней думать, вдруг в перерыв сама нашла их за ящиком, где они сидели и жрали помидоры, которых уже терпеть не могли, и опять позвала в цех.
Под знакомой железной лесенкой, на ящике, она поставила банку и ушла. Но теперь в банке было что-то другое, не «блаженная» икра, как ее переименовал Сашка, забыв настоящее название. Банка была доверху наполнена ароматным сладким-пресладким повидлом.
И опять братья, хоть старались не торопиться, все срубали за какие-то секунды. Но тетка Зина, видать, была начеку и принесла вторую банку, а потом и третью.
На третьей Колька с Сашкой не выдержали, стали притормаживать.
Это, конечно, не значило, что они могли бы эту, третью, не доесть. Или, скажем, отказаться от четвертой банки…
Просто они стали есть чуть медленней, как иные любят выражаться: со вкусом. Может, четвертая оказалась бы с еще большим вкусом, но ее не дали.
Тетка Зина подсела к ним, перерыв не кончился, спросила:
— Как, чемпиены? Вкусно?
Братья согласно кивнули, посмотрели со значением друг на друга.
Дело в том, что накануне Сашка и Колька поменялись одеждой. Это было сделано для общей мороки, не для тетки Зины, а красной тесемочкой был помечен Колька, а не Сашка.
Тетка Зина пристально посмотрела на них и вдруг ткнула в Сашку пальцем: «Чево снял метку? Думаешь, не признаю? Дык я тебе везде признаю! Ты другой!"Никто никогда не угадывал братьев, а сторожиха тетка Зина угадала. Это поразило обоих. Они сидели перед ней сытые, благодарные и немного пристыженные.
Но тетка Зина не стала их укорять. Она спросила:
— А там… В своем… Томительном… Чем вас кормили?
Братья замялись. Это был странный вопрос. Везде, по их разумению, кормят одним и тем же, если вообще кормят: баландой.
— Баландой! — сказал Сашка.
Тетка Зина в основном обращалась к нему.
— Баландой? — спросила тетка Зина. — Это похлебкой, что ли?
Братья опять смутились.
Как не знать, что такое баланда. Баланда, она и есть баланда! Мутная жижица, а в ней кусочек картошечки черной, мороженой может попасться или… Или сгусток нерастворившейся манки: жутко вкусно. А вот рис, суп из риса, на днях они первый раз в жизни попробовали.
— Мамалыгу-то вам дают? — спросила опять тетка Зина.
— Малыга? — спросил Сашка. — Не… Затируху дают.
— Заваруху? — переспросила тетка Зина. — Ну, как и мамалыга, только пожиже будет… — И вздохнула. — А нас ведь тоже привезли… Из Курской, значит, области.
Братья уставились на тетку Зину. Не сразу поняли, как это можно привезти взрослых, которые вроде сами по себе.
А тетка Зина продолжала:
— Приехал полномочный, велел вещи собирать… А у мене сестра больная да девка — невеста, но дурная, голова не в порядке, над ней фашист снасильничал. Так мы увязали узлы — нищему собраться — лишь подпоясаться! — а сами ревем, а чево ревем… Пусто, даже травой заросло, да и мины там… Ни скотинки, даже кошек поели… В земляночках жили. Нас в товарняк — и повезли. А мы все ревем, все ревем. А полномочный и говорить: «Хватит, бабы, реветь, я вас в рай везу…"А мы-то решили, что в рай, это на расстрел, значит, потому что все изменников искали, хто спал с фашистом, тот у нас и изменник… А моя-то дочь спала, хоть и силком… Ну, и в голос! Аж вагон криком изошел…
Тетка Зина оглянулась. Люди начинали суетиться по цеху, перерыв заканчивался. Она встала.
— А потом привезли в рай, сюда, стало быть, а тут ничего. Даже жить можно. Только эти…
Она не сказала, но показала ладонью, будто шашкой махнула.
— Мы так боимси… Так боимси… У нас уж было… Да вы малы, вам не надоть это…
Сашка спросил, оглянувшись вслед за теткой Зиной; — Скажите, а кто? Кто?
Тетка Зина посмотрела вокруг, быстро зашептала, заталкивая братьев глубже под лестницу:
— Да чечня ж проклятая! Чеченцы прозываются. Не-уж не слыхали? Они тут при фашистах вот как мы, изменяли! Можа их девки баловали, мы ж не знаем! Так их сгребли, прям как нас, в товарняки, и узлов собрать не дали! Рассказывають… Нас-то на Кавказ, а их — в Сибирский рай повезли… Рассказывають… А некоторые… — тут голос стал глуше, едва-едва разбирали Кузьменыши. — Некоторые-то не схотели… Дык, они в горах запрятались! Ну, и безобразят! Разбойничают, значит! Вот как!
Торопливо, с оглядкой, все это выпалив, тетка Зина стала выталкивать братьев из-под лестницы, произнося:
— Ну, идите, идите! Много будете знать, скоро состаритесь! Идите!
Сашка упирался, не хотел уходить.
— Так это они подожгли… Гранатой-то! — воскликнул он, пораженный своим открытием.
Тетка Зина испуганно оглянулась и вдруг закричала на весь цех:
— Ну, чево тут смотреть? Чево? Цеха не видали? Давайте, давайте работать! Некогда лясы точить!
С тем, больше не желая слушать, и выставила братьев во двор.
16
Вдруг затеяли самодеятельность. Для колхоза.
Уж очень стали натянутыми отношения с местным населением!
Деревенские подкараулили колониста на бахче и избили до полусмерти. В отместку колонисты поймали молодого мужика с бабой близ колонии — занимались в кукурузе любовью, — привязали спиной к спине голяком и в таком виде привели в деревню. А когда стали сбегаться люди, утекли в кусты…
И — началось.
Петр Анисимович вернулся из правления колхоза грустный, прижимая портфель к груди, повторял одну фразу: «Это ведь непонятно, что происходит…"Он собрал воспитателей, пересказал все, что слышал на правлении, и в заключение предложил:
— Может, это… Может, встретиться с колхозниками, поговорить? Или спеть им что-нибудь? Вон как ревут в спальнях!
— Можно спеть и сплясать, — отвечали. — Тут все артисты. Особенно фокусников много: из ничего делают нечто!
Но директор шутки не принял, а, прижимая, как ребенка, портфель к груди, попросил страдальческим тоном:
— Значит, это… Давайте хор… И стихи. Я так и скажу деревенским, что мы у них выступим, а они чтобы это… Ну, угощение… Словом, мир между нами.
О мире, о дружбе и прочем таком до колонистов не дошло. Дохлый номер, как они понимали. Крали и будут красть, а чего еще делать. А вот насчет угощения, это было понятно. Желающих выступать сразу нашлось немало.
И Кузьменыши всунулись, сказали, что пели раньше в хоре и от имени Томилина споют какую-нибудь песню. Их записали.
И далее записывались по бывшим коллективам. Запись происходила в столовой.
Мытищинские предложили хор — их было много: «На богатырские дела нас воля Сталина вела». Другая: «Лети победы песня…» — эти две для запева, а далее: «Дорожная». Для души.
Первую одобрили, да и о второй отозвались с похвалой, все знали «Дорожную» Дунаевского.
— Может, и Дунаевский, — отвечали вразнобой мытищинские, — мы вам лучше споем.
Мытищинские встали в стойку: выставив вперед правую ногу и пристукивая в такт, дружно промычали: «Тум-та, там-та, тум-та…"Начало всем понравилось. Будто поезд стучит. Дальше шли слова:
Раз в поезде одном сидел военный, Обыкно-вен-ный, Купец и франт, По чину своему он был поручик, Но дамских ручек Был генерал.
Сидел он с кра-ю, Все напева-я:
Про первертуци, наци туци, верверсали, Ерцин с перцен, шлем с конверцем, Ламца-дрица, о-ца-ца!
— Что это? Это ведь непонятно, что происходит? — спросил Петр Анисимович, разглядывая странный хор. — Какой Герцен? Какой генерал?
