Слово безумца в свою защиту - Стриндберг Август Юхан (книги онлайн полностью TXT) 📗
Он настойчиво просил меня провести этот вечер у них, поскольку баронессе нездоровилось, а Матильда уходила в гости.
Будучи не в силах бороться с искушением, я отправился к ним. Баронесса выглядела ужасно, как говорится, краше в гроб кладут. Она поднялась мне навстречу, схватила обе мои руки, прижала их к своей груди и принялась горячо благодарить меня за мое великодушие, за то, что я не лишаю их друга, брата – по недоразумению, из-за пустяков, чепухи.
– Она сошла с ума, – сказал, усмехнувшись, барон, высвобождая меня из ее объятий.
– Да, я сошла с ума от радости, что к нам пришел наш милый дружок, который собирался покинуть нас навсегда.
И она зарыдала.
– Ей было по-настоящему плохо весь день, – сказал барон, как бы извиняясь. Он был явно смущен этой душераздирающей сценой.
Бедняжка и вправду была не в себе. Ее огромные глаза, занимавшие, казалось, половину лица, пылали темным пламенем, а щеки имели зеленоватый оттенок, так она была бледна. Глядеть на нее было настоящей пыткой. К тому же она беспрерывно кашляла, как легочная больная, и кашель этот нещадно сотрясал все ее хрупкое тело.
Неожиданно появились дядя и отец барона, и тогда решили затопить камин и сумерничать, не зажигая ламп. Мужчины тут же вступили в политический спор, а баронесса села подле меня.
Я видел, как в полутьме блестят ее глаза, и чувствовал флюиды, которые излучало ее тело, она вся пылала после своего истерического припадка. Платье ее касалось моих брюк, она наклонилась к моему плечу, чтобы сказать мне на ухо слова, не предназначенные для других.
– Вы верите в любовь? – шепотом спросила она меня ни с того ни с сего.
– Нет! – жестко ответил я, словно ударил ее по лицу, и встал, чтобы пересесть на другое место.
«Да она же бешеная, настоящая нимфоманка!» – сказал я себе и, боясь, что она какой-нибудь глупой выходкой опозорит себя, предложил зажечь свет.
Во время ужина дядя и отец за глаза наперебой расхваливали Матильду, высоко отзываясь о ее умении вести дом, о ее талантах в рукоделии. Молодой барон, успевший к тому времени опорожнить не один стакан пунша, просто вошел в раж, восторгаясь кузиной, и с пьяными слезами на глазах принялся сетовать по поводу того, как скверно обращались с малюткой в отчем доме. Когда же его горестные излияния достигли апогея, он вдруг вынул из кармана часы и вскочил с места, как человек, которого призывает долг.
– О, господа! – воскликнул он. – Извините меня, но я обещал Матильдочке зайти за ней… Только не расходитесь, пожалуйста, до моего прихода. Я вернусь через час…
Барон-отец попытался было его остановить, но хитрец отвечал лишь междометиями и, сославшись на данное им слово, поспешил уйти. Так что мне ничего не оставалось, как ждать его возвращения.
Минут пятнадцать мы еще сидели за столом, потом перешли в гостиную. Но тут старики, испытывая, видимо, потребность поговорить наедине, удалились в комнату дяди, совсем недавно отведенную ему в доме племянника.
Проклиная судьбу, все-таки загнавшую меня в западню, которой я так тщательно избегал, я заточил свое трепещущее сердце в непробиваемую броню и, чтобы избежать чувствительных сцен, принял вид этакого наглого вертопраха.
Прислонившись спиной к камину, спокойный, холодный, неприступный, я курил сигару и ждал, что будет дальше.
И вот баронесса заговорила:
– Почему вы меня ненавидите?
– Я вас вовсе не ненавижу.
– Тогда вспомните, как вы обошлись со мной сегодня утром!
– Замолчите!
Мое невероятно грубое поведение, не вызванное, собственно, никакой разумной причиной, было, конечно, неосторожностью. Я был тотчас разгадан баронессой, и минуту спустя все было сказано.
– Вы хотели бежать от меня, – сказала она. – А знаете ли вы, что именно побудило меня тогда уехать в Пе-де-Сент-Мари?
– Я, наверное, не ошибусь, предположив, что та же причина заставила меня решиться на поездку в Париж, – ответил я после минутного раздумья.
– Тогда все ясно! – воскликнула она.
– Ну и что теперь?
Я ожидал сцены, но баронесса не теряла спокойствия и лишь глядела на меня с умилением. Мне надлежало прервать молчание.
– Теперь, когда вы выманили у меня мой секрет, благоволите меня выслушать. Если вы хотите, чтобы я продолжал бывать в вашем доме, причем, заметьте, весьма редко, то будьте благоразумны. Моя любовь к вам столь возвышенна, что я мог бы жить рядом с вами, не испытывая других желаний, кроме как видеть вас. В тот миг, когда вы забудете о своем долге, когда вы случайным жестом или даже выражением лица выдадите то, что таится в наших сердцах, я открою нашу тайну барону, и вы сами понимаете, что за этим последует.
– Я клянусь вам! – вскричала она с воодушевлением, почти в экстазе, глядя вверх, словно призывая небо в свидетели. – О, как вы сильны духом и добры! Как я восхищена вами! Мне стыдно. Мне хотелось бы быть безупречнее вас. Мне хотелось бы… Прикажите, и я во всем признаюсь Густаву.
– Если вам угодно. Но в таком случае мы больше никогда не увидимся. К тому же чувства, которые переполняют мое сердце, его не касаются, в них нет ничего преступного, и даже если бы он знал о них, он не мог бы их уничтожить. Я волен испытывать страсть к кому угодно, это мое личное дело, пока я не вступил на чужую территорию. Впрочем, повторяю, поступайте как хотите, я готов ко всему!
– Нет, нет!… Решительно нет никакой нужды ему говорить, ведь он тоже себе кое-что позволяет…
– Разрешите мне не разделять ваших взглядов на равенство в этих вопросах. Если он не чист перед вами, тем хуже для него! Это еще не основание для… Нет!…
Экстаз иссяк, и мы опустились на землю.
– Нет!… – продолжил я. – Но признайтесь, что это все же забавно! Неправдоподобно! Оригинально! Мы любим друг друга, признаемся в этом, и все!
– Просто шикарно! – воскликнула она и, как ребенок, захлопала в ладоши.
– Во всяком случае, не банально!
– Ах, как хорошо быть честной!
– Наименее хлопотливый способ жить…
– И мы будем видеться, как прежде, без страха…
– И ни в чем себя не упрекая!
– И между нами больше не возникнет никаких недоразумений! Но ведь это правда, что не по Матильде вы… что не Матильда ваша…
– Замолчите!
В этот миг распахнулась дверь и, словно в водевиле, появились оба старца, причем у одного из них в руках был фонарь. Они возвращались оттуда, куда царь пешком ходит, пересекли гостиную и исчезли в глубине дома.
– Заметьте, – сказал я, – как перепутываются истинно высокие мгновения с мелочами быта и насколько живая жизнь отличается от художественного произведения. Попробуй написать в романе или там в пьесе такую вот сцену – сразу станешь посмешищем. Подумайте сами: объяснение без объятий, без коленопреклонений, без громких слов, зато возлюбленных подстерегают два старика и освещают их потайным фонарем! Поневоле вспомнишь великого Шекспира, изобразившего Юлия Цезаря в халате и шлепанцах, напуганного пустячными снами.
Зазвенел звонок, и появился молодой барон с прекрасной Матильдой. Так как совесть его была не совсем чиста, он был сама любезность. Я же, желая хорошо сыграть свою роль и ввести его в заблуждение, решил прикрыться дерзкой ложью:
– Что до меня, то я провел этот час, ссорясь с баронессой.
Он окинул нас хитрым взглядом и, «взяв», как гончая, след, сделал вид, что не идет по нему. На этом я простился и ушел.
Что за наивность верить в целомудренную любовь! Опасность в том и заключается, что у нас есть свой секрет, который мы храним. Это как тайком зачатый ребенок, который растет по мере того, как сближаются наши души, и в конце концов он все же непременно появится на свет божий. Нам не терпелось поведать друг другу, через что прошел каждый из нас, вновь пережить этот год, в течение которого нам приходилось так мучительно скрывать свои чувства под личиной равнодушия. И вот мы стали прибегать к различным уловкам. Например, зачастили с визитами к моей сестре, вышедшей замуж за преподавателя лицея, которого принимали в высшем обществе, поскольку он носил старинную дворянскую фамилию. Мы назначали друг другу свидания, сперва вполне невинные, но со временем страсти разгорались и пробуждали желание. Через несколько дней после нашего объяснения баронесса передала мне пачку писем, написанных частично до 13 марта, частично после. Эти письма свидетельствовали о ее страданиях и о ее любви. Причем до нашего объяснения она писала мне, не питая при этом никакой надежды, что я когда-либо прочитаю ее письма.
