Дом под утопающей звездой - Зейер Юлиус (е книги .TXT) 📗
— Никогда! — воскликнул со страхом Инульций. — Я не достоин этого. И как можете просить вы, мадонна, о чем-нибудь подобном!
Она рассмеялась.
— Какой вы ребенок, мой друг!
Внезапно схватив его за руку, она посадила его в кресло у большого раскрытого окна, а сама села на широкий подоконник, покрытый ковром, ниспадавшим в комнату. Ночь была тихая и звездная. Через крыши Малой стороны был виден весь город и далекие темные очертания гор, меж которыми сверкала Влтава. Шум реки доносился сюда грустным ритмом, точно тихо и безнадежно рыдала сама Прага, лежавшая у ног мрачной крепости, точно раздавался стон скованной королевны в неволе. Взглянув в окно на город, юноша мгновенно почувствовал все великое, немое страдание своей несчастной страны, чье имя было вычеркнуто из книги живых, чья звезда закатилась во мгле смерти и мрака. Тяжелый вздох вырвался из его груди, и он закрыл лицо руками.
— Друг мой, я знаю, что происходит в вашей душе. Я понимаю вас, хотя я и чужестранка. Но, исполняя мою просьбу, вы можете оказать великую услугу оплакиваемой вами с бессильной скорбью вашей родине и вашему народу.
Удивленный Инульций вопросительно открыл глаза.
— Да-да, сейчас я объясню вам. Один из тех всемогущих владык, в руках которых находится теперь судьба этой страны, назовем его доном Бальтазаром, посещает мой дом. Наши семьи связаны давней близостью, и по его приглашению мой отец прибыл в Чехию. И хотя посещения дона Бальтазара для меня великая честь, но я не рада им, потому что его сатанинские черные глаза возбуждают во мне неподдельный страх. Однажды я говорила при нем, как представляю себе умирающего Христа, хотя из осторожности и не призналась, как вам, в своем неверии в Его Божественность. На другой день дон Бальтазар пригласил меня в свой мраморный дворец, убранный с царской пышностью. Он привел меня в свою сверкающую золотом молельню, где до сих пор стоит пустой алтарь, и сказал:
«Моя душа устала от страстей, усыплена перебиранием четок, отупела от борьбы, которую надо вести с населением этой мятежной, еретической, проклятой страны. Я уже не могу искренне молиться. Дайте мне сюда Того Христа, о котором вы вчера говорили. Он тронул бы меня своей предсмертной мукой, вызвал бы отклик в моей дремлющей душе, — и я по-царски вас награжу, я вознесу ваше имя к звездам».
Так говорил мне дон Бальтазар, и с этой поры я живу, точно в лихорадке…
Инульто, по вашему лицу я создам Христа, изобразив в нем всю ту безграничную скорбь, которая наполняет вашу грудь. Может быть, немой крик вашего смертельно грустного лица пробудит человеческое чувство в мрачной, гордой, сатанинской душе этого испанца, может быть, вызовет у него слезы. Если так случится, тогда вашими устами весь этот несчастный край спросит Господа Бога: «Почему Ты покинул меня?» И вы должны знать, что отсюда могло бы явиться спасение Чехии. Слышите, Инульто, плач этой глубокой реки? Видите, как ваша родная прекрасная Прага поднимает в отчаянии руки к звездам?
Она умолкла, ее глаза горели и были обращены с мольбой на его лицо. Инульций не мог побороть охватившей его дрожи. Он протянул Флавии обе руки.
— Я исполню вашу просьбу! — воскликнул он восторженно. — О, привяжите меня ко кресту. Вложите все муки этой земли, которые вы прочли на моем лице, в черты своего умирающего Христа, и может быть, вид Его тронет каменные сердца поработителей нашей родины… А может быть, и в вашей душе раздастся тихий голос, который скажет вам, что Христос действительно жил, и что Он Бог?
Флавия держала его руки в своих.
— Может быть, это и случится, — сказала она, не глядя на него, чтобы он не заметил, что она не верит своим словам. Потом прибавила: — Теперь идите, мой друг, и возвращайтесь завтра утром. Мой кошелек для вас открыт, а мое сердце полно благодарности.
Он умоляюще взглянул на нее и махнул рукой.
— До свидания, — сказала она и кликнула старого Квидона. Тот проводил Инульция и запер за ним двери.
Флавия все еще стояла в глубокой задумчивости у окна, когда вошла Плацида.
— Взгляни сюда.
Флавия обернулась.
— Этот венецианский бокал, из которого пил твой гость, треснул раньше, чем я успела прикоснуться к нему. Этот человек принесет несчастие в твой дом.
Флавия рассмеялась.
— Ты знаешь, что я не суеверна.
— Когда он вошел в дом и я вам светила, — заговорила Плацида, — я увидела, что мы — я и ты — бросаем в подвал окровавленное тело твоего гостя.
— Ты, верно, спала, Плацида, — сказала спокойно Флавия, — и еще не проснулась, когда нам светила, а твои сны всегда такие тяжелые и страшные.
— А иногда и пророческие, — прибавила та.
Инульций бродил по спящей Праге и не думал о сне. Мечтательно, точно в бреду, он смотрел на звезды, подходил к темной реке, погружался в темноту глубоких улиц и восторженно взывал к Богу, прося Его исполнить мечту Флавии, ставшую его собственной мечтой. Ему казалось, что Бог слышит его молитвы и пошлет чрез него облегчение страдающей родине.
Наутро, бледный и страшно усталый, он постучался у дверей дома итальянской художницы.
Ему отворил немой слуга и приветливо, улыбаясь, повел в мастерскую. Флавии еще не было, и появившаяся Плацида передала Квидону ее приказание:
— Госпожа велит тебе приготовить все, как она говорила вчера, — и сейчас же удалилась.
Квидон предложил Инульцию раздеться и начал быстро помогать ему. Он подвел почти обнаженного и босого Инульция к лесам в виде большого деревянного креста на подмостках, поднял его, как ребенка, на высокую подножку под крестом и крепко привязал веревками к перекладинам креста его руки, а потом привязал к самому кресту и ноги, и отнял подножку.
Вошла Флавия. В свободном темном закрытом платье, опоясанная одним кушаком, она была еще прекраснее, нежели вчера, но была и еще строже, а выражение лица ее было еще холоднее, чем накануне. Она молча и серьезно взглянула на Инульция и принялась за свою работу. Через час обессиленный Инульций упал в обморок, и когда к нему вернулось сознание, донны Флавии уже не было в мастерской. Квидон и Плацида развязали веревки, помогли Инульцию одеться и принесли вина и пищи.
Он долго лежал на ковре, на подложенной Квидоном подушке. После отдыха немой заботливо помог ему сойти с лестницы и проводил до моста.
Теперь Инульций каждый день претерпевал настоящее мученичество. Почти нагой, привязанный крепкими веревками, до крови натиравшими его отекшие члены, он висел на кресте в продолжение долгих часов, голодный, томимый жаждой, потому что он уже не мог ни есть, ни пить как следует, — висел в каком-то лихорадочном экстазе, вызванном его непрестанными размышлениями о мучениях Христа, которые ему суждено было самому испытать телом и духом. Им овладело как будто безумие. Разгоряченное воображение внушало ему, что сам Бог послал его в несчастный чешский край, чтобы он спас его этими крестными муками. Ему казалось, что на него, висящего на кресте, нисходил дух самого Искупителя, Сам Дух Божий, что он просвечивал через смертную оболочку его тела, дабы с помощью великой тайны творчества озарить мрачную душу того испанца, о котором говорила Флавия, что он держит в своих руках судьбу несчастной чешской земли. Он почти умирал от восторга при мысли, что, благодаря его страданию, муки родной земли будут облегчены и освобожденный народ оживет, потому что он чувствовал, что за это великое счастье он отдаст во славу Божию собственную жизнь.
Инульций чувствовал себя счастливым, но донна Флавия с каждым днем становилась все мрачнее и мрачнее. Пока она работала, ей казалось, что работа удается; но как только уходил Инульций и она оставалась в одиночестве, то снова переживала всю горечь, всю тяжесть разочарования.
— Нет, это все еще не то, что мне нужно! — восклицала она с отчаянием. — Это измученное, изможденное тело вызывает сострадание и ужас. Этим я довольна. Но лицо! Оно прекрасно, но только грустно, как лицо Инульто. Грустное, вдохновенное, непорочное и правдивое. Но этого мне мало. В этой усталости и слабости я не вижу смертельной муки. Где таинственное выражение души, расстающейся со своим телом?
