Унесенные ветром - Митчелл Маргарет (список книг .txt) 📗
— Удовольствия?! Не говорите глупостей! Никакого удовольствия в браке нет.
— Нет? Почему?
К ней вернулось некоторое спокойствие, а вместе с ним и природное свойство говорить все напрямик, усиленное действием коньяка.
— Это удовольствие для мужчин, хотя одному богу известно, что они тут находят. Я этого никогда не могла понять. А женщине замужество приносит лишь бесплатную еду, прорву работы да еще необходимость мириться с мужскими причудами. Ну, и, конечно, по ребенку в год.
Ретт расхохотался так громко, что смех его эхом прокатился по притихшему дому, и Скарлетт услышала, как открылась кухонная дверь.
— Прекратите! У Мамушки уши как у рыси. Неприлично ведь смеяться так громко после… словом, перестаньте. Вы же знаете, что это правда. Удовольствие! Че-пу-ха!
— Я ведь уже сказал, что вам не везло, и ваши слова это подтверждают. Вы были замужем за мальчишкой и за стариком. Да к тому же ваша матушка наверняка говорила вам, что женщина должна мириться «со всем этим» ради счастья, которое приносит материнство. Ну, так это не так. Почему же вам не выйти замуж за отличного молодого мужчину со скверной репутацией и умением обращаться с женщинами? Вот от такого брака вы получите удовольствие.
— Вы грубиян, и к тому же самовлюбленный, и я считаю, что наш разговор слишком далеко зашел. Он… он просто стал вульгарным.
— Но и весьма занимательным, верно? Могу поклясться, вы никогда прежде не обсуждали супружество ни с одним мужчиной, даже с Чарлзом или Фрэнком.
Она насупясь посмотрела на него. Слишком много Ретт знает. Интересно, подумала она, где это он выучился всем своим знаниям насчет женщин. Сущее неприличие.
— Не надо хмуриться. Назовите день, Скарлетт. Я не настаиваю на том, чтобы немедля вести вас под венец и тем испортить вам репутацию. Мы выждем положенный приличием срок. Кстати, а сколько это — «положенный приличием срок»?
— Я ведь еще не сказала, что выйду за вас. Неприлично даже говорить о таких вещах в такое время.
— Я же сказал вам, почему говорю об этом сейчас. Завтра я уезжаю и слишком пылко влюблен, чтобы дольше сдерживать свою страсть. Но быть может, я чрезмерно ускорил события. — И совсем неожиданно — так, что она даже испугалась, — соскользнул с дивана на колени и, положив руку на сердце, быстро речитативом заговорил: — Прошу простить меня за то, что напугал вас пылкостью своих чувств, дорогая моя Скарлетт, — я хочу сказать: дорогая моя миссис Кеннеди. От вашего внимания едва ли ускользнуло то, что с некоторых пор моя дружба к вам переросла в более глубокое чувство — чувство более прекрасное, более чистое, более святое. Осмелюсь ли я назвать его? Ах! Ведь это любовь придала мне такую смелость!
— Прошу вас, встаньте, — взмолилась она. — Вы выглядите так глупо. А что, если Мамушка зайдет и увидит вас?
— Она будет потрясена и не поверит глазам своим, впервые увидев, что я веду себя как джентльмен, — сказал Ретт, легко поднимаясь с пола. — Послушайте, Скарлетт, вы не дитя и не школьница, чтобы отделываться от меня под дурацкими предлогами приличий и тому подобного. Скажите, что вы выйдете за меня замуж, когда я вернусь, или, клянусь богом, я никуда не уеду. Я останусь здесь и каждый вечер буду появляться с гитарой под вашим окном и распевать во весь голос серенады, и так вас скомпрометирую, что вам придется выйти за меня замуж, чтобы спасти свою репутацию.
— Ретт, будьте благоразумны. Я вообще ни за кого не хочу замуж.
— Нет? Вы не говорите мне настоящей причины. Дело же не в девичьей застенчивости. Так в чем же?
Перед ней вдруг возник образ Эшли, такого непохожего на Ретта, — она увидела его столь живо, словно он стоял рядом: золотистые волосы его были освещены солнцем, глаза, ослепленные ярким светом, казались сонными, и в нем было столько благородства. Вот она, причина, из-за которой Скарлетт не хотела снова выходить замуж, хотя в общем-то не возражала бы против Ретта — ведь порой он ей даже нравился. Но она принадлежала Эшли на веки вечные. Она никогда не принадлежала ни Чарлзу, ни Фрэнку, и никогда по-настоящему не сможет принадлежать Ретту. Каждая частица ее, почти все, что она делала, за что боролась, чего добивалась, — все принадлежало Эшли, все делалось потому, что она любила его. Эшли и Тара — она принадлежит им. Улыбки, смех, поцелуи, которыми она одаривала Чарлза и Фрэнка, на самом деле принадлежали Эшли, хотя он никогда их не требовал и никогда не потребует. Просто в глубине ее души жило стремление сохранить себя для него, хоть она и понимала, что он никогда не примет этого ее дара.
Она не знала, что лицо ее изменилось, мечты придали чертам мягкость, — такою Ретт еще не видел ее. Он смотрел на ее чуть раскосые зеленые глаза, широко раскрытые и мечтательные, на нежный изгиб губ, и у него перехватило дыхание. Потом один из уголков его рта вдруг резко дернулся вниз.
— Скарлетт О'Хара, вы просто дура! — вырвалось у него.
И прежде чем ее мысли успели вернуться из далеких странствий, руки его обвились вокруг нее, уверенно и крепко, как много лет тому назад на темной дороге и Тару. И нахлынула беспомощность, она почувствовала, что сдается, почва уходит из-под ног и что-то теплое обволакивает ее, лишая воли. А бесстрастное лицо Эшли Уилкса расплывается и тонет в пустоте. Ретт запрокинул ей голову и, прижав к своему плечу, поцеловал — сначала нежно, потом со стремительно нарастающей страстью, заставившей ее прижаться к нему, как к своему единственному спасению. В этом хмельном, качающемся мире его жадный рот раздвинул ее дрожащие губы, по нервам побежал ток, будя в ней ощущения, которых она раньше не знала и не думала, что способна познать. И прежде чем отдаться во власть закрутившего ее вихря, она поняла, что тоже целует его.
— Перестаньте… пожалуйста, я сейчас лишусь чувств, — прошептала она, делая слабую попытку отвернуться от него. Но он снова крепко прижал ее голову к своему плечу, и она, как в тумане, увидела его лицо. Широко раскрытые глаза его страстно блестели, руки дрожали, так что она даже испугалась.
— А я и хочу, чтобы вы лишились чувств. Я заставлю вас лишиться чувств. Вы многие годы не допускали, чтобы это с вами случилось. Ведь ни один из этих дураков, которых вы знали, не целовал вас так, правда? Ваш драгоценный Чарлз, или Фрэнк, или этот ваш дурачок Эшли…
— Прошу вас…
— Я сказал: ваш дурачок Эшли. Все эти джентльмены — да что они знают о женщинах? Что они знали о вас? Вот я вас знаю.
Его губы снова прижались к ее губам, и она сдалась без борьбы, слишком ослабев, чтобы даже отвернуть голову, — да она и не хотела отворачиваться; сердце у нее колотилось так отчаянно, что ее всю сотрясало от его ударов, и ей становилось страшно от силы Ретта и собственной слабости. Что он с ней сейчас сделает? Она в самом деле лишится чувств, если он не отпустит ее. Если бы он только отпустил ее… Ах, если бы он никогда ее не отпускал!
— Скажите «да»! — Губы их почти соприкасались, а его глаза были так близко, что казались огромными и заполняли все пространство. — Скажите «да», черт бы вас подрал! Или…
Она шепнула: «Да», не успев даже подумать, точно он силой вырвал у нее это слово и она произнесла его, сама того не желая. Но как только она его произнесла, в душе ее наступило внезапное успокоение, голова перестала кружиться и даже чувство опьянения как будто прошло. Она пообещала выйти за него замуж, хотя вовсе не собиралась давать такое обещание. Она сама не понимала, как это случилось, но в общем-то не жалела о случившемся. Теперь ей казалось даже вполне естественно, что она сказала «да», — точно вмешалась некая божественная сила и некая могучая рука уладила все ее дела, разрешила все ее проблемы.
Ретт быстро перевел дух, услышав ее «да», и нагнулся над ней, словно хотел еще раз поцеловать; она закрыла глаза, откинула голову. Но он отстранился от нее, и она почувствовала легкое разочарование. Странное это было ощущение, когда он так ее целовал — странное и волнующее.
Какое-то время Ретт сидел неподвижно — ее голова покоилась у него на плече, и она почувствовала, как, словно подчиняясь внутреннему усилию, дрожь в его руках стала проходить. Потом он слегка отодвинулся и посмотрел на нее сверху вниз. Она открыла глаза и увидела, что пугавший ее пламень в его лице погас. Но встретиться с ним взглядом она почему-то не могла и в нарастающем смятении опустила глаза.
