Вечера на хуторе близ Диканьки. Изд. 1941 г. Илл. - Гоголь Николай Васильевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .txt) 📗
«Убирайся к чорту с своими колядками!» сердито закричал Вакула. «Что ж ты стоишь? Слышишь: убирайся сей же час вон!»
Чуб сам уже имел это благоразумное намерение, но ему досадно показалось, что принужден слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор.
«Что ж ты в самом деле так раскричался?» произнес он тем же голосом. «Я хочу колядовать, да и полно!»
«Эге! да ты от слов не уймешься!» Вслед за сими словами Чуб почувствовал пребольный удар в плечо.
«Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться!» произнес он, немного отступая.
«Пошел, пошел!» кричал кузнец, наградив Чуба другим толчком.
«Что ж ты!» произнес Чуб таким голосом, в котором изображалась и боль, и досада, и робость: «ты, вижу, не в шутку дерешься, и еще больно дерешься!»
«Пошел! пошел!» закричал кузнец и захлопнул дверь.
«Смотри, как расхрабрился!» говорил Чуб, оставшись один на улице. «Попробуй, подойди! вишь какой! вот большая цяца! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо к комиссару. Ты у меня будешь знать. Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однакож посмотреть на спину и плечи: я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно поколотил, вражий сын! Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха! Постой ты, бесовский кузнец, чтобы чорт поколотил и тебя и твою кузницу, ты у меня напляшешься! Вишь, проклятый шибеник! Однакож ведь теперь его нет дома. Солоха, думаю, сидит одна. Гм… оно ведь недалеко отсюда — пойти бы! Время теперь такое, что нас никто не застанет. Может, и того будет можно… Вишь, как больно поколотил, проклятый кузнец!»
Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность, ожидавшая его впереди, при свидании с Солохою, умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, который трескался по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и усы метель намылила снегом проворнее всякого цырюльника, тирански хватающего за нос свою жертву, показывалась полусладкая мина. Но если бы, однакож, снег не крестил взад и вперед всего пред глазами, то долго еще можно было бы видеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: «Больно поколотил проклятый кузнец!» и снова отправлялся в путь.
В то время, когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него на перевязи, при боку, ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась, и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел чрез трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу. Все осветилось. Метели как не бывало. Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и девушек показались с мешками. Песни зазвенели, и под редкою хатою не толпились колядующие. Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь. Под плотным кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки, а на шалости сам лукавый подталкивает сзади.
Кучи девушек с мешками вломились в хату Чуба, окружили Оксану. Крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали мешки и хвастались паляницами, колбасами, варениками, которых успели уже набрать довольно за свои колядки. Оксана, казалось, была в совершенном удовольствии и радости, болтала то с той, то с другой и хохотала безумолку.
С какой-то досадой и завистью глядел кузнец на такую веселость и на этот раз проклинал колядки, хотя сам бывал от них без ума.
«Э, Одарка!» сказала веселая красавица, оборотившись к одной из девушек, «у тебя новые черевики. Ах, какие хорошие! и с золотом! Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который все тебе покупает, а мне некому достать такие славные черевики».
«Не тужи, моя ненаглядная Оксана!» подхватил кузнец: «я тебе достану такие черевики, какие редкая панночка носит».
«Ты?» сказала Оксана, скоро и надменно поглядев на него. «Посмотрю я, где ты достанешь черевики, которые могла бы я надеть на свою ногу! Разве принесешь те самые, которые носит царица».
«Видишь, каких захотела!» закричала со смехом девичья толпа.
«Да», продолжала гордо красавица: «будьте все вы свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду в тот же час за него замуж».
Девушки увели с собою капризную красавицу.
«Смейся, смейся!» говорил кузнец, выходя вслед за ними. «Я сам смеюсь над собою! Думаю и не могу вздумать, куда девался ум мой? Она меня не любит, — ну, бог с ней! будто только на всем свете одна Оксана. Слава богу, дивчат много хороших и без нее на селе. Да что Оксана? с нее никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет, полно, пора перестать дурачиться».
Но в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил пред ним смеющийся образ Оксаны, говоривший насмешливо: «Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!» Все в нем волновалось, и он думал только об одной Оксане.
Толпы колядующих, парубки особо, девушки особо, спешили из одной улицы в другую. Но кузнец шел и ничего не видел и не участвовал в тех веселостях, которые когда-то любил более всех.
Чорт между тем не на шутку разнежился у Солохи: целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны, брался за сердце, охал и сказал напрямик, что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как водится, наградить, то он готов на все: кинется в воду, а душу отправит прямо в пекло. Солоха была не так жестока; притом же чорт, как известно, действовал с нею заодно. Она-таки любила видеть волочившуюся за собою толпу и редко бывала без компании. Этот вечер, однакож, думала провести одна, потому что все именитые обитатели села званы были на кутью к дьяку. Но все пошло иначе: чорт только что представил свое требование, как вдруг послышался голос дюжего головы. Солоха побежала отворить дверь, а проворный чорт влез в лежавший мешок. Голова, стряхнув с своих капелюх снег и выпивши из рук Солохи чарку водки, рассказал, что он не пошел к дьяку, потому что поднялась метель; а увидевши свет в ее хате, завернул к ней в намерении провести вечер с нею. Не успел голова это сказать, как в дверь послышался стук и голос дьяка. «Спрячь меня куда-нибудь», шептал голова; «мне не хочется теперь встретиться с дьяком». Солоха думала долго, куда спрятать такого плотного гостя; наконец выбрала самый большой мешок с углем; уголь высыпала в кадку, и дюжий голова влез с усами, с головою и с капелюхами в мешок.
Дьяк вошел, покряхтывая и потирая руки, и рассказал, что у него не был никто и что он сердечно рад этому случаю погулять немного у нее и не испугался метели. Тут он подошел к ней ближе, кашлянул, усмехнулся, дотронулся своими длинными пальцами ее обнаженной полной руки и произнес с таким видом, в котором выказывалось и лукавство и самодовольствие: «А что это у вас, великолепная Солоха?» И, сказавши это, отскочил он несколько назад.
«Как что? Рука, Осип Никифорович», отвечала Солоха.
«Гм! рука! Хе, хе, хе!» произнес сердечно довольный своим началом дьяк и прошелся по комнате.
«А это что у вас, дражайшая Солоха?» произнес он с таким же видом, приступив к ней снова и схватив ее слегка рукою за шею и таким же порядком отскочив назад.
«Будто не видите, Осип Никифорович», отвечала Солоха: «шея, а на шее монисто».
«Гм! на шее монисто! Хе, хе, хе!» И дьяк снова прошелся по комнате, потирая руки.
«А это что у вас, несравненная Солоха?..» Неизвестно, к чему бы теперь притронулся дьяк своими длинными пальцами, как вдруг послышался стук в дверь и голос козака Чуба.
