Бог располагает! - Дюма Александр (прочитать книгу .txt) 📗
— С тех пор как я узнал о ее существовании, — промолвил Юлиус, очарованный не только воспоминанием о прекрасной Олимпии, но и подобными заверениями Самуила, — мне кажется, что жизнь возвращается ко мне и приобретает новый смысл, новую притягательность.
— Да, черт возьми, — рассмеялся Самуил, — каждый из нас в той или иной мере тратил себя ради увлечений, не входящих ни в какое сравнение с тем, о чем мы сейчас говорили.
— Так ты раздобудешь мне к вечеру ее адрес?
— Можешь на меня положиться.
— И ты думаешь, я могу нанести ей визит? Она не сочтет это несколько бесцеремонным?
— Она будет счастлива тебя видеть.
— Еще раз благодарю! Сейчас нам надо возвратиться в посольство. Так я рассчитываю на тебя.
Юлиус с горячностью пожал Самуилу руку, затем поднялся. Хозяин дома, счастливый тем, что Лотарио, наконец, удалится, распрощался с молодым человеком почти дружески.
Он проводил своих гостей до калитки, но как только она затворилась за ними, принялся расхаживать по саду в сосредоточенной угрюмой задумчивости.
«Ну вот! Я докатился до ревности — только этого еще не хватало! Мне, мне влюбиться — это и так слишком большое испытание, но ревновать!.. Самуилу Гельбу, человеку с таким умом, человеку, для которого все прочие смертные, не исключая и Наполеона, служили всего лишь орудиями, суждено пасть ниц, ползти на коленях, дрожать от каждого слова, взгляда женщины! Я едва не одержал победу над Наполеоном, а теперь сдаюсь в плен ребенку…
Да, сомнения нет: Фредерика может делать со мной что захочет. Если она глупейшим образом влюбится в этого белокурого красавчика, что я смогу поделать? Только от нее зависит предпочесть мне Лотарио, тем самым доказав, что ученость, ум, талант — ничто перед хорошо подвитым локоном! Зачем тогда было воспитывать сироту, преданно служить ей, посвятить ей жизнь, все помыслы, душу, если первый встречный, любой проходимец, какой-нибудь совершенно чужой человек способен вырвать ее из моих рук, похитить мое добро, мою ученицу, мое творение!..
Ну вот, теперь я разглагольствую, как все Кассандры, как все комедийные опекуны. Неужели я докатился до ролей, подобных Арнольфу и Бартоло? Но ведь комедия могла окончиться вовсе не благоприятной для Ораса или Альмавивы развязкой. Меня всегда прямо переворачивало, когда я задавал себе вопрос: над чем смеются в комедии? Арнольф взрастил, вскормил девушку, которую любит. Проходит мимо какой-то пустоголовый повеса, достаточно безмозглый, чтобы делиться своими секретами с соперником. Естественно, девица влюбляется в него и бежит с ним. И вот Арнольф, старый, одинокий, не имеющий ни единой души, способной его пожалеть, рвет на себе волосы от отчаяния. Воистину смешно!
Но я изменю развязку. Смеяться не будут. Последнее слово будет не за Лотарио. Горе ему! И горе Юлиусу, приведшему его ко мне! Ну же, вы проникли сюда, в логово льва? Ах, вы вверяете себя милости хищного зверя? Что ж! Вы не преминете почувствовать на себе его когти.
Итак, война объявлена. Схватка началась. Посмотрим, чья возьмет. Юлиус так мил, что готов поделиться со мной толикой своих денег? Мне этого мало. Ведь я предупредил его: все или ничего! А этот юнец, чем он располагает? Молодостью. Невелико преимущество. Все время, пока он тут торчал, у него не нашлось повода вставить хоть слово. Здесь все понятно: за него только его двадцать лет… и перчатки. Надо признать, они у него хороши. За мной же будут власть и деньги.
Настало время поторопиться. Начать нужно именно с денег, поскольку Союз Добродетели благосклонен только к богачам. Деньги же имеются у Юлиуса. Надо лишь сообразить, как взять над ним верх. Да благословит дьявол синьору Олимпию! Я буду держать Юлиуса в руках, играя на его страсти к ней. Только безумец способен полюбить женщину всего-навсего за то, что она походит на другую! Как всегда, в его натуре верховодит дух подражания. Теперь он бездарно копирует себя самого. Хочет снова пережевывать жвачку своей первой любви. Однако чем нелепее страсть, тем она крепче и глубже. Что ж, Юлиус, если ты так держишься за свои мальчишеские влюбленности, я найду способ воспользоваться твоей слабостью, уж будь покоен. Да, любовное безумие старого волокиты проторит мне тропку к его богатству, подобно тому как глупость наших политических предводителей откроет мне дорогу к власти. Все нити у меня в руках, я — подлинный хозяин положения!»
И возвратившись в дом, Самуил Гельб поднялся к себе, чтобы переодеться.
Он решил навестить синьору Олимпию.
«Вперед, Яго, — сказал он себе, — иди спасать Отелло!»
XII
СДЕЛКА
В тот же день около трех часов Самуил Гельб позвонил у дверей Олимпии.
Слуга открыл ему.
— Извольте спросить синьору Олимпию, может ли она принять господина Самуила Гельба.
Слуга исчез, но почти тотчас возвратился и объявил:
— Госпожи нет дома.
Самуил нахмурился. Ничто так не досаждало его высокомерной натуре, как все эти мелочные препятствия на пути к цели. Однако он смирил гордыню и позволил себе некоторую настойчивость:
— Если бы вашей госпожи не было дома, вы сообщили бы мне об этом тотчас, а не пошли справляться у нее, может ли она меня принять. Значит, она дома, но ее нельзя видеть. Будьте же так любезны, пойдите к ней вновь и скажите ей, что я прошу ее извинить меня за мою назойливость, но мне необходимо сообщить ей нечто чрезвычайно важное и неотложное.
Лакей вышел и на этот раз не появлялся несколько долгих минут.
«А-а, — с горечью сказал себе Самуил. — Они, видите ли, в сомнении… И право, что, собственно, такое этот господин Самуил Гельб, решившийся побеспокоить нашу певичку! Да, в который раз случай напоминает мне: пора обзавестись состоянием. Ум и душа не требуют украшений, орденов или титулов, но любой осел, обвешанный подобными знаками достоинства словно святыми реликвиями, скорее сподобится всеобщего поклонения, нежели гений без оных. Нет, мне надобны бросающиеся в глаза приметы земного величия, грубые, осязательные. Прежде всего богатство. Как бы дорого не запросило зло за благородный металл, я согласен платить…»
Но тут дверь, за которой скрылся слуга, наконец растворилась и Самуила ввели в гостиную.
Олимпия сидела в кресле у огня, а Гамба — верхом на стуле.
Самуил отвесил низкий поклон. Олимпия, не вставая с места, суровая, холодная, слегка удивленная, молчаливым жестом предложила ему сесть.
— Сударь, — произнесла она, — вы полагаете, что можете сообщить мне что-либо важное?
— В высшей степени важное, сударыня.
— Что ж, я вас слушаю.
Самуил бросил взгляд на Гамбу.
— Тысячу раз прошу прощения, сударыня, но то, что я должен вам сказать, может быть сказано только наедине.
— Гамба мой брат, — отрезала Олимпия, — и у меня нет от него секретов.
— О, я не любопытен, — поспешил вставить Гамба в восторге от возможности избежать разговора, грозившего оказаться серьезным. — Судя по началу, похоже, что беседа будет не из шутливых, а ты ведь знаешь, там, где надо изречь что-нибудь глубокомысленное, я предпочитаю обходиться пантомимой. Лучше мне улизнуть.
И он устремился к двери.
— Гамба! — крикнула Олимпия.
Но он был уже далеко.
— Что ж, — сказала Олимпия. — Теперь, когда мы одни, — она окинула его надменным и властным взглядом, — прошу вас, будьте кратки, и покончим с этим.
— Я не прошу ничего иного, кроме позволения говорить с вами начистоту, — заявил посетитель. — Пришел я затем, чтобы просто-напросто предложить вам сделку. Вы не были бы той великой артисткой, какой вы являетесь, если бы не стояли выше предрассудков толпы и вульгарной щепетильности. Итак, я полагаю, что вы примете мое предложение, и в этом случае, коль скоро молчание будет первейшим условием нашего договора, я уверен, что вы будете молчать. Но, поскольку, может статься, вы откажетесь, я не хочу понести ущерб из-за вашей нескромности и прошу вас дать мне слово сохранить в тайне все, что будет сказано между нами.
