Тайные записки 1836-1837 годов - Пушкин Александр Сергеевич (книги txt) 📗
будет моей последней женщиной. Будто я уже мёртв для других женщин.
Жутко думать, глядя на свои руки, ноги, хуй, что после назначенного дня, тело моё будет бездыханным, отданным на растерзание разложению. И если от рук и ног останутся хотя бы кости, то хуй мой, моя опора в жизни, исчезнет бесследно.
Я вижу себя, умирающего, обводящего взглядом книги, деревья, тоскующего, что больше никогда всего этого не увижу. Так я чувствовал себя через месяц после женитьбы, глядя на женщин вокруг. Но я выжил. Как писал Б.: "Я клятвы дал, но дал их выше сил". Обычаи заставляют нас клясться в том, что мы никогда не испытывали, чего совершенно не знали. Ну, как я мог клясться в вечной верности, если я не знал, что значит быть верным неделю. Обычаи пользуются нашим неведением и вымогают клятвы, о которых мы можем впоследствии только сожалеть. Клятвы в вечной любви являются лишь свидетельством силы сегодняшней любви, но ни в коей мере не являются её гарантией в будущем.
Теперь, когда все уже необратимо поздно, я принимаю истину, которой опрометчиво пренебрег: если жена - это добровольно выбранная последняя женщина, то она должна стать от этого особенно сладка. Перед смертью не наживёшься, и я должен был цепляться за неё, ненаглядную - ведь последняя, больше не будет!
* * *
Я осознаю свои ошибки, но не исправляю. Это лишь подтверждает, что мы можем увидеть судьбу, но не в состоянии её изменить. Сознание ошибок есть узнавание судьбы, а невозможность их исправить есть власть судьбы.
Осознание ошибки - тяжёлое наказание, ибо было бы много проще считать себя правым, винить во всем других и пытаться расправиться с ними, теша себя иллюзией победы над судьбой. Но мне и этого счастья не дано.
* * *
Я люблю ярость, что легко поднимается во мне по незначительному поводу. Она даёт мне волю, которая делает меня готовым к убийству. Эта воля страшна.
По счастью, она быстро исчезает. Если бы я не был связан законами чести, я бы носил пистолет у себя за поясом и стрелял бы в любого обидчика.
* * *
Последние дни Н. доводит меня до бешенства - в ней я вижу причину моей несносной жизни. Вышла за меня не по любви, не по похоти, а спасаясь от пощёчин матери. Люби она меня, я бы, может быть, не таскался и не волочился.
А теперь она ещё бесчестит меня перед светом. И не делом, а глупостью своей, которая всегда выводила меня из себя, а сейчас уже невыносима. Её красивая глупая рожа становится временами мне так ненавистна, что я не знаю, кого мне прежде убить, её или Дантеса.
* * *
Недотрога предполагает нечистоту воображения. Невинная девушка не станет сопротивляться влечению, ибо не знает, а потому не может вообразить, к чему оно ведёт. Только опытная женщина, знающая силу своей и мужской похоти, будет недотрогой, ясно воображая, как трудно будет остановиться, если дать к себе притронуться.
* * *
Когда я гляжу на свою Мадонну, во мне возникают два чувства: хочется молиться ей за её верность и в то же время хочется её за верность проклинать.
Верность её - это упрёк моему распутству, это жестокий укор, это рана, которую она торжественно бередит. Я уверен, что если бы я не изменял ей, то она тотчас изменила бы мне.
* * *
Поиздевался над Д. и выеб его любовницу. А у него был французский насморк.
Заразил Н. Получилось, что Дантес, если не выеб Н., то все-таки прикоснулся к её пизде через меня. У неё на счастье была тогда сильная простуда, и я уговорил Н., что ей нужно делать ванночки с добытым мной лекарством, которое якобы снимает простуду. По ночам я мазал ей влагалище мазью, якобы для того, чтобы хуй лучше скользил. Так бы и вылечил без ее ведома. Но Азя увидела мазь и случайно раскрыла секрет.
Трещина необратимая.
* * *
Эти записки я не смею показать никому из ныне живущих, ни даже Нащокину.
Полностью обнаженную душу не в состоянии принять даже лучший друг.
Что друг? Я сам не осмеливаюсь перечитывать написанное: слишком велик страх перед собственными безднами. Так и тянет бросить всё это в огонь. Но я уже однажды проявил малодушие и сжег свои записки. Тогда я боялся каторги, а теперь я боюсь Бога. Он послал "ангела" Дантеса, - а он и вправду красив, как ангел - покарать меня. Я уже начинаю заговариваться с чего ни начну, все возвращаюсь к нему.
* * *
Старость - это возвращение в детство, смерть - это возвращение в рождение, в пизду. В пизду могилы.
* * *
И плевать мне на то, что у Л. в мыслях или в душе, если она раздвигает для меня ноги, стонет и корчится подо мной.
* * *
Сделав порочный шаг измены, я ступил на путь, который любой последующий шаг, будь он сам по себе даже и честным, превращал в бесчестный. Этот путь для меня - путь в пропасть. В силу моего темперамента, я не умею остановиться и довожу все до крайности, а крайность на этом пути ведет к саморазрушению.
* * *
0 свежей беременности не принято говорить в обществе, так как она по времени слишком близка к ебле. Растущий живот переносит внимание на его содержимое, которое для общества и представляет единственное оправдание похоти.
* * *
Женщины, пахнущие пиздой, которая в сладострастии бьётся, как сердце.
* * *
Я получил новое безымянное письмо, в котором сообщалось, что старик Геккерен готовит побег за границу Дантеса с К. и Н. с детьми. Государь якобы оповещён и обещал не чинить препятствий, чтобы спасти Н. от "сумасшедшего мужа". Я показал письмо Н., и она бросилась на колени молить прощения, клянясь, что она ещё не дала окончательного согласия. Я послал Геккерену письмо, которое заставило его "сынка" вызвать меня за отца. Завтра дуэль. Вполне возможно, что копии письма посланы и другим людям. Теперь после диплома они жалеют меня и ничего мне не сообщают. Но я вижу взгляды затылком, слышу шепот за спиной.
Я прочел письмо Азе. Только она мне близка. Она спросила, не разучился ли я стрелять и стала умолять меня немедля идти упражняться. Женись я на ней, все было бы иначе.
Как мне хочется убить Дантеса хотя бы для того, чтобы придти на его похороны и рассмеяться в лицо старику.
* * *
Сегодня отдыхал с Зизи. Видеть Н. не хотелось совсем. Мое равнодушие к ней ослабило бы смысл моего решения драться. Получалось бы, что я ставлю свою жизнь на карту ради продолжения семейственной жизни, полной забот и бедной восторгами, а не ради свободных страстей, которым я посвятил свою жизнь.
Сперва Зизи не хотела давать, и мне пришлось рассказать ей о поединке. Я отрезал у нее пучок волос с пизды. Возьму с собой, по пути буду вдыхать аромат и вспоминать Тригорское. Когда я кончил с ней в последний раз, каждый выплеск семени мне казался выстрелом.
