Последние четверть часа (Роман) - Стиль Андре (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
Саид еще немало пережил, добавил тогда Рамдан… Но об этом ничего толком не известно.
Через день или два после того, как вернулась продырявленная посылка, Шарлемань встречает Саида и его родича на улице у своего дома. У самого дома — он даже подумал: не к нему ли они пришли.
— Нет, мы не к тебе… — сказал Саид, переглянувшись со своим спутником. — И все же я рад, что тебя встретил: я хотел…
И он рассказал о посылке и о том, как потрясла их эта история.
— Хорошо, что мы встретились, я хотел поблагодарить тебя. Тебе пришлось столько из-за нас хлопотать.
Родственник Саида кивнул головой и гневно произнес несколько фраз.
— Он говорит, — сказал Саид, — что прошлой ночью полиция явилась с обыском в Семейный и там тоже протыкали ножом тюфяки, даже тот, на котором спал маленький ребенок…
После минутного колебания от добавил:
— Он сказал: даже детский матрац!
Шарлемань отметил, что на этот раз Саид перевел ему арабскую речь.
Что им за дело до маленького ребенка…
— Господи Иисусе! — говорит в таких случаях старая Зея. Это ее любимое присловье.
Старой Зее никогда не сидится на месте. В ту ночь, когда вспыхнул пожар, можно было поручиться, что она побредет туда, где все. Она никогда не поспевает вовремя, по все-таки потащится вслед за всеми. Так всегда и бывает. Она знает, что придет слишком поздно, и все же идет к месту происшествия. Ей хочется по-прежнему принимать участие во всех событиях. И она ковыляет на своих старых ногах… Где только ее не увидишь! Кстати, это она разносит извещения о смерти.
Алжирские женщины почти не выходят из дому. Мадам Бен-Шейх — исключение. Провизию покупают мужчины. Когда арестовали шахтера Брагима, жена его знала дорогу только к отделу общественной помощи и в больницу. Она беременна, и Сюрмон уговорила ее пройти профилактический курс обезболивания родов.
И все же жена Брагима вышла из дому. Она отправилась на поиски мужа. Ей указали улицу Буайе. Она совсем неграмотная. И вот она идет, выставив вперед живот, в бледно-зеленом платье, в розовом цветастом шарфе, обмотанном вокруг головы, в серебряных сандалиях на босу ногу. Два араба в черной полицейской форме стоят у дверей — их теперь четверо, они сменяются дважды в сутки. Увидев ее, они толкают друг друга локтем и говорят:
— Его только что отвели в комиссариат.
Она отправляется туда. Она спрашивает дорогу, сбивается с пути, спрашивает снова и снова идет. Вот тут-то она впервые встречает Зею, которая ее сразу заметила, ведь «они» всегда заметны.
В комиссариате ей сказали:
— Тебя тут ждали. Нам позвонили. К сожалению, его только что увели в мэрию. Спроси там жандарма Коруайе, он дежурит.
Мэрия недалеко. У почты женщина снова встречается с Зеей.
— Да, верно! — смеется Коруайе. — Только они там ошиблись, в комиссариате. Он сидит в жандармерии.
А казарма жандармов находится в противоположном направлении, за Понпон-Финет.
Женщина добралась и туда, но ничего не добилась. Должно быть, его сразу увезли в Дуэ или в Лоос. Возвращаясь из жандармерии, она в третий раз встретила Зею. Зея сидит на полуразрушенной каменной стене, заботливо разложив вокруг себя широкую юбку из черной саржи; одуванчик и мелкий молодил растут в трещинах и меж камнями стены, разбитой еще в первую мировую войну. Запачкать исподнее — это ерунда, Зея бережет юбку. Издалека она наблюдает, как идет в ее сторону женщина, бледная как смерть. Если бы она шла но другой стороне улицы, Зея не окликнула бы ее, но женщина была совсем рядом и почти коснулась колен старухи…
— Господи Иисусе, доченька! — говорит Зея. — С таким животом… как же это ты шатаешься так долго взад-вперед по улицам, ноги у тебя, верно, совсем распухли… Посиди малость…
Женщина опустилась на камни, не заботясь о платье. Но она ничего не рассказала Зее. Только позднее, сопоставив обстоятельства, все узнали, как над ней издевались.
Немцы…
— Понюшку табаку хочешь?
Зея начинает говорить что-то. Женщина не отвечает, и старуха продолжает разговор одна, указывая на остаток стены, на котором они уселись:
— Представляешь себе, здесь до той мировой войны была главная контора… Правда, ты еще молода и не можешь этого помнить…
— Господи Иисусе, — приговаривает старая Зея. Между тем в бога она верит не больше, чем другие. В церковь ходит только по случаю похорон, да и то из уважения к собственной должности: ведь она разносит извещения о смерти… Детский тюфяк, в который тыкали ножом… Шарлеманю вспомнилась история кюре из восточного района, он, кстати, вообще не любит тамошний черствый народ. Этот кюре вспорол живот своей любовнице, которая ждала от него ребенка… Все газеты писали об этом…
Обыски, облавы производятся чаще всего ночью. Но однажды, недели три назад, всем показалось, что назревает что-то особенное. Они явились к концу смены, среди бела дня пропустили всех сквозь сито, задерживая алжирцев, как камешки в песке, и приказали им подняв руки вверх, выстроиться вдоль ограды завода, лицом к решетке; так они стояли спиной к улице, дожидаясь, пока старший из местного отделения полиции и алжирец-переводчик удосужатся ими заняться. Пока жандармы осматривали выходящих, эти двое обыскивали алжирцев, допрашивали и проверяли документы.
Сообщники…
И среди рабочих бывают разные люди. Для некоторых полицейская облава — тяжелое переживание; как только их проверят и отпустят, они с чувством облегчения и избавления от тревоги, которой вряд ли будут с кем-либо делиться, счастливые, что их не задержали, быстро забывают все пережитое, громко смеясь, вскакивают на велосипеды и поскорее уезжают прочь. Однако на этот раз было несколько иначе. Рабочие ставили велосипеды вдоль стен или клали их прямо на землю, колесо долго крутилось в воздухе, чиркая о камни. Не все спешили умыть руки и поскорее убраться восвояси. Нашлись такие, которые спрашивали: «А почему не нас?» Конечно, они не протестовали громко, но все же это было лучше, чем ничего. И кроме того, решетка ведь не стена — те, кто шел по заводскому двору, направляясь к проходной, видели происходящее. Кое-кто советовал: «Не будь дураком! Смывайся отсюда!» Кто-то останавливался на ходу, делая знак алжирцам, чтобы они шли к заднему выходу… Это была тоже своеобразная сортировка… Некоторые бегом возвращались обратно в цех, чтобы предупредить товарищей… При этом они ничего не опасались и не прятались: им-то уж нечего бояться шпиков.
Жандармы не учли главного: стена и решетка — разные вещи. Когда перед тобой выстроят мужчин с поднятыми руками и они смотрят тебе в лицо, это совсем не то, что видеть их спины. Тут уж смотришь друг другу прямо в глаза.
— Среди них был один, — говорил потом Роже Турнон, — я, кажется, не забуду его до конца моих дней. Приземистый такой, он даже и не с завода. Он строитель, работает на ремонте крыши в доломитовом цехе. Он был одет в белое, как маляры, а на голове драная фетровая шляпа, вся в известке. И больше всего меня поразило: его белый комбинезон, лицо и руки были исчерчены тенью от решетки, знаешь, ромбики! — Он показал пальцами. — Черным по белому. Да, погода стояла прекрасная, солнце светило ярко, нет, никогда не забуду!..
Он добавил:
— Я шел у самой ограды, на всякий случай — а вдруг кто-нибудь из них просунет что-либо сквозь решетку…
— Молчи! — отвечает Марсель. — Есть вещи, которые ты можешь делать, если хочешь, но трепаться об этом нечего.
В тот день все обошлось. Жандармы увидели, что алжирцы больше не выходят. Они сняли засаду, расселись по грузовикам, не забрав никого, и, обогнув территорию завода, подъехали к задним воротам, чтобы попытать счастья там. Но новость бежала напрямик через завод и поспела раньше них. Здесь действовал свой арабский телефон! Сердце разрывается, когда подумаешь, как мало мы можем для них сделать. Зло засело глубже, чем кажется. Может быть, все произошло так, потому что облава застигла нас врасплох?.. Теперь мы ученые, и, если это представление повторится, мы будем действовать иначе. Отделять камешки от песка — это одно. Но люди должны защищаться, они не должны позволять, чтобы их пропускали сквозь сито, сквозь решето и веялку, чтобы их просевали, сортировали…
