На обратном пути (Возвращение)(др.перевод) - Ремарк Эрих Мария (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Я не понимаю, почему, стоя здесь, не испытываю тех же чувств, что и тогда, в воронках и бараках. Куда подевались свет, полнота, предвкушение радости, блеск, неименуемое? Или мои воспоминания были живее действительности? Неужели они и стали действительностью, а та померкла, съежилась и ничего от нее не осталось кроме голого остова, на котором полощутся разноцветные флаги? Неужели они поменялись местами, и теперь действительность лишь скорбным облаком парит над воспоминаниями? Или годы, проведенные там, сожгли мосты, ведущие в прошлое?
Вопросы, вопросы… И ни одного ответа!..
IV
Поступили распоряжения относительно посещения школы участниками войны. Наши делегаты добились своего: сокращено учебное время, организованы спецкурсы для солдат и снижены экзаменационные требования.
Это было не так-то просто, хоть и революция, потому что весь переворот только рябь на воде. Вглубь не идет. Да, кой-какие важные посты занимают теперь другие люди, и что с того? Каждому солдату известно, что у командира роты могут быть наилучшие намерения, но если унтер-офицеры упрутся, он ничего не сделает. Точно так же провалится и самый прогрессивный министр, если реакционный блок тайных советников настроен против него. А все тайные советники в Германии остались на своих местах. Эти конторские наполеончики неистребимы.
Первый урок. Мы сидим на скамьях. Почти все в форме. Трое с бородами. Один семейный.
На своем месте я обнаруживаю мое имя, аккуратно вырезанное перочинным ножом и даже закрашенное чернилами. Я еще помню, как совершил этот подвиг на уроке истории, а все-таки мне кажется, что это было сто лет назад, такое странное чувство – сидеть тут. Это значит, что война ушла в прошлое, и круг замкнулся. Но мы уже за его пределами.
Заходит преподаватель немецкого Холлерман. Перво-наперво он делает необходимое – возвращает нам наши вещи, остававшиеся в училище на хранении. Да, долгонько они тяготили совестливую учительскую душу. Холлерман отпирает классный шкаф и достает оттуда мольберты, чертежные доски и, самое главное, толстые пачки голубых тетрадей – сочинения, диктанты, контрольные. Слева на кафедре вырастает высокая стопка. Он вызывает нас по именам, и Вилли перебрасывает тетради, так, что летают промокашки.
– Брайер!
– Здесь!
– Брюккер!
– Здесь!
– Детлефс!
Молчание.
– Погиб! – выкрикивает Вилли.
Детлефс, невысокого роста, блондин, хромал на одну ногу, как-то остался на второй год. Рядовой, погиб в 1917 году у горы Кеммель.
Пачка тетрадей перекочевывает на правый угол кафедры.
– Диркер!
– Здесь!
– Дирксман!
– Погиб!
Дирксман, из крестьян, заядлый игрок в скат, пел плохо, погиб у Ипра. Пачка идет направо.
– Эггерс!
– Не подоспел еще! – кричит Вилли.
Людвиг добавляет:
– Ранение в легкое, находится в дортмундском резервном госпитале, оттуда на три месяца направляется в Липсринге.
– Фридерихс!
– Здесь!
– Гизеке!
– Пропал без вести!
– Неправда! – заявляет Вестерхольт.
– Но он ведь был в списках пропавших без вести, – говорит Райнерсман.
– Был, – отвечает Вестерхольт, – а теперь вот уже три недели здесь, в психлечебнице. Я сам его там видел.
– Геринг Первый!
– Погиб!
Геринг I, Primus, писал стихи, давал частные уроки и на эти деньги покупал книги. Погиб при Суассоне вместе с братом.
– Геринг Второй, – тихо читает учитель и без подсказки перекладывает пачку направо. – Отличные писал сочинения, – задумчиво говорит он, еще раз листая тетрадку Геринга Первого.
Еще несколько пачек переезжают вправо, и по окончании списка невостребованных тетрадей оказывается довольно много. Старший преподаватель Холлерман смотрит на них в нерешительности. Видимо, возмущено его чувство порядка, он не знает, что с ними делать. Наконец выход найден. Тетрадки можно переслать родителям погибших. Но Вилли против.
– Вы думаете, родители обрадуются, увидев тетради, где полным-полно «удовлетворительно» и «неудовлетворительно»? – спрашивает он. – Лучше не надо!
Холлерман смотрит на него, выпучив глаза.
– Да, но что же мне с ними делать?
– Пусть лежат, – говорит Альберт.
Холлерман уже почти сердится.
– Это совершенно невозможно, Троске. Тетради не собственность школы. Они не могут тут просто лежать.
– О господи, какие сложности, – стонет Вилли, проведя рукой по волосам. – Дайте нам, мы все сделаем.
Помявшись, Холлерман передает тетради.
– Но… – начинает он робко, поскольку это все же чужая собственность.
– Да-да, – кивает Вилли, – сделаем все, что хотите, как полагается, с марками, заказным, только не волнуйтесь! Порядок есть порядок, хоть и больно!
Он подмигивает нам и стучит пальцем по лбу.
Через час мы листаем свои тетради. Последнее сочинение было на тему «Почему Германия выиграет войну?» Мы писали его в начале 1916 года. Введение, шесть доказательств, обобщающее заключение. Пункт четвертый – «по религиозным причинам» – я раскрыл плохо. На полях красными чернилами написано: «бессвязно и неубедительно». Правда, семистраничное сочинение все-таки было оценено на четыре с минусом, неплохой результат, учитывая сегодняшнее положение дел. Вилли читает вслух свою контрольную по естествознанию «Ветреница дубравная и ее корневая система». Ухмыляясь, смотрит на нас.
– Ну, с этим вроде разделались, а?
– Покончено, – подтверждает Вестерхольт.
И впрямь покончено! Мы забыли все, и добавить тут больше нечего. То, чему нас научили Бетке и Козоле, мы не забудем.
После обеда за мной заходят Альберт и Людвиг. Мы решили навестить нашего товарища Гизеке. По дороге встречаем Георга Раэ. Он идет с нами, потому что тоже знает Гизеке.
День ясный. С холма, где находится здание лечебницы, открывается вид на просторные поля. Там под надзором служителей в форме работают группы психов в полосатых бело-голубых куртках. Из окна правого флигеля раздается пение. «На брегах родимой Зале…» Это, вероятно, пациент. Странно слышать из-за решетки: «Мимо мчатся облака…»
Гизеке вместе с другими больными лежит в большом зале. Когда мы входим, кто-то из них визжит: «В укрытие! В укрытие!» – и лезет под стол. На него никто не обращает внимания. Гизеке тут же идет нам навстречу. У него осунувшееся, желтое лицо, подбородок заострился, уши торчат, и из-за этого он выглядит намного моложе, чем раньше. Только глаза неспокойные, старые.
Не успели мы с ним поздороваться, как он оттаскивает нас в сторону с вопросом:
– Какие новости?
– Да никаких, – отвечаю я.
– А фронт? Мы взяли наконец Верден?
Мы переглядываемся.
– Уже мир давно, – убаюкивает Альберт.
Гизеке смеется. Неприятный, блеющий смех.
– И все-таки смотрите, не попадитесь! Вас просто хотят обдурить. Только и ждут, что вы высунетесь, а потом хвать, и на фронт. – И загадочно добавляет: – До меня-то им не дотянуться!
Гизеке жмет нам руку. Мы озадачены, поскольку думали, что он будет скакать обезьяной, беситься, корчить гримасы или, по крайней мере, все время трястись, как попрошайки на улицах. А он, улыбаясь кривой, скорбной улыбкой, вместо этого спрашивает:
– Что, думали, будет иначе?
– Да ты совершенно здоров, – говорю я. – Что вообще у тебя?
Он проводит рукой по лбу.
– Голова болит. Затылок давит, как тисками. А потом еще Флёри…
В битве за Флёри его засыпало, и он много часов пролежал еще с одним, балкой его лицо втиснуло тому в ногу, которая была распорота до самого живота. У того голова была свободна, и он орал, всякий раз при этом обдавая лицо Гизеке волной крови. Постепенно кишки из живота того, другого, вылезли настолько, что Гизеке начал задыхаться. Чтобы время от времени глотнуть хоть немного воздуха, ему приходилось запихивать их обратно, и тогда раздавался глухой рык.