Предания нашей улицы - Махфуз Нагиб (книга бесплатный формат txt) 📗
— Побереги силы, муаллим! Они еще пригодятся. Мы сами вразумим этих тараканов!
Абу Сари подхватил:
— Если желаешь, мы превратим род Хамдан в пыль под ногами твоего коня!
Вперед выступил Кадру, футувва квартала Хамдан.
— Если бы ты, муаллим, поручил мне образумить их, я показал бы, на что способен!
Вдруг из-за двери ближайшего дома раздался голос Та-мархенны:
— Да покарает Аллах обидчиков! В ответ Заклат крикнул:
— Эй, Тамархенна, вели кому-нибудь из рода Хамдан посчитать всех, с кем ты согрешила!
— Аллах нас рассудит! Хамданы господа на… — Тамархенна не договорила, так как чья-то рука зажала ей рот. А Заклат, желая, чтобы все члены рода Хамдан его услышали, громко сказал футуввам:
— Если кто-нибудь из хамданов высунется из своего дома, ему не поздоровится.
— Кто считает себя мужчиной, пусть выйдет! — угрожающе проговорил Кадру.
— А женщины, муаллим? — спросил Хаммуда. Заклат недовольно ответил:
— Заклат имеет дело только с мужчинами! Наступил день, но ни один мужчина из рода Хамдан не покинул своего дома. Футуввы сидели возле кофеен в своих кварталах, следя за всеми, кто появлялся на улице. Заклат время от времени обходил кварталы, и люди спешили приветствовать его и всячески заискивали перед ним, восхваляя его на все лады. «Клянусь Аллахом, — говорили одни, — ты лев среди мужчин, о футувва нашей улицы!» «Благословен будет тот, кто победил высокомерных хамданов!» — говорили другие. Но Заклат ни на кого не обращал внимания.
29
О Габалауи! Как терпишь ты такую несправедливость?!
Этот вопрос Габаль задавал себе, лежа в тени скалы, у которой, как рассказывали предания, встречались Кадри и Хинд и был убит Хумам. Он смотрел на заходящее солнце, которое заволакивалось дымкой. Он не был склонен к уединению, так как всегда был занят делами, но сейчас почувствовал необходимость побыть одному: душа его была потрясена тем, что произошло с родом Хамдан. Может быть, здесь, в пустыне, замолкнут наконец голоса, полные упрека, восклицавшие, когда он проходил мимо окон: «Предатель! Подлец!» Внутренний голос вторил им: «Нельзя жить в довольстве за счет других!» Хамданы — его родня. Его отец и мать из рода Хамдан и похоронены на кладбище этого рода. А хамданов так жестоко, так несправедливо обидели, лишили всего, чем они владели! И кто же? Его благодетель! Человек, жена которого вытащила его из грязи и ввела в круг потомков тех, кто жил в Большом доме… Все дела на нашей улице вершатся путем насилия. Никого не удивляет, что хамданы заперты в своих домах, как в тюрьме. Никогда наша улица не знала ни справедливости, ни мира. С тех самых пор, как были изгнаны из Большого дома Адхам и Умейма. Разве тебе не ведомо, Габалауи? А ведь несправедливость будет чувствовать себя тем вольготнее, чем дольше ты будешь хранить молчание. До каких же пор ты будешь молчать, Габалауи?! Мужчины — узники в своих домах, а женщин осыпают насмешками и оскорблениями. Я же молча терплю позор. Но что еще более удивительно — жители улицы смеются! Над чем они смеются?! Они приветствуют победителя, кто бы им ни оказался, и прославляют сильнейшего, каков бы он ни был. Они склоняются перед дубиной, пытаясь скрыть страх, поселившийся в их душах. Приправой к хлебу у нас всегда служит унижение! И никто не знает, когда придет его черед и дубинка футуввы обрушится на его голову. Габаль поднял глаза к небу, оно было спокойным, тихим, сонным — ни одного коршуна не видно, лишь по краям кудрявились облака. Вокруг было пусто, и только мошки толклись в воздухе.
Вдруг Габаль услышал неподалеку чей-то грубый окрик: «Стой, сукин сын!» Габаль очнулся от своих мыслей и поднялся с песка, пытаясь вспомнить, где он уже слышал этот голос. Обогнув скалу Хинд, он увидел бегущего со всех ног испуганного человека, которого по пятам преследовал другой. Вглядевшись, он узнал в бегущем Даабаса, а в преследователе — футувву квартала Хамдан Кадру. Габаль сразу понял, в чем дело. С бьющимся сердцем следил он за погоней: вот Кадру догнал Даабаса, схватил его за плечо и резко остановил. Теперь они оба стояли, тяжело дыша после утомительного бега. Кадру, еще не отдышавшись, хриплым голосом прокричал:
— Как ты посмел покинуть свою нору, сын гадюки?! Ну, теперь тебе не поздоровится.
Даабас, прикрыв голову руками в ожидании ударов, воскликнул:
— Отпусти меня, Кадру! Ты же наш футувва и должен защищать нас!
Кадру тряхнул головой так, что повязка его сползла с головы на лицо, и заорал:
— Ты же знаешь, негодяй, что я защищаю вас от всех, кроме Заклата.
Тут Даабас обернулся и увидел Габаля. Узнав его, он стал звать на помощь:
— Помоги мне, Габаль! Ведь ты из нашего рода!
— Из моих рук тебя никто не спасет, — с издевкой проговорил Кадру.
Габаль подошел к ним и, остановившись рядом, спокойно сказал:
— Сжалься над человеком, муаллим Кадру! Кадру, окинув его холодным взглядом, ответил:
— Я сам знаю, что делать!
— Видно, какое-нибудь важное дело заставило его выйти из дома.
— Видно, судьба его такая, — зловеще проговорил Кадру.
И с такой силой сдавил плечо Даабаса, что тот вскрикнул от боли, а Габаль сказал:
— Сжалься над ним! Разве ты не видишь, что он старше и слабее тебя?
Кадру отпустил плечо Даабаса и ударил его кулаком по голове, а затем принялся лупить по чем попало, даже по лицу, и наконец повалил на землю. Нанося удар за ударом, Кадру с бешеной злобой говорил:
— Разве ты не слышал, что приказал Заклат?
Кровь бросилась в голову Габаля. Он закричал в сильном гневе:
— Будьте вы прокляты! И ты, и Заклат! Оставь его в покое, бесстыжий!
Прекратив избивать Даабаса, Кадру в замешательстве сказал:
— И это говоришь ты, Габаль? Разве ты не слышал, как господин управляющий приказал Заклату проучить род Хамдан?!
Гнев душил Габаля.
— Оставь его, бесстыжий! — снова крикнул он.
— Не думай, что, если ты служишь в доме управляющего, это помешает мне разделаться и с тобой таким же образом.
Не помня себя от гнева, Габаль бросился на футувву и мощным ударом отбросил его в сторону, воскликнув:
— Возвращайся к своей матери, если не хочешь, чтобы она лишилась сына!
Кадру вскочил на ноги, схватил с земли свою дубинку и только хотел замахнуться, как Габаль ударил его кулаком в живот, да так, что Кадру еле устоял на ногах. Воспользовавшись этим, Габаль выхватил у него дубинку и, остановившись, выжидательно смотрел на него. Кадру попятился назад, затем, быстро нагнувшись, поднял камень. Но, прежде чем он успел метнуть его, на его голову обрушился страшный удар дубинкой. Кадру закричал, шатаясь из стороны в сторону, и упал лицом вниз… Кровь хлынула из раны на лбу. Тем временем уже стемнело. Габаль оглянулся вокруг, но никого не увидел, кроме стоявшего поблизости Даабаса, который отряхивал песок с одежды и трогал ушибленные места. Даабас подошел к Габалю и сказал:
— Спасибо тебе, благородный брат!
Габаль ничего не ответил. Он нагнулся и перевернул Кадру на спину, пробормотав:
— Он потерял сознание!
Даабас тоже склонился над лежащим и плюнул в лицо, но Габаль отстранил его. Он осторожно потряс Кадру за плечо, однако тот не подавал никаких признаков жизни.
— Что с ним? — недоумевал Габаль.
Даабас приложил ухо к груди футуввы, потом приблизил лицо к его лицу и зажег спичку. Встав, он тихо сказал:
— Он мертв.
Содрогнувшись всем телом, Габаль воскликнул:
— Ты лжешь!
— Мертвее мертвого, клянусь!
— О боже! Какой ужас!
Даабас, стараясь успокоить его, сказал:
— А он? Скольких он бил и скольких убил?! Поделом ему!
Габаль печально оправдывался:
— Но я не бил и не убивал!
— Ты защищался!
— Я не хотел его убивать!
Даабас многозначительно проговорил:
— У тебя сильная рука, Габаль, и ты никого не боишься. Если бы ты захотел, ты бы смог стать футуввой!
Габаль в сердцах ударил себя по лбу, воскликнув:
