Дом веселых нищих - Белых Григорий Георгиевич (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
Но война надоела даже мальчишкам. И солдаты, и оркестры, и манифестации по случаю новой победы уже не были новостью. К тому же и компания понемногу развалилась. Женька уехал с матерью в деревню. Роман, благодаря хлопотам матери, попал в детскую колонию за город, где прожил два летних месяца, устраивая с товарищами путешествия по лесу, играя в лапту и купаясь.
Приехал в город уже в августе. Тут было не до игр.
Приходилось думать о новом учебном годе, собирать и просматривать запылившиеся за лето учебники. Вспоминать забытые упражнения и задачи.
Арифметика особенно не давалась Роману. Поэтому он решил поупражняться в задачах. Но одному было трудно. Искать помощи у взрослых или у Женьки с Васькой не было смысла.
Тогда Роман вспомнил об Иське и сразу пошел к нему.
— Иси нет дома, — сказал ему Эфройкин. — Но он скоро придет. Посидите.
— Нет уж, — сказал Роман. — Я у ворот подожду…
Он сел у ворот на тумбу и стал терпеливо ждать.
Только теперь, раздумывая, Роман все больше удивлялся тому, что Иська совсем перестал бывать на дворе.
«Зафорсил, что ли? Или ученым стал?»
Роману не терпелось, он хотел поскорее увидеть товарища. Когда вдали показалась фигура Иськи, он пошел ему навстречу.
Но, не дойдя, остановился, с удивлением разглядывая его. Иська очень переменился. Стал вы-ше, но похудел и выглядел усталым. — Здорово!
— Здорово!
— Ты откуда?
— С фабрики, — сказал Иська…
— С фабрики? — удивленно переспросил Роман. — А что ты там делал?
Иська засмеялся.
— Вот чудак-то! Что там делают? Работал, конечно.
— Ты работаешь? На фабрике? Давно?
— Второй месяц, — вздохнув, тихо сказал Иська. — Отец устроил.
Роман почесал переносицу и озадаченно буркнул:
— А я-то к тебе шел, думал, по арифметике поможешь… Так ты, значит, не будешь учиться?
Иська молча мотнул головой. Потом, видя, что Роман чего-то еще ждет, тихо заговорил:
— Отец один работает, а жить теперь очень дорого и трудно. А учиться все равно плохо было. Так я сам попросил отца, чтобы он на работу меня устроил. Он и устроил — на швейную фабрику. Жалованье получаю, два раза в месяц.
Распрощались товарищи тепло, и Роман обещал заходить к Иське на квартиру.
Солнце светило по-летнему, но уже с утра над городом завывал свирепый норд. Гремели и скрежетали железом плохо заплатанные крыши. Тучи пыли носились по улицам.
По небу быстро мчались ярко-белые хлопья облаков, подгоняемые ветром, и казалось, что солнце прыгает по ним, как заяц с кочки на кочку.
В этот день семья домовладельца Халюстина переезжала с дачи.
Роман сидел на ступеньках лестницы и следил за дворниками, таскавшими кресла, стулья, столы. Один, два, три стола.
«На кой леший так много столов?» — думал Роман.
Дворники с трудом сняли со второго воза и понесли огромный зеркальный шкаф. Татьяна Павловна, жена домовладельца, спустилась с лестницы, чтобы наблюдать за ними. Она поминутно вскрикивала:
— Ради бога, осторожнее!
При каждом ее окрике дворники вздрагивали. Сопение их становилось громче, и по вытаращенным глазам, по надувшимся на шеях жилам Роман видел, как тяжело достается осторожность.
Когда отнесли шкаф, взялись за огромную, с блестящими шарами кровать. Кое-как стащив ее с воза, дворники остановились в нерешительности.
— Ну, несите же, — нетерпеливо сказала Татьяна Павловна.
Степан протянул было руку, погладил кровать и переглянулся с Иваном.
— Передохнуть надо малость, — проговорил он, как бы извиняясь.
Роман не заметил, как в воротах показался дед, как он долго стоял и следил за дворниками. Видя, что дворники не решаются нести кровать и что барыня недовольна, дед крякнул.
— Дайте-ка я, — сказал он и, пригнувшись, взвалил кровать на спину.
Лицо его налилось кровью, подбородок задрожал, затряслась борода. Минуту он стоял неподвижно, потом с трудом оторвал от земли ногу, переставил ее и пошел, пошатываясь, на лестницу. Дворники злобно фыркнули.
Вернулся дед немного медленнее, но спокойный, только лицо было серое да ноги заметно дрожали от слабости.
— Вы прямо богатырь, — сказала Татьяна Павловна, давая ему на чай.
Дед конфузливо улыбнулся и спрятал гривенник.
Осень выдалась затяжная. Целыми днями лил дождь — то мелкий, как пыль, ознобный, то частый и крупный, как собачьи слезы.
Над городом навис нерассеивающийся туман. Улицы тонули в молочно-белой дали. В тумане со звоном проносились цветноглазые трамваи, ныряли прохожие и бегали газетчики. Уже никого не удивляли белые вагоны санитарных трамваев, сводки с фронта читали без интереса.
В городе появились очереди. Очереди сперва вытянулись у булочных, потом у продуктовых лавок. Везде говорили одно и то же:
— Будет голод.
— Хлеба нет.
Исчезла звонкая монета.
Все стало дорожать.
В квартире Рожновых жизнь словно умерла. Как-то по привычке вставали, делали свои дела.
Через несколько месяцев после побега Колька прислал письмо. Он писал, что ранен в разведке: шел с отрядом по деревне, зашли в избу, а в дверях его ударили тесаком по голове. Писал, что лежит в лазарете, но в каком городе — не сообщал.
После случая с кроватью дед стал жаловаться на боль в пояснице. Он часто охал по ночам и спал беспокойно. Бабушка заставила его сходить в больницу. Выяснилось, что дед надорвался.
— Подхалим! — кричала бабка. — До старости дожил, а ума не нажил. За гривенник старался! Что, она тебя навек наградила гривенником-то, барыня твоя? Да?
— Да оставь ты, — уныло просил дед. — Разве я за гривенник? Помог уж просто!
— Помогай, помогай! Всем помогай! Твоя помощь всем нужна.
Дед отмалчивался, чувствуя себя виноватым.
Но Халюстины не забыли старательного старика. Однажды дворник Степан сказал деду, что домовладелец зовет его к себе.
Дед вернулся сияющий и весь вечер рассказывал:
— Вхожу это я в кухню. Так, говорю, и так, барин вызывал. Горничная пошла, а после он сам выходит. «Ну, — говорит, — проходи ко мне в кабинет». Чума его возьми, в кабинет! А у меня ноги в щелоке. «Напачкаю», — говорю. А он: «Ничего, уберут». А потом сел и начал: «Знаю, дескать, работник ты старательный. И как есть у меня свободное место, то хочу тебе предложить. Старшим дворником». Я-то сперва на попятный. «Грамотой, — говорю, — плохо владею, не сладить». А потом — знаю, что ты загрызешь, ну и согласился.
— И хорошо сделал. Отказываться нечего. Двадцать рублей на полу не валяются, — сказала бабушка.
Перед великим постом мать Романа позвали убирать квартиру Халюстиных.
Мать взяла с собой Романа, надеясь, что его хорошо покормят.
Робко и нерешительно вошел Роман на господскую кухню, заставленную сверкающими медными тазами и кастрюлями. Горничная и кухарка, громко болтая, пили чай. Они тотчас же усадили Романа с матерью за стол.
Роман пил чай и ел пирог, прислушиваясь к их разговорам.
Пришла на кухню и сама Татьяна Павловна. Взяв Романа за руку, она отвела его в детскую, оклеенную розовыми обоями.
— Ну вот, сиди здесь, читай, играй, а когда придут мои девочки, познакомишься с ними — вместе играть будете.
Оставшись один, Роман огляделся. Заставленная диванчиками, столиками, этажерками, комната казалась очень уютной. На стенах, на обоях были нарисованы девочки, катающие обручи. Девочки смеялись. Все здесь имело счастливый и веселый вид. У фарфоровой собачки на этажерке была толстенькая, сытая мордочка. Куклы были с яркими щечками.
«Вот черти», — подумал с невольным уважением Роман и принялся за осмотр игрушек.
Поднял куклу, повернул ее. Кукла раза два закрыла глаза. Нечаянно сжал ее, и кукла раздельно, так, что Роман вздрогнул от неожиданности, произнесла: «Мама».
Были тут и солдатики, и автомобиль, и барабан, даже целая обстановка для комнаты. Но все игрушки были такие хрупкие, что казалось, сейчас развалятся. Взяв паровозик, Роман легонько толкнул его. Паровозик стремительно побежал по полу, наскочил на этажерку и перевернулся. Колесико отлетело в сторону.
