Мещанин Адамейко - Козаков Михаил Эммануилович (бесплатные серии книг TXT) 📗
— Резвушиной дома нету-с. С заказчиком ушла… — неожиданно услышала она знакомый сиповатый голос.
Ольга Самсоновна повернула голову в сторону говорившего.
— А-а… Здравствуйте, Кирилл Матвеевич…
— Честь имею, честь имею, гражданочка вы наша приятная… Давненько что-то голоса вашего не слыхал. Чего так?
У полуоткрытой двери соседней комнаты, держась за косяк, стоял высокий сутулый человек.
— Не говорила, скоро придет? — спросила Ольга Самсоновна.
— Часик, а может, и того меньше теперь осталось. Желаете в моей комнате подождать, — сделайте одолжение, всячески обрадуете! Сына моего дома нет: я в одиночестве и скучаю…
Он шагнул, низко кланяясь, в тускло освещенный коридор.
— А уйдете, — Настасья Ивановна меня-с ругать будет: почему, мол, старый пес, не задержал!… Да-да, так и будет…
— Я приду через час… — не приняла приглашения Ольга Самсоновна и молчаливо направилась к выходу.
— Ваша воля! Не имею сил настаивать… — пожал покорно сутулыми плечами тот, кого она назвала Кириллом Матвеевичем.
Минуту он глядел вслед удаляющейся Ольге Самсоновне, слегка кашлянул и вошел к себе в комнату, расположенную рядом с комнатой Резвушиной.
Выйдя на улицу, Ольга Самсоновна некоторое время оставалась у крыльца, о чем-то раздумывая. Потом, вынув из кармана жакетки папиросу и закурив ее, она медленно направилась обратно, в сторону Невского, и вышла к нему у часовенки Знаменской церкви; отсюда, ускорив шаг, она пошла по проспекту.
Было, как и всегда: прохожие окидывали любопытным, а иногда и цепляющимся, как репейник, взглядом округлую и слегка раскачивающуюся фигуру медленно проходящей женщины, встречные мужчины, не скрывая своих чувств, пристально заглядывали в красивое, — казалось, напоказ обнажившее свою притягивающую красоту, — лицо и невзначай старались задеть локтем или бедром, — и Ольга Самсоновна не сторонилась прохожих, не отводила в сторону своих голубых, возбужденно поблескивающих глаз.
Как всегда, ей было приятно чувствовать на себе мимолетные укусы чьих-то мгновенно удлиняющихся восхищенных взглядов, была приятна собственная красота, не утерянная за годы замужества, волновало и было приятно то чувство легкости и свободы, испытываемое всегда, когда, покинув семью и неуютные стены на Обводном, выходила на улицу, чтоб затеряться в толпе.
Толпа, — запруженная людьми разноголосая улица, — походила всегда на далеко растянутую резину: тоненьким и длинным резиновым волоконцем растягивалось тогда сознание Ольги Самсоновны, плотно сцепленные меж собой мысли постепенно, но все больше разобщались, удалялись одна от другой все дальше и, лишенные связи, мельчали и вовсе пропадали на долгое время.
Оттого в первый момент наступали легкость и свобода; но вместе с тем не приходило и бездумье: словно кто-то отпустил один конец резины, она мгновенно и судорожно сбежалась, — и вновь вплотную, ударом, подскочили друг к другу мысли — порой неожиданные, новые, подсказанные улицей, толпой, порой — прежние, знакомые, отыскавшие в сознании свое место.
Так и в этот вечер было с Ольгой Самсоновной.
Шла она по проспекту, и мысли сначала, как пыль, садились на каждый случайно попадавшийся на глаза предмет — бесстрастно, спокойно. Некоторое время почти не замечала даже давно разгаданных, мгновенно возбужденных длинных взглядов прохожих; потом — они привлекли к себе внимание, но как-либо особенно не взволновали, потому что привыкла к ним и принимала как должное. Но через секунды вспомнила о том, к чему все это время неоднократно мысленно возвращалась, чем сама себя не раз прельщала и страшила. И, вспомнив, подумала тотчас же о том, что муж, Сухов, тоже знает уже эту ее мысль, что разгадана она, — и, может быть, не только им одним, но и совсем посторонним человеком, — что оттого, может быть, приблизился уже тот час, когда нельзя будет только думать об этом, прельщать и страшить себя, когда, нужно будет дать самой себе ответ…
«Переступишь или не переступишь?» — ясно слышала уже слова Сухова, — и знала Ольга Самсоновна, что ответ теперь — близок. Но какой?!
Вот дошла уже до Фонтанки, не следя за своими шагами, повернула обратно, а мысль все продолжала повторять старые слова: «Переступишь или не переступишь?…»
Потом — неожиданно, необъяснимо почему — мысль забыла себя самое, мысль соскользнула куда-то, и на смену ей пришла другая: опять легкая, полая, как пылинка.
Всегда бывает в таких случаях: когда ищешь, например, в шкафу, среди книг, одну только, в данный момент необходимую, — невольно взор твой останавливается на другой, сейчас и ненужной, и так же невольно подчас, забыв о первой, раскрываешь попавшуюся на глаза, чтобы неожиданно жадно и долго ее читать.
Или так случается: вывалишь на пол содержимое сундука, хочешь найти рассыпавшиеся повсюду зернышки ожерелья (только они тебе и нужны), — и, откладывая в сторону остальные предметы, вдруг задержишь в руках давно не попадавшуюся старую фотографическую карточку или забытую шкатулку предка, или поломанную детскую игрушку… И захочешь обязательно вспомнить, — а память подскажет: что карточка — когда-то любимой, что предок умудрился, не болея ни разу, прожить полный век, что детская игрушка — все, что осталось для глаза от рано ушедшего брата… И надолго забудешь, зачем выволок все из сундука.
Нечто подобное случилось сейчас и с Ольгой Самсоновной.
От случайно попавшейся на глаза чьей-то фамилии, глядевшей с театральной афиши и очень схожей с ее собственной -девичьей, — мысли Ольги Самсоновны свалились неожиданно, как в овраг, в далеко отошедшие годы, когда была почти еще ребенком: и так непонятно для нее самой было то, что вспомнился почему-то сейчас большой, белого дерева, карандаш, торчавший всегда за ухом отца — старшего приказчика бакалейной лавки, его плотная и всегда розовая шея; вспомнилась тут же большая швейная машина, за которой по вечерам работала мать; промелькнули в памяти густая пыльная крапива в палисаднике, укусы весенних комаров, какой-то красивый ученик из городского училища, вкусное яблоко и…
— Добрый вечер, Ольга Самсоновна!
От неожиданности вздрогнула и остановилась: перед ней стоял Ардальон Порфирьевич.
— Фу ты! — не то досадливо, не то растерянно уронила ему в ответ.
— Неужто напугал? — мелкими бусинками покатился тенорковый смех Адамейко. — Вот и поймал… Вот и настиг, а?
— Здравствуйте… Очень рада встретить вас… Только… куда это вы? В ту или в эту сторону?
Они стояли на углу Литейного, набухшем, как мокрый узел, от притока человеческих волн: шедшие позади напирали, теснили, — и Ольге Самсоновне нужно было торопиться перейти на противоположный угол.
— Ну, куда?…
— В вашу сторону. Непременно в вашу!… — продолжал улыбаться Ардальон Порфирьевич и притронулся рукой к ее локтю.
— Да ну вас, — сразу и не скажет! — пожала плечами Ольга Самсоновна. — Пойдемте, что ли…
Она перед самым трамваем перебежала улицу и, остановившись на углу, ждала, покуда Адамейко ее догонит. Он, выждав, пока пройдет трамвай, пересек рельсы.
— Пугливый вы! — иронически улыбался навстречу чуть вдавленный, насмешливо собранный рот. — Ну, так куда же вы шли, Ардальон Порфирьевич?
— Сказал вам: в вашу сторону теперь иду, потому что — настиг! Вы ведь к подруге, конечно? К портнихе, Резвушиной, так?… Взяли мы с вами направление правильное…
Ольга Самсоновна удивленно посмотрела на него и в этот момент не обратила даже внимания на то, что спутник ее уверенно и твердо взял ее под руку.
— Никак не поймете, откуда сейчас такие подробности знаю? — опять рассыпались мелкие бусинки смеха, и Адамейко слегка прижал к себе мягкое плечо женщины. — Так ведь?
— Ну, да…
— Очень просто, заметьте… — уже серьезно и чуть-чуть глуховато, словно сзади кто-то хотел подслушать их разговор, продолжал Ардальон Порфирьевич. — Просто, как щепка, можно сказать… Зашел я к вам на квартиру, а вас и не застал. И Федора Семеновича не было, — одни дети только. Посидел я с ними, маленько покалякали, немножко угостил я их…
