Грендель - Гарднер Джон Чамплин (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Этот образ, точно опухоль, давит мой мозг. Я чувствую в нем некую загадку.
Неподалеку от дворца Хродгара стоят изображения богов Скильдингов; гротескные фигурки, вырезанные из дерева или вытесанные из камня, установлены по кругу, их глаза, обращенные внутрь, глубокомысленно смотрят в никуда. К ним с факелами в руках приближаются жрецы, подобострастно склонив взлохмаченные седые головы, «Великий дух, — завывает главный жрец, — незримый Разрушитель, защити народ Скильда и убей его врага, ужасного скитальца по краю мира!» Я улыбаюсь, сложив руки на груди, и жду, но никто не появляется, чтобы убить меня. Они поют — на древнем языке, таком же путаном и странном, как их бороды, на языке, который ближе моему, чем их собственному. Они шагают по кругу от одного божка к другому — наверное, никак не могут решить, который из них Великий Разрушитель. «Это ты?» — вопрошают их смиренные старческие лица, когда факел освещает очередное чудовищное изваяние. «Нет, не я», — шепчет четырехглазая голова. «Не я», — шепчет злобный старикашка с зубами, как кинжалы. «Не я», — говорят бог-волк, бог-бык, бог-конь и радостно улыбающийся бог с поросячьим рыльцем. Жрецы закалывают и сжигают теленка, не дав его телу окоченеть. Старик-крестьянин, приятель принца Хродульфа, гневно шепчет: «В старые времена они убивали девственниц. Религия ослабела».
Это верно. В песнопениях старых жрецов нет убежденности, есть только показной эффект. Никто в королевстве не верит, что боги живые. Слабые выполняют ритуал: снимают шапки, снова надевают, поднимают руки, опускают руки, стенают, подвывают, молитвенно складывают ладони — но ни один из них не питает напрасных надежд. Сильные — старый Хродгар, Унферт — пренебрегают идолами. Воля к власти таится среди сталактитов сердца. (Кап-капф.)
Однажды, много лет назад, я без всяких на то причин разрушил их святилище: переломал, как щепки, деревянных божков и поопрокидывал каменных истуканов. Когда утром пришли люди и увидели, что я натворил, никто особенно не огорчился, кроме жрецов. Надутые и велеречивые, как и всегда во время молений, они, жрецы, стенали и рвали на себе волосы, и через несколько дней их крики вселили в людей беспокойство. На всякий случай — а вдруг в этом что-то есть, что бы там ни говорили всякие умники, — люди с помощью рычагов и веревок водрузили на место каменных богов и начали вырезать из дерева новых вместо тех, которых я порушил. Это была, судя по их лицам, нудная работа, но — так или иначе — необходимая. Когда боги снова были расставлены по кругу! я надумал было разрушить их еще раз. Однако выглядели они так безобидно и скучно, что я решил: черт с ними.
Я съел нескольких жрецов. От них у меня изжога, как от утиных яиц.
Полночь, Я сижу в центре круга богов и размышляю о них, пытаясь уловить некую смутную мысль, которая все время ускользает от меня. Они ждут, безжизненные, как торчащие кости, заметаемые тихо падающим снегом. Хродгар тоже ждет, лежа на спине с открытыми глазами. Вальтеов лежит на спине возле него, ее глаза открыты, рука легко касается его руки. Хродульф неровно дышит. Ему снятся дурные сны. Унферт настороженно дремлет, охраняя чертог; и Сказитель в своем большом доме беспокойно ворочается. У него лихорадка. Он бормочет бессвязные фразы, обращаясь к кому-то, кого нет рядом. На всех божках шапки из снега, а на носах у них снежные нашлепки. Внизу, в селении, погасли все огни. Звезды в небесах скрыты облаками.
Но кое-кому не спится. Ощущая смутную тревогу, я слышу, как кто-то идет по снегу ко мне, приближаясь, как стрела в замедлившейся вселенной;у меня по телу пробегает дрожь. Потом я вижу его и смеюсь своим напрасным страхам. Это старый жрец-паралитик ковыляет, опираясь на ясеневый посох. Он думает, что этот посох обладает магической силой.
Кто там? — пищит он, подходя к кругу богов. На нем черная накидка; белая, как снег вокруг, борода свисает почти до самых колен. — Кто там? — повторяет он и, постукивая посохом перед собой, протискивается между двумя божками. — Есть здесь кто-нибудь? — канючит он.
Это я, — говорю я. — Разрушитель.
Старик содрогается, как от удара. Он весь трясется, едва удерживается на ногах.
— Господи! — всхлипывает он и падает на колени. — О всемилостивый боже! — На его лице появляется сомнение, но он гонит его прочь. — Мне послышалось, что здесь кто-то есть, — говорит он. — Я думал, это… — Вновь его одолевает сомнение, на этот раз смешанное с испугом. Он щурится, склоняет голову набок, стараясь преодолеть свою Слепоту силой воли.
— Меня зовут Орк, — робко говорит он. — Я старейший и мудрейший из всех жрецов.
Я улыбаюсь и молчу. Пожалуй, я разукрашу этих идолов горячей кровью старика.
Мне ведомы все тайны, — говорит жрец. — Единственный среди живущих ныне, я познал их все.
Мы довольны тобой, Орк, — говорю я серьезно-торжественным тоном. Тут на меня находит блажь (временами я не могу удержаться). — Скажи нам, что тебе известно о Царе Богов.
Царе Богов? — говорит он.
Царе Богов. — Я не хихикаю.
Он закатывает слепые глаза, прикидывая что к чему и вороша в голове подходящие доктрины.
— Выскажи нам свое понимание Его несказанной красоты и ужаса, — говорю я и жду.
Снег тихо засыпает фигурки богов. Коленопреклоненный старик-жрец придавил одним коленом бороду и никак не может поднять голову. Он весь дрожит, будто паралич — еще одна стихия вне его, вроде ветра.
— Царь Богов есть последнее ограничение, — лепечет он, — а его существование — последняя иррациональность. — Нервная дрожь пробегает по его щеке; уголок рта дергается. — Ибо нельзя указать основание иного ограничения, которое налагается его собственной природой. Царь Богов не конкретен, но Он есть основание конкретной действительности. Нет оснований для объяснений природы Бога, потому что эта природа есть основание самой рациональности.
Он поднимает голову, ожидая от меня ответа, который подскажет ему, на правильном ли он пути. Я молчу. Старик прочищает горло, и лицо его приобретает еще более благостное выражение. Щека опять дрожит.
— Царь Богов есть действительная сущность, благодаря которой все множество вечных объектов иерархически упорядочивается на каждой стадии сращения. Вне его не может быть никакой значимой новизны.
Я с удивлением замечаю, что слепые глаза жреца наполняются слезами. Слезы скатываются по его щекам в бороду. В недоумении я прижимаю пальцы к губам.
— Целью Верховного Бога в процессе творения является создание новых напряженностей. Он есть соблазн для наших чувств,
— Орк уже неудержимо рыдает, расчувствовавшись так, что спазмы душат его.Я с удивлением гляжу. Его узловатые руки дрожат и трясутся.
— Он есть вечное побуждение желания, определяющее цели всех существ. Он являет собой бесконечное терпение, неослабную заботу о том, что бы ничто в мире не пропало даром.
Он начинает стонать, его бьет дрожь, и мне приходит в голову, что старик просто-напросто замерз. Но вместо того чтобы сжаться от холода, как можно ожидать, он поднимает руки к небесам; пальцы с чудовищно распухшими суставами скрючены и изогнуты так, словно он хочет напугать меня.
— О, конечное зло в преходящем мире глубже любого отдельного проявления зла, такого, как ненависть, или страдание, или смерть! Конечное зло состоит в том, что Время есть постоянное исчезновение, а действительное существование неотделимо от уничтожения. Природа зла, следовательно, может быть кратко выражена в двух простых, но страшных и сокровенных фразах: «Все угасает» и «Альтернативы исключают друг друга». Тайна Его такова: красота требует контраста, и дисгармония лежит в основании творения новых напряженностей чувствования. Высшая мудрость, как я теперь вижу, состоит в приятии того, что торжество и величие вселенной проистекает из медленного процесса слияния, в котором задействованы все разнородные виды существования, и ничто, ничто не утрачивается.
Старик падает вперед, распластав руки перед собой, и заливается благодарными слезами. Я с трудом соображаю, что делать дальше.
