Жизнь холостяка - де Бальзак Оноре (библиотека книг .TXT) 📗

— Смотри-ка, вот и малыш! — сказал Филипп. — Отлично, пойдем вместе обедать, а потом отправляйся в Оперу — у Флорины и Флорентины есть ложа. Я приду с Жирудо, мы там встретимся, и я познакомлю тебя с Натаном.

Он взял свою трость со свинцовым набалдашником и сунул в рот сигару.

— Я не могу воспользоваться твоим приглашением, мне нужно зайти за матерью; мы обедаем в столовой.

— Ну, как же она, бедняжка, поживает?

— Да неплохо, — ответил художник. — Я сделал заново портреты отца и тетушки Декуэн. Окончил свой собственный портрет и хотел бы подарить ей и твой, в мундире императорских гвардейских драгун.

— Хорошо!

— Но нужно приходить позировать...

— Я обязан сидеть каждый день с девяти утра до пяти вечера в этом курятнике...

— Двух воскресений будет достаточно.

— Решено, малыш, — ответил бывший ординарец Наполеона, раскуривая сигару над лампой швейцара.

Когда Жозеф, отправившись под руку с матерью в столовую на улице Бон, рассказал ей о положении Филиппа, он заметил, что ее рука дрогнула и радость озарила ее увядшее лицо. Бедная женщина вздохнула, как человек, освободившийся от огромной тяжести. На следующий день, счастливая и благодарная, она оказала Жозефу особое внимание: поставила в его мастерской цветы и купила ему две жардиньерки.

В ближайшее воскресенье, когда Филипп должен был прийти позировать, Агата позаботилась приготовить в мастерской изысканный завтрак. Она поставила все на стол, не забыв и графинчик водки, наполненный, впрочем, только до половины. Сама она осталась за ширмами, в которых проделала дырку. Накануне отставной драгун прислал свой мундир, который она, не удержавшись, поцеловала. Пока Филипп позировал в военной форме, оседлав взятое Жозефом напрокат чучело лошади, какие бывают у шорников, Агата, чтобы не выдать своего присутствия, только всхлипывала легонько, пользуясь моментом, когда братья начинали разговаривать. Филипп позировал два часа перед завтраком и два часа после него. В три часа драгун облекся в свою обычную одежду и — как всегда, покуривая сигару, — снова предложил брату отправиться вместе обедать в Пале-Рояль. Он позвенел золотом в кармане.

— Нет, — ответил Жозеф, — я всегда боюсь, когда у тебя есть деньги.

— Вот оно что! Значит, здесь вечно будут плохого мнения обо мне? — воскликнул подполковник громовым голосом. — Значит, нельзя даже делать сбережений.

— Нет, нет, — ответила Агата, выходя из своего тайника и целуя сына, — пойдем с ним обедать, Жозеф.

Жозеф не осмелился пожурить свою мать, он оделся, и Филипп повел их на улицу Монторгейль, в «Роше де Канкаль», где угостил их великолепным обедом, обошедшимся в сто франков.

— Черт возьми! — воскликнул обеспокоенный Жозеф. — Ты получаешь тысячу сто франков в год, а, как Поншар в «Белой даме» [22], делаешь сбережения, которых хватило бы на покупку целого поместья.

— Да! Мне везет, — ответил драгун, изрядно выпивший за обедом.

Услышав эти слова, сказанные уже при выходе, перед тем как сесть на извозчика и поехать в цирк, — потому что Филипп собирался повезти свою мать в «Олимпийский цирк» (единственное зрелище, которое духовник разрешал ей), — Жозеф сжал матери руку, и та тотчас сказалась больной и уклонилась от этой поездки. Тогда Филипп отвез мать и брата на улицу Мазарини; оставшись вдвоем с Жозефом в своей мансарде, она погрузилась в глубокое молчание.

Филипп пришел позировать и в следующее воскресенье. На этот раз мать открыто присутствовала на сеансе. Она подавала завтрак и могла расспросить драгуна. Она узнала от него, что племянник старой Ошон, подруги ее матери, играл некоторую роль в литературе. Филипп и его друг Жирудо вращались в кругу журналистов, актрис, книгопродавцев, где они пользовались уважением в качестве кассиров. Позируя после завтрака, Филипп все время пил вишневую водку, и у него развязался язык. Он хвастался, что скоро станет важным лицом. Но на вопрос Жозефа относительно его денежных средств он ответил молчанием. На следующий день газета не выходила, так как был праздник, и Филипп вызвался позировать, чтобы брат дописал портрет. Жозеф ответил ему, что приближается время выставки, а у него нет денег на две рамы для его картин, и добыть деньги он может, только закончив копию с Рубенса для одного торговца картинами, некоего Магуса. Оригинал принадлежал богатому швейцарскому банкиру, давшему его только на десять дней, завтра истекал срок, и поэтому волей-неволей приходилось отложить сеанс на ближайшее воскресенье.

— Вот это? — спросил Филипп, глядя на картину Рубенса, поставленную на мольберт.

— Да, — ответил Жозеф. — Стоит двадцать тысяч франков. Вот что значит гений! Какой-нибудь кусок полотна иногда стоит сотни тысяч.

— Я предпочитаю твою копию, — сказал драгун.

— Она моложе, — ответил, смеясь, Жозеф. — Но моя копия стоит всего тысячу франков. Завтра мне нужно придать ей все тона оригинала и состарить ее, чтобы нельзя было отличить одну от другой.

— До свиданья, мама, — сказал Филипп, целуя Агату. — До воскресенья!

На следующий день Элиас Магус должен был прийти за копией. Приятель Жозефа, работавший для этого торговца, Пьер Грассу захотел взглянуть на законченную копию. Чтобы сыграть с ним шутку и поразить его, Жозеф поставил копию, покрытую особым лаком, на место оригинала, а оригинал поставил на свой мольберт. Он совершенно одурачил Пьера Грассу из Фужера, который был восхищен этим фокусом.

— Удастся ли тебе обмануть старого Элиаса Магуса? — спросил его Пьер Грассу.

— Посмотрим, — ответил Жозеф.

Торговец не пришел, было уже поздно. Агата обедала у г-жи Дерош, недавно овдовевшей. Поэтому Жозеф предложил Пьеру Грассу пойти с ним пообедать в его столовую. Уходя, он, по обыкновению, оставил ключ от мастерской у привратницы.

— Сегодня вечером я должен позировать, — сказал Филипп привратнице, явившись час спустя после того, как его брат ушел. — Жозеф скоро вернется, я подожду его в мастерской.

Привратница отдала ключ, Филипп поднялся, взял копию, думая, что берет оригинал, потом спустился вниз, отдал ключ привратнице, сделав вид, что забыл что-то у себя дома, пошел и продал «Рубенса» за три тысячи франков. Из предосторожности он от имени брата предупредил Элиаса Магуса, чтобы тот до завтра не приходил. Вечером, когда Жозеф, заходивший за матерью к вдове Дерош, вернулся домой, привратница сообщила ему о странном появлении его брата, который едва успел войти, как уже отправился обратно.

— Я погиб, если Филипп не до конца обнаглел и решил взять только копию! — воскликнул художник, поняв, что произведена кража.

Мигом взбежал он на четвертый этаж, бросился в свою мастерскую и, взглянув на мольберт, сказал:

— Слава богу, на сей раз он оказался тем, чем, увы, будет всегда, — законченным подлецом!

Агата, вошедшая вслед за Жозефом, ничего не поняла, а когда сын объяснил ей происшествие, она, без слез, так и застыла на месте.

— Теперь у меня только один сын! — сказала она слабым голосом.

— Мы не хотели его бесчестить в глазах чужих людей, — ответил Жозеф, — но теперь необходимо предупредить обо всем привратницу. Отныне мы будем брать с собой ключи. Я по памяти окончу его гнусную физиономию, портрет ведь почти готов.

— Оставь его так, как есть: мне будет слишком тяжело на него смотреть, — ответила мать, пораженная в самое сердце и ошеломленная подобной низостью.

Филипп знал, на что предназначены деньги за эту копию, знал, в какую пропасть бросает своего брата, и не остановился ни перед чем. После этого последнего преступления Агата не говорила больше о Филиппе; ее лицо приняло выражение горького отчаяния, холодного и сосредоточенного; одна мысль убивала ее: «Когда-нибудь, — твердила она себе, — мы увидим человека, носящего имя Бридо, на скамье подсудимых».

Через два месяца, утром, когда Агата собиралась в свое лотерейное бюро, явился некий отставной военный, назвавшийся другом Филиппа, и сообщил, что у него неотложное дело к г-же Бридо; в этот момент Агата с сыном сидели за завтраком.