Звезды Маньчжурии - Хейдок Альфред Петрович (книги бесплатно полные версии txt) 📗
«Так оно и должно быть: "бесплодная смоковница" должна уступить место живому дереву — этого требует закон рода, — подумал Агнивцев, проникшись таежной философией. — Но зачем она преследовала меня? — продолжал он размышлять. Смутная догадка озарила Агнивцева: — Может быть, она на что-нибудь еще надеялась…»
Мысль о женщине, которой по неизвестным причинам приходилось отказаться от мечты стать почетом окруженной матерью, наполнила его чувством искреннего сожаления. Он поморщился: незваная, тут же в голову пришла Мари. В затуманенном еще сном воображении Мари, точно угрожая, подняла руку и предостерегала от излишнего сожаления. Так же внезапно ее образ потух.
Край месяца закатился за верхушки деревьев; на женщину и на Агнивцева наползла тень, а он все еще думал.
«Во всяком случае, — сказал он себе, — я должен подойти и сказать Турпи несколько успокоительных слов; хотя я не знаю языка, она поймет».
Он встал и направился к женщине…
«Знает только рожь высокая, как поладили они…» — поется в старой песне, где говорится о нехитрой любви и нехитрых и близких к природе людях. Здесь рожь русской песни следовало бы заменить высокоствольной глушью кедровников. Древним языком, старым как мир языком без слов говорил Агнивцев с поникшей фигурой у дерева… И этого эпизода он, конечно, не рассказывал Мари, но она догадалась об этом чутьем женщины и поэтому ненавидит все лесные тропы.
Безумие желтых пустынь
Это было в те дни великих дерзаний, когда безумие бродило в головах и порождало дикие поступки; когда ожесточение носилось в воздухе и пьянило души.
В те дни сумасшедший полководец барон Унгерн фон Штернберг, — в чьей душе жили в странном соседстве аскет-отшельник и пират, чьим потомком он был, — в те дни вел он за собою осатанелых бойцов на Ургу, — восстанавливать Чингисханово великое государство.
За ним шли авантюристы в душе, люди, потерявшие представление о границах государств, не желавшие знать пределов.
Они шли, пожирая пространства Азии, и впитывали в себя ветры древней Гоби, Памира и Такла-Макана, несущие с собой великое беззаконие и дерзновенную отвагу древних завоевателей. Шли — чтобы убивать, или — быть убитыми…
1
Перед крошечным бугорком, — за которым, уткнувшись лицом в землю, прятал голову Жданов, — взметнулось облачко песку. Вдали прозвучало: хлоп!
Жданов выплюнул попавший в рот песок и быстро определил:
— Это из берданы! — Потом, что-то вспомнив, задумчиво прибавил: — Впрочем, нет! Это — винтовка системы Гра!
— Какой только дрянью они нас не обстреливают! — сердито отозвался Шмаков. Он, как и Жданов, распластавшись, лежал на земле шагах в пяти от него.
Трудно было сказать, к чему больше относилось его возмущенное лицо: к самому факту неожиданного обстрела или же — к скверным пулям. По всей вероятности, к пулям больше, так как Шмаков, по его же выражению, получил «нежное воспитание» на Великой войне, где он много раз служил мишенью для отличнейших пуль, отлитых на превосходных заводах Круппа по последнему слову техники.
Внезапный обстрел в голой степи захватил обоих приятелей безоружными.
Это случилось по той простой причине, что их отъезд из отряда Унгерна носил характер спешный, бурный и неорганизованный. Вследствие этого и багаж их имел существенные недостатки… Вернее говоря, — багажа почти не было!
Иначе оно и быть не могло: адъютант «самого» накрыл вечерком Шмакова за делом, почитавшимся смертельным грехом в стане «Сурового вождя», — в обществе женщины без намека на репутацию и — за столом, красноречиво уставленным пустыми бутылками.
— Иди к коменданту и скажи, чтоб тебя посадили на «губу»! — сказал адъютант.
— Слушаюсь! — вытянулся Шмаков, но, все-таки, к коменданту не попал: он отыскал в поселке мирно беседовавшего Жданова и сказал ему только два слова:
— Я уезжаю!
Жданов расспросил, в чем дело, и так как они не разлучались ни в Карпатах, ни в Пинских болотах, ни в Тургайской степи, — то и на этот раз решили не расставаться. Через полчаса, благополучно миновав посты, два друга шли уже степью прямо на юг.
Если бы их спросили: почему именно на юг? — они бы ответили, что вообще желают идти туда, где раньше не бывали.
Но сейчас дело было дрянь: методический обстрел продолжался, и отвечать было нечем.
Солнце палило затылок, хотелось пить, и глубокое возмущение стало овладевать Ждановым.
— Мы уж целый час печемся здесь!.. Нужно что-нибудь предпринимать.
— Не час, а только четверть часа! — хладнокровно ответил Шмаков, щелкнув измятыми серебряными часами со сворою тисненых гончих на крышке. Это был подарок, которым Шмаков весьма дорожил.
— Ты не доверяй своим часам, — ехидно отозвался Жданов, — они остановились еще третьего дня.
— Врешь!
Шмаков, задетый за живое, яростно повернулся к Жданову и между ними произошла краткая перебранка по поводу достоинств хронометра.
Но пока они перебрасывались крепкими словцами, за которыми солдат привык скрывать свои истинные чувства, где-то в вечности для одного из них пробил час: вдали, за холмиком, где чернел монгольский малахай, опять хлопнуло, и Шмаков оборвал брань на полуслове.
Когда Жданов удивленно взглянул на него, то содрогнулся: Шмаков, обхватив шею руками, бился и хрипел, выплевывая кровь. Еле внятный шепот едва достиг Жданова:
— Убей их… Андрюша… Я не прощу…
Крепкое, мускулистое тело изогнулось, напряженно и сразу затихло. Пуля сделала свое дело, и суровая душа мужчины, непокорная и бунтующая, отлетела так же быстро, как рассеивается сон при пробуждении.
— Шейка-копейка! — Жданов злобно усмехнулся, последний товарищ уже проиграл игру и бросил карты на стол… Теперь — очередь за ним…
— Но если я останусь жив…
Мысль о мщении на секунду красным туманом застлала мозг, но он ее не докончил; резко стукнула пуля о жесть, и рвануло лямки, на которых висел котелок.
За холмиком, к первому, еще раньше замеченному малахаю прибавились второй и третий.
Как ни странно, но выстрел, попавший в котелок, оказался последним: малахаи вдруг исчезли, и наступило молчание.
— Сейчас что-то будет, — решил Жданов и торопливо перекрестился, приготовляясь ко всему худшему. Затем он взглянул на небо, стараясь отогнать мысль, что делает это в последний раз.
Синий над ним небосклон с южной стороны пожелтел. Одновременно «перекати-поле» впереди него пришли в движение и серыми комочками покатились вперед: дыхание великих пустынь проносилось по степи, а за ним шла пыльная буря.
Взметнулись красноватыми дугами песчаные столбы на выдуве, у пологого ската, и быстро потускнело солнце. Упали серые сумерки.
В этот момент три всадника на косматых лошадках вынеслись из ложбинки за холмиком и во всю прыть поскакали к Жданову.
— На ходу не попадут! — успел подумать Жданов. Он вскочил и во весь дух бросился бежать на юг. Порыв ветра с силой ударил ему в лицо, уже шла навстречу целая рать крутящихся столбов пыли.
Казалось, — все химеры, созданные досужей фантазией Востока, мчались сюда, — справлять шабаш…
Жданову показалось, что ему рот засыпали золой. Он чувствовал пыль в себе и вокруг себя. Отплевываясь на бегу, он оглянулся и увидел, что один из преследователей соскочил с коня и обшаривает убитого, а два других — уже совсем недалеко.
Он прибавил ходу, но когда, совсем задыхаясь, через пару минут оглянулся еще раз, то был поражен непонятной картиной: трое всадников быстро удирали обратно.
Не веря своим глазам, он приостановился, задумался и пришел, наконец, к заключению, что суеверным монголам что-нибудь померещилось: разве мудрено увидеть чертей в таком кавардаке, когда они ухитряются видеть их и в ясную погоду…
Э, да не все ли равно?! Важно, что остался жив!..
Жданов решительно зашагал вперед, но, пройдя несколько шагов, остановился: там, на холмике, остался лежать некто, и Жданов все бы отдал, чтобы этот некто мог, по-старому, зашагать с ним рядом, а подчас и ругнуть его привычной, незлобивой солдатской бранью…
