Воспоминания двух юных жен - де Бальзак Оноре (бесплатные версии книг .TXT) 📗

Вчера в час ночи, когда Гриффит уже собиралась ложиться спать, я сказала ей: «Возьмите шаль и проводите меня, моя милая, я хочу спуститься в сад; помните, что это должно остаться в тайне!» Она безропотно пошла за мной следом. Сколько волнений, дорогая Рене! Я пришла раньше его и ждала, испытывая приятное стеснение в груди; но вот наконец я увидела, как он тенью проскользнул в калитку. Уже в саду я сказала Гриффит: «Не удивляйтесь, нас ждет барон де Макюмер, потому я и взяла вас с собой». Она ничего не ответила.

— Что вам угодно? — спросил Фелипе дрогнувшим голосом: заслышав шуршанье наших платьев в ночной тиши и легкий шум наших шагов по песку, он совсем потерял голову.

— Мне угодно сказать вам то, чего я не могла написать, — ответила я.

Гриффит отошла на несколько шагов. Стояла теплая, напитанная благоуханьем цветов ночь; внезапно я почувствовала пьянящее блаженство от сознания, что я с ним почти наедине в густой тени лип, особенно темной по сравнению с остальными деревьями, сверкавшими тем ярче, что белая стена нашего дома отражала лунный свет. Этот контраст казался мне символом нашей тайной любви, которой предстоит выйти на свет Божий, завершившись браком. Когда мы оба насладились этой новой и удивительной для нас обоих обстановкой, ко мне вернулся дар речи.

— Хотя я не боюсь клеветы, я не хочу, чтобы вы взбирались ни на это дерево, — я указала на вяз, — ни на эту стену. Вы не школяр, а я не пансионерка: будем же достойны наших чувств. Если бы вы разбились насмерть, спрыгнув со стены, я умерла бы обесчещенной... — Я взглянула на него: он побледнел. — А если бы кто-нибудь заметил вас, то на меня или на мою матушку пало бы подозрение.

— Простите меня, — сказал он упавшим голосом.

— Гуляйте по бульвару, я буду слышать ваши шаги, и когда захочу вас видеть, отворю окно; но я не хочу подвергать вас и себя опасности без серьезной причины. Своей неосторожностью вы принуждаете меня совершать ответную неосторожность и ронять свое достоинство в ваших глазах, к чему это?

Слезы в его глазах были мне лучшим ответом.

— Вы, должно быть, считаете, — сказала я с улыбкой, — что мой поступок — верх легкомыслия...

Он промолчал и только после того, как мы сделали несколько кругов под деревьями, заговорил.

— Вы, верно, считаете меня глупцом, а я так упоен счастьем, что потерял и силы и рассудок, но знайте, по крайней мере, что любой ваш поступок для меня свят уже потому, что совершили его вы. Я поклоняюсь вам, как Богу. К тому же вы пришли не одна: здесь мисс Гриффит.

— Она здесь для других, но не для нас, Фелипе, — горячо возразила я.

Дорогая, этот человек понял меня.

— Я знаю, — продолжал он, бросив на меня взгляд, полный смирения, — что, не будь ее с нами, ничего не изменилось бы: ведь когда нас не видят люди, нас видит Бог, и наше собственное уважение так же необходимо нам, как и уважение света.

— Благодарю вас Фелипе, — сказала я, протянув ему руку жестом, который надо было видеть. — Всякая женщина — а я прошу вас видеть во мне женщину — может полюбить мужчину, который ее понимает. Может, не больше, — продолжала я, прикладывая палец к губам. — Я не хочу внушать вам слишком большие надежды. Я отдам свое сердце только тому мужчине, который сумеет читать в нем и хорошо его узнает. Наши чувства, не будучи совершенно одинаковыми, должны быть одинаково сильными и одинаково возвышенными. Я не хочу превозносить себя, ибо в том, что я считаю своими достоинствами, вероятно, немало недостатков, но, не будь их у меня, я пришла бы в отчаяние.

— Вы позволили мне не только служить вам, но и любить вас, — сказал он, трепеща и не сводя с меня глаз, — я получил больше, чем смел желать.

— Но, — горячо воскликнула я, — по-моему, ваш удел счастливее моего; я не прочь переменить свою участь, с вашей помощью.

— Благодарю вас, — ответил он, — я знаю, как пристало себя вести верному поклоннику. Я должен доказать вам, что достоин вас, и вы вправе испытывать меня сколь угодно долго. Если же я обману ваши надежды, вы можете — о Господи! — прогнать меня.

— Я знаю, что вы меня любите, — ответила я. — До сих пор, — я безжалостно подчеркнула эти слова, — я отдавала предпочтение вам, потому-то я и позвала вас сегодня.

Тут мы вновь несколько раз прошлись взад-вперед, не прерывая беседы, и должна тебе признаться, что мой осмелевший испанец говорил со мной не страстно, но нежно, выказав при этом подлинное, идущее от сердца красноречие; он сумел изъяснить мне свои чувства с помощью восхитительного сравнения с любовью к Богу. Мелодичный голос его был подобен соловьиному пению; сообщая его тонким мыслям особую красоту, он проникал мне в самую душу. Говорил он негромко, но слова лились торопливо и возбужденно, ибо сердце было переполнено.

— Довольно, — сказала я, — иначе я пробуду здесь дольше, чем следует.

И я жестом велела ему удалиться.

— Вот вы и невеста, — сказала Гриффит.

— В Англии — пожалуй, но не во Франции, — небрежно бросила я. — Я хочу выйти замуж по любви и не обмануться — только и всего.

Как видишь, дорогая, раз любовь не шла ко мне, я пошла к ней, как Магомет к горе.

Я снова виделась со своим рабом; он стал пуглив, вид у него таинственный, он исполнен благоговения — все это мне по душе; он, кажется, свято уверовал в мое величие и могущество. Но ничто ни в его взгляде, ни в манерах не даст светским вещуньям разглядеть безграничную любовь, ведомую мне одной. При этом, дорогая, я не побеждена, не сломлена, не покорена, напротив, я покоряю, властвую, побеждаю... Словом, я в здравом уме и твердой памяти. Ах, мне, пожалуй, хотелось бы вновь пережить страх перед заворожившим меня учителем-буржуа, которого я считала недостойным своей любви. Любовь бывает разная: та, что повелевает, и та, что повинуется; они не похожи друг на друга и порождают самые несхожие страсти. Быть может, для полноты счастья женщина должна испытать и ту и другую любовь? Могут ли эти две страсти слиться воедино? Способен ли мужчина, который нас любит, пробудить в нас ответное чувство? Станет ли когда-нибудь Фелипе моим повелителем, буду ли я трепетать перед ним, как он трепещет передо мной? Эти вопросы приводят меня в содрогание. Он совершенно слеп! На его месте я нашла бы, что мадемуазель де Шолье вела себя под липами как бессердечная кокетка, чопорная и расчетливая. Нет, это не любовь, это игра с огнем. Фелипе мне по-прежнему нравится, но теперь я обрела спокойствие и непринужденность. Больше нет преград! — какие ужасные слова. Все во мне утихает, остывает, я боюсь углубляться в себя. Напрасно он сдерживал свою страсть — ведь это позволяет мне сохранять самолюбие. Словом, мой проступок не принес мне радости. Да, дорогая, как ни приятно мне вспоминать эти полчаса, проведенные под липами, удовольствию моему не сравниться с волнением, которое я испытывала, решая: пойти или не пойти? писать ему или не писать? Ужели такова судьба всех наших удовольствий? Быть может, предвкушать их приятнее, нежели упиваться ими? Быть может, надежда сладостнее обладания? Быть может, богачи бедны? Не переоценили ли мы с тобою чувства, разукрасив их сверх меры в своем воображении? Бывают мгновения, когда от этой мысли у меня стынет кровь в жилах. Знаешь что? Мне хочется прийти в сад без Гриффит. Но остановлюсь ли я на этом? У воображения нет границ, а радости имеют свой конец. Скажи мне, милый доктор в корсете, как разрешить это противоречие?

XXII [72]