Фиеста - Хемингуэй Эрнест Миллер (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
— Что у вас тут?
Он ткнул пальцем в чехол с удочками. Я открыл чехол и показал ему. Он спросил, есть ли у нас разрешение на рыбную ловлю, и я предъявил его. Он посмотрел на число и помахал рукой.
— В порядке? — спросил я.
— Да. Конечно.
Мы пошли в гостиницу мимо выбеленных каменных домов, где целые семьи сидели на пороге и глазели на нас.
Толстая женщина, хозяйка гостиницы, вышла из кухни и поздоровалась с нами за руку. Она сняла очки, протерла их и снова надела. Поднимался ветер, и в гостинице было холодно. Хозяйка послала с нами служанку наверх показать комнату. Там были две кровати, умывальник, шкаф и большая гравюра в рамке — «Ронсевальская богородица». Ставни дрожали от ветра. Комната выходила на север. Мы умылись, надели свитеры и спустились в столовую. Пол был каменный, потолок низкий, стены обшиты дубом. Ставни уже закрыли, в комнате стоял такой холод, что видно было дыхание.
— О господи, — сказал Билл, — неужели и завтра будет такой мороз! Я не согласен шлепать по воде в такую погоду.
В дальнем углу, позади деревянных столов, стояло пианино, Билл подошел к нему и начал играть.
— Это чтобы согреться, — сказал он.
Я разыскал хозяйку и спросил ее, сколько стоит комната и стол. Она сложила руки под передником и сказала, не глядя на меня:
— Двенадцать песет.
— Что вы, мы в Памплоне платили не больше!
Она ничего не ответила, только сняла очки и протерла их кончиком передника.
— Это слишком дорого, — сказал я. — Мы в большом отеле платили столько же.
— Мы сделали ванную.
— А дешевле комнат у вас нет?
— Летом нет. Сейчас самый сезон.
Кроме нас, в гостинице не было ни души. Ладно, подумал я, всего-то на несколько дней.
— Это с вином?
— Конечно.
— Ладно, — сказал я. — Согласен.
Я вернулся к Биллу. Он дыхнул на меня, показывая, как холодно, и продолжая играть. Я сел за один из столов и стал разглядывать картины на стенах. На одной были кролики, мертвые, на другой фазаны, тоже мертвые, и на третьей мертвые утки. Все картины были темные и словно закоптелые. На буфете стояла целая батарея винных бутылок. Я пересмотрел их. Билл все еще играл.
— Как насчет горячего пунша с ромом? — спросил он. — Моей игрой надолго не согреешься.
Я вышел и объяснил хозяйке, что такое пунш с ромом и как его делать. Через несколько минут служанка принесла каменный кувшин, из которого валил пар. Билл отошел от пианино, и мы пили горячий пунш и прислушивались к ветру.
— Непохоже, чтобы тут было много рому.
Я подошел к буфету, взял бутылку с ромом и влил в кувшин полстакана.
— Явочным порядком, — сказал Билл. — Без разрешения властей.
Вошла служанка и стала накрывать к ужину.
— Основательно здесь продувает, — сказал Билл.
Служанка принесла большую миску горячего овощного супа и вино. На второе нам подали жареную форель, потом какого-то тушеного мяса и большое блюдо с земляникой. Вино мы пили не в убыток себе, и служанка смущенно, но с готовностью приносила его. Старуха хозяйка один раз заглянула в столовую и сосчитала пустые бутылки.
После ужина мы поднялись к себе и курили и читали в постели, чтобы согреться. Ночью я проснулся и услышал завывание ветра. Хорошо было лежать в теплой постели.
12
Утром, как только я проснулся, я подошел к окну и выглянул. Прояснилось, и на горах не было туч. Под окнами стояло несколько повозок и старый дилижанс с ветхой, растрескавшейся от непогоды деревянной крышей. Он, вероятно, стоял здесь с тех времен, когда еще не было автобусов. Козел вскочил на повозку, а оттуда на крышу дилижанса. Он тряс головой на коз, стоящих внизу, а когда я замахнулся на него, он спрыгнул на землю.
Билл еще спал, и я бесшумно оделся, натянул ботинки в коридоре и спустился вниз. Там все было тихо, и я откинул засов на двери и вышел. Утро было прохладное, солнце еще не высушило росу, выпавшую после того, как улегся ветер. Я поискал в сарае за гостиницей, нашел что-то вроде мотыги и пошел на берег ручья, чтобы накопать червей для наживки. Ручей был прозрачный и мелкий, но вряд ли в нем водилась форель. Я всадил мотыгу в мокрую траву и отвалил ком земли. Под ним оказались черви. Как только я приподнял землю, они ускользнули, и я стал копать осторожно и набрал очень много. Копая у самой воды, в мокрой земле, я наполнил червями две пустые банки из-под табаку и сверху набросал земли. Козы смотрели, как я копаю.
Когда я вернулся в гостиницу, хозяйка была на кухне, и я сказал ей, чтобы она дала нам кофе и приготовила завтрак с собой. Билл проснулся и сидел на краю постели.
— Я видел тебя в окно, — сказал он. — Не хотел мешать тебе. Что ты делал? Зарывал свои деньги?
— Ах ты лентяй!
— Трудился для общего блага? Чудесно! Продолжай в том же духе каждое утро.
— Ну, довольно валяться, — сказал я. — Вставай.
— Что? Встать? Никогда не встану.
Он залез в постель и натянул одеяло до подбородка.
— Попробуй уговори меня встать.
Я молча собирал наше снаряжение и складывал его в мешок.
— Ну что, не хочешь? — спросил Билл.
— Я иду вниз завтракать.
— Завтракать? Что же ты не сказал, что завтракать? Я думал, ты в шутку предлагаешь мне встать. Завтракать? Замечательно. Теперь ты рассуждаешь здраво. Пойди накопай еще червей, а я сейчас спущусь.
— Иди к черту!
— Трудись для общей пользы. — Билл натянул белье. — Проявляй иронию и жалость.
Я вышел из комнаты с мешком, сачками и удочками.
— Эй, вернись!
Я просунул голову в дверь.
— Неужели ты не проявишь хоть немного иронии и жалости?
Я показал ему нос.
— Это не ирония.
Спускаясь по лестнице, я слышал, как Билл напевал: «Ирония и Жалость. Когда ты узнаешь… О, дай им Иронию и дай им Жалость. О, дай нам Иронию. Когда ты узнаешь… Немного иронии. Немножечко жалости…» Он пел до тех пор, пока не спустился вниз. Пел он на мотив: «В церкви звонят для меня, для тебя…» Я читал испанскую газету недельной давности.
— Что это за чепуха про иронию и жалость?
— Что? Ты не знаешь про Иронию и Жалость?
— Нет. Кто это выдумал?
— Все. В Нью-Йорке помешаны на этом. Как когда-то на циркачах Фрателлини.
Вошла служанка с кофе и намазанными маслом гренками. Или, вернее, с намазанным маслом поджаренным хлебом.
— Спроси ее, есть ли у них джем, — сказал Билл. — Будь ироничен с ней.
— Есть у вас джем?
— Какая же это ирония? Жаль, что я не говорю по-испански.
Кофе был вкусный, и мы пили его из больших чашек. Служанка принесла стеклянную вазочку с малиновым джемом.
— Спасибо.
— Да не так! — сказал Билл. — Скажи что-нибудь ироническое. Состри по адресу Примо-де-Ривера.
— Надо было сказать, что в Республике Рифов им не жизнь, а малина.
— Слабо, — сказал Билл. — Очень слабо. Не умеешь ты этого. Вот и все. Ты не понимаешь иронии. В тебе нет жалости. Скажи что-нибудь жалостливое.
— Роберт Кон.
— Недурно. Это уже лучше. Дальше: почему Кон достоин жалости? Будь ироничен.
Он отхлебнул большой глоток кофе.
— Да ну тебя! — сказал я. — Разве можно острить в такую рань?
— Вот видишь! А еще туда же — писателем хочешь быть. Ты всего-навсего газетчик. Экспатриированный газетчик. Ты должен быть полон иронии, как только встанешь с постели. Ты должен с раннего утра задыхаться от жалости.
— Ну дальше, — сказал я. — От кого ты набрался такой чепухи?
— От всех. Ты что же, ничего не читаешь? Ни с кем не видаешься? Знаешь, кто ты? Ты — экспатриант. Почему ты не живешь в Нью-Йорке? Тогда ты все это знал бы. Чем я могу тебе помочь? Прикажешь приезжать каждый год и просвещать тебя?
— Выпей еще кофе, — сказал я.
— Кофе — это хорошо. Кофе тебе полезен. В нем есть кофеин. Все дело в кофеине. От кофеина он садится на ее коня, а она ложится в его могилу. Знаешь, что с тобой? Ты экспатриант и притом худшего сорта. Неужели ты не слыхал об этом? Никто, покинувший свою родину, не написал ничего, достойного увидеть свет. Даже в газетах.
