Страдания князя Штерненгоха (Гротеск-романетто) - Клима Владислав (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
— Гм, гм — по правде говоря, некоторое время мне казалось, что скамейка эта какая-то, как бы сказать, синяя, а ведь она же коричневая. Но Бог знает, что это было, может быть, это было небушко, отражалось на этом самом лаке…
Так я от этого дурака, собственно, ничего не добился. Но, в конце концов — даже если бы он видел ее синюю одежду и слышал ее рев, было бы это доказательством ее существования? Почему бы у нескольких человек не могло одновременно быть одинаковое видение? Но не галлюцинация, конечно, так как это противоречило бы ее бессодержательности и субъективности. Но это все глупости. Решительно ясно только то, что она мертва.
Сняв с себя грязную одежду, я лег в постель. Дичайшие мысли кружились у меня в голове. Мне опять показалось, что приближается безумие. Но я выпил пол-литра коньяку; это меня развеселило и успокоило, и через час я спал, как бревно. Я проснулся только вечером с душой дурной, однако сравнительно здоровой.
Самое главное: кошмарный ужас перед появлением Хельги полностью исчез; мне даже почти хотелось, чтобы она мне являлась чаще. Мое чувство к ней — только бесконечное сострадание и нежность. Меня уже не бросает в дрожь от ужаса перед ней, только от ее ада, куда, наверное, и я за ней последую, святой Боже!
Кроме того, я также боюсь, что она вспомнит о том джентльмене, и тогда явится, изобьет меня как собаку.
31 марта.
Чувство, что призрака я уже не боюсь, внушило мне, что я от него освобожден, даже если бы не помогало колдовство Эсмеральды Кармен Кюмист. Уже теперь я вижу, что сменил одно пекло другим. Пусть страха перед привидением у меня нет никакого или почти никакого; зато еще больший ужас перед наказанием Божьим; это могло бы меня снова довести до безумия, как раньше страх перед Призраком. И чем дальше, тем больше боюсь, что однажды она ворвется ко мне, как фурия, и отлупит меня. Она на все способна.
А кроме этого, меня опять терзает неуверенность… Это комично — но мне часто кажется, что Хельга все-таки жива. Все это как-то очень сомнительно. Если бы хоть мой садовник не был таким остолопом…
Мне все время приходит в голову, что душа мстительной, проклятой женщины водит меня хитро за нос, что она только дьявольски выдумала все, о чем рассказывала, что она лелеет какой-то адский план, что она со мной играет как тигр с пойманным человечком…
À propos: те четыре бестии, как подтверждает весь персонал в замке, ужасно ревели все время, пока я говорил с Демоной.
Но знайте: раньше, пока она была еще живой, но находилась вне замка, эти чудовища были печальны и не ревели. Но когда — святой Боже! — я заключил это прекрасное создание в голодную тюрьму, — хотя они и находились в 200 км оттуда, что они делали? На расстоянии часа пути от замка по всей округе крестьяне не могли уснуть от их рева!.. У этих скотинок слезы катились из глаз, — так, по крайней мере, рассказывали их сторожа. Когда из замка, где она умирала, я 25 августа удирал в Берлин, то переночевал в Сауштейне. Я не спал ни минуты. Мне казалось, что страстный, отчаянный рев, требующий освобождения этой тигрицы, выходит прямо из моей спальни. На следующее утро, набравшись храбрости, приближаюсь к их заповеднику. Они завидели меня из глубины своих искусственных джунглей и в несколько скачков оказались передо мной. Они рычали так, что я после этого несколько дней плохо слышал. Дьявольские кошачьи глаза — Ее глаза — пронзали меня так, что я чуть было не лишился чувств. Их лапы колотили по могучим решеткам так, что толстые железные прутья гнулись, как будто это были стебли камыша. Окаменев от ужаса, я все же взял себя в руки и сломя голову помчался прочь, взывая о помощи.
Боже, что они со мной сделали бы, если бы вырвались вон!.. Они бесновались до самого 2 сентября. Потом ими овладела загадочная апатия. Почти месяц не жрали, не рычали — казалось, что издохнут. Но потом опять стали жрать; с того времени они были, однако, грустные, никто не слышал их рычания. Только лежали и спали. Пришлось бросать им куски мяса, — они сами не осмелились бы загрызть даже ягненка.
Лучше бы я продал этот сброд Хагенбеку [13], или еще лучше приказал перестрелять их… Они отравляют мне жизнь в Сауштейне. Убежать хотя не могут, но — все-таки. Я был бы первый, на кого они набросились бы. Тигр любит тигрицу. А я ее убил. Но, кроме того, я думаю: Демона, так как я забочусь о твоих любимцах, так же как и ты, твоя месть, может быть, будет менее жестокой.
Еще сегодня пишу Хагенбеку: Десять носорогов! Но… Господи, теперь вспомнил: когда ты еще была жива, ты заказала для каждого из этих зверей самочку Посылка не пришла, они утонули в океане. Напишу сейчас же Хагенбеку, чтобы прислал четырех зверей — львицу, item [14]тигрицу, самок ягуара и леопарда. Только ты меня, Хельгочка, не очень избивай, когда узнаешь о… Я добрый, я добрый.
А эти изверги тебя позавчера почуяли… Боже, неужели это все-таки была ты…? Но — ведь они могут чуять и присутствие духа; звери, как известно, это умеют лучше, чем люди. Завтра сбегу в Берлин.
4 апреля. Берлин.
Развлечения, кутежи. Но ни на минуту меня не оставляет Демона. Однако все же мне не так плохо. Мои муки, по крайней мере, не усиливаются. Что не усиливается, то умирает, хотя и весьма медленно. И козе придется околеть, — говорят поляки; околеют и мои страдания.
А может быть, они и закончились. Мне так хорошо. Гип, гип, ура! Главное все-таки то, что мне и в голову не приходит бояться призрака! И думаю, что она уже и не придет; боится меня. Гип, гип, ура! Я накачался, как губка, но так и должно быть! Хельга, а ну-ка в жопу прыг!
7 апреля.
Я по-прежнему чувствую себя прекрасно. Надо будет снова посетить Вильгельмика. Я уже сообщил ему об этом. Ужасно не хочется к нему идти. Но он так любит меня. Безусловно, я нахожусь в Немилости; во-первых, из-за того, что я так давно не осчастливил его, и, кроме того, мои эксцентричности безусловно дошли до Его слуха и до слуха Августы. Так что Imperator Rex осведомлен обо всем — кроме самого важного.
Но не знаю, что было бы мне милее — его милость или немилость.
Я постоянно весел и пьян в стельку. Хельгочка, паршивка, своди свои счеты с Господом Богом сама, как ты умеешь. Я их свожу с девками.
Черт подери, эти девки из берлинских баров — вот красотки…
10 апреля.
Наконец я добрался туда; после обеда я получил сухое приглашение на ужин. Поднимаясь по лестнице дворца, я дрожал. Камердинер объявил о моем приходе. Почти сразу зазвучала музыка — sit venia verbo! [15] Говорят, каждого великого композитора узнаешь благодаря глубокой самобытности его музыки. Если это так, тогда Вильгельм и — безусловно самый великий из всех: даже такой немузыкальный человек как я, через мгновение, благодаря полному отсутствию музыкальности и мелодичности, узнает, что это «сочинил» Он. Немелодичность и дисгармония — это, правда, свойства всех современных сочинений; но в то время как в других случаях у произведения просто нет ничего общего с мелодией и гармонией, композиции императора представляют собой поразительную полную их противоположность; в тех случаях это соотношение между белым и красным цветом, а у императора — между белым и черным.
Произведение представляло собой звук фанфар, приветствующую мою скромную персону. Дверь открылась, я вошел, — музыка прекратилась. Но тут же из соседнего зала зазвучала песня в исполнении целого оперного ансамбля, начинавшаяся со слов: «Гоп, гоп в жопу, в жопу, гоп, гоп, в жопу, в жопу, в жопу, в жопу прыг!» Бесспорно, и текст был духовным дитятей правителя страны.
А Он сам стоял передо мной: щелкнув каблуками, он встал передо мной навытяжку, взял под козырек и, чтобы прочувствовать очарование своего произведения, остался в такой величественной позе до тех пор, пока не были спеты две строфы. Затем повелительный жест — пение прекратилось. Император заговорил:
