Интерлюдия. Пробуждение - Голсуорси Джон (читать книги бесплатно полностью без регистрации .txt) 📗

Был март, и поэтому деревья особенно напоминали мачты кораблей, и для маленького Джона это была изумительная весна; от неё сильно досталось его коленкам, костюмам и терпению «Да», на которой лежала стирка и починка его платья. Каждое утро, сейчас же после его завтрака, отец и мать видели из окон своей спальни, как он выходит из кабинета, пересекает террасу, влезает на старый дуб; лицо решительное, волосы блестят на солнца. Он начинал день таким образом потому, что до уроков не было времени уйти подальше. Старое дерево было неисчерпаемо разнообразно, у него была грот-мачта, фокмачта и брамстеньга, а спуститься всегда можно было по реям, то есть по верёвкам от качелей. После уроков, которые кончались в одиннадцать, он отправлялся на кухню за ломтиком сыра, печеньем и двумя сливами — достаточно припасов по крайней мере для шлюпки — и съедал их как-нибудь поинтереснее; потом, вооружившись до зубов ружьём, пистолетами и шпагой, он всерьёз пускался в утреннее странствие, встречая по пути бесчисленные невольничьи корабли, индейцев, пиратов, медведей и леопардов. Его постоянно видели в это время дня с тесаком в зубах (как Дик Нидхэм), в грохоте непрерывно взрывающихся пистонов. И не одного садовника он сбил жёлтым горохом из своего ружья. Жизнь его была наполнена самой интенсивной деятельностью.

— Джон просто невозможен, — сказал как-то отец, сидя с матерью под старым дубом. — Боюсь, что из него выйдет матрос или что-нибудь безнадёжное. Ты видишь в нём хоть какие-нибудь признаки эстетического чувства?

— Ни малейших.

— Хорошо ещё, что его не тянет к винтам и машинам. Все лучше, чем это. Но не мешало бы ему больше интересоваться природой.

— У него богатое воображение, Джолион.

— Да, как у сангвиника. Он хоть любит сейчас когонибудь?

— Нет, он всех любит. На свете нет существа такого любящего и располагающего к любви, как Джон.

— Твой сын, Ирэн!

В эту минуту маленький Джон, лежавший на суке высоко над ними попал в них двумя горошинами; но этот обрывок разговора крепко засел у него в головёнке. «Любящий», «располагающий», «воображение», «сангвиник»!

А к этому времени листва была уже густая и подошёл день его рождения, который наступал каждый год двенадцатого мая и был памятен любимым обедом Джона: печёнка, шампиньоны, миндальное пирожное и лимонад.

Однако между этим восьмым днём рождения и тем днём, когда он стоял в июльском сиянии на повороте лестницы, произошло ещё несколько важных событий.

«Да», устав мыть ему коленки или движимая тем загадочным инстинктом, который заставляет даже нянюшек покидать своих питомцев, ушла, обливаясь слезами, на следующий же день после того, как отпраздновали его рождение, «чтоб выйти замуж, — подумайте только! — за какого-то мужчину». Маленький Джон, от которого это скрывали, был безутешен в течение целого дня. Зачем ему не сказали! Наряду с этим горем произошедшему в нём перевороту способствовали два больших ящика солдатиков, несколько пушек, а также книга «Юные трубачи», бывшие в числе подарков ко дню его рождения, и, вместо того чтобы самому искать приключений и рисковать собственной жизнью, он стал играть в выдуманные игры, в которых рисковал жизнью бесчисленных оловянных солдатиков, камешков, шариков и бобов. Из всех этих видов пушечного мяса он составил коллекции и, пользуясь ими по очереди, инсценировал наполеоновские. Семилетнюю, Тридцатилетнюю и другие войны, о которых в последнее время читал в большой «Истории Европы», принадлежавшей ещё его деду. Он изменял их ход по своему усмотрению и воевал на всём полу детской, так что никто не мог туда войти из опасения помешать Густаву-Адольфу [7], королю шведскому, или наступить на целую армию австрийцев. За приятный звук этого слова он страстно полюбил австрийцев, и когда убедился, как мало было битв, в которых они сражались успешно, был вынужден придумывать их в своих играх. Его любимыми генералами были принц Евгений, эрцгерцог Карл [8] и Валленштейн [9]. Тилли [10] и Мака [11] («опереточные фигуры», как однажды назвал их при нём отец; он и понятия не имел, что это значит!) никак нельзя было полюбить всерьёз, хоть они и были австрийцами. По тем же соображениям благозвучия он обожал Тюренна [12].

Эта страсть, которая беспокоила его родителей, потому что он сидел в комнатах, когда ему полагалось быть на воздухе, длилась весь май и половину июня, пока его отец не убил её, привезя ему как-то «Тома Сойера» и «Гекльберри Финна». Когда он прочёл эти книги, с ним что-то произошло, и он снова вышел из дому в страстных поисках реки. Поскольку на территории Робин-Хилла таковой не имелось, ему пришлось сделать её из пруда, где, к счастью, были водяные лилии, стрекозы, комары и три невысоких ивы. На этом-то пруду, после того как отец и Гаррет, промерив его, убедились, что дно надёжное и что глубина нигде не превышает двух футов, ему позволили завести маленький вёрткий челнок, в котором он проводил целые часы, то работая вёслами, то ложась, чтобы укрыться от взоров индейца Джо и других врагов. А на берегу он построил себе вигвам из старых жестянок из-под печенья, с крышей из веток, площадью примерно в четыре квадратных фута. Тут он разводил костры и жарил птиц, которых не застрелил из ружья, охотясь в роще и в полях, или рыбу, которую не наловил в пруду, потому что её там не было. Все это заняло конец июня и июль, который его родители провели в Ирландии. Эти пять летних недель он вёл одинокую жизнь «как будто», довольствуясь своим ружьём, вигвамом, водой и челноком; и как ни энергично его деятельный ум противился влиянию красоты, она всё же подбиралась к нему порой на минутку, усевшись на крыле стрекозы, поблёскивая на водяных лилиях или задевая его синевой по глазам, когда он лежал на спине в засаде.

У «тёти» Джун, на попечении которой он оставался, был в доме «взрослый» с кашлем и большим куском глины, из которой он делал лицо; поэтому она почти никогда не заглядывала на пруд к маленькому Джону. Раз, правда, она привела с собой двух других «взрослых». Завидев их, маленький Джон, — который в этот день раскрасил свою голую особу синими и жёлтыми полосами, воспользовавшись акварельным ящиком отца, и воткнул себе в волосы утиные перья, — залёг в засаде между ивами. Как он и думал, они сразу прошли к его вигваму и встали на колени, чтобы заглянуть туда, так что он с диким, душу леденящим воплем почти успел оскальпировать «тётю» Джун и новую «взрослую», прежде чем они его поцеловали. Взрослых звали «тётя» Холли и «дядя» Вал; у «дяди» Вэла было загорелое лицо, и он прихрамывал и ужасно хохотал, глядя на Джона. Маленькому Джону понравилась «тётя» Холли, которая тоже оказалась сестрой; но они оба уехали в тот же день, и больше он их не видел. За три дня до намеченного приезда его родителей «тётя» Джун тоже уехала — очень поспешно, забрав с собой «взрослого», который кашлял, и его кусок глины. И мадемуазель сказала: «Бедный, он о-очень болен! Запрещаю тебе ходить в его комнату, Джон». Маленький Джон, который редко делал что-нибудь только потому, что это было запрещено, воздержался и не пошёл, хотя ему было скучно и одиноко. Дело в том, что дни пруда миновали, и он до краёв души был полон беспокойства и желания чего-то — не дерева, не ружья, — чего-то мягкого. Эти два последних дня показались ему месяцами, несмотря на «Выброшенных морем», где он прочёл про старуху Ли и её страшный костёр. За эти два дня он раз сто прошёл вверх и вниз по лестнице и часто из детской пробирался в комнату матери, все разглядывал, ничего не трогая, потом проходил в ванную комнату и, стоя на одной ноге около ванны, шептал заклинания, таинственно, как Слингсби: