Рассказ коммивояжера - Твен Марк (книги хорошего качества TXT) 📗
А я тем временем жил безмятежной и бездумной жизнью. Прелестная единственная дочь английского графа согласилась стать моей женой и любила меня безумно. В присутствии этого обожаемого существа я плавал в волнах блаженства. Ее семья благосклонно смотрела на меня, ибо всем было известно, что я единственный наследник своего дядюшки, а у него пять миллионов долларов. Никто из нас, однако, и не подозревал, что страсть дядюшки к коллекционированию давно перешла все границы обычной светской забавы.
Над моей беспечной головой сгустились тучи. Тут объявилось новое несравненное эхо, ныне известное всему миру под названием Великий Кохинур, или Гора Откликов. Это был брильянт в шестьдесят пять каратов. В тихий безветренный день на одно-единственное слово эхо отвечало целых пятнадцать минут. Но представьте себе, это было еще не все: в игру вступил еще один коллекционер. И оба они наперегонки бросились в погоню за этим непревзойденным сокровищем. Владение состояло из двух небольших холмов, разделенных болотистой низиной, и находилось оно где-то на окраине штата Нью-Йорк. Оба коллекционера примчались туда одновременно, и ни один понятия не имел о другом. Эхо принадлежало не одному владельцу: некто Уильямсон Боливар Джарвис был хозяином восточного холма, а некто Харбинсон Дж. Блезо владел западным холмом; границей их владений служила низина между холмами. И вот, пока дядюшка Итуриэль покупал холм Джарвиса за три миллиона двести восемьдесят пять тысяч долларов, второй коллекционер купил холм Блезо за три с небольшим миллиона. Вы, наверное, уже догадались, что из этого вышло. Ведь лучшей в мире коллекции эхо суждено было навеки остаться неполной, раз в ней была лишь половинка того эха, которое по праву можно было назвать повелителем вселенной. Оба коллекционера остались недовольны такой половинчатой собственностью, но ни один не пожелал продать свою долю другому. Много тут было споров, ссор, пререканий, жгучих обид и горьких слов. Наконец второй владелец с ехидством, на какое способен по отношению к собрату только коллекционер, принялся разрушать свой холм.
Понимаете, раз уж ему не удалось заполучить это эхо целиком, пусть тогда оно не достанется никому. Он снесет свой холм, и тогда эхо моего дядюшки навеки умолкнет. Дядюшка пытался было урезонить его, но он сказал: половина этого эха моя, я желаю ее уничтожить, — а уж о своей половине позаботьтесь сами.
Ну-с, дядюшка добился против него решения суда. Тот обжаловал и подал в более высокую инстанцию. Так оба они подавали все выше и выше, пока не дошли до Верховного суда Соединенных Штатов. Там их спор вызвал немыслимую сумятицу. Двое судей полагали, что эхо — личное имущество, так как оно невидимо и неосязаемо, однако может быть куплено и продано, а значит, и подлежит обложению налогом; двое других утверждали, что эхо — недвижимое имущество, ибо оно неотделимо от земли и не может быть перенесено с места на место; остальные судьи вообще не считали эхо имуществом.
В конце концов было решено, что эхо — все-таки имущество, что холм — имущество, что оба коллекционера — отдельные и самостоятельные владельцы, каждый своего холма, но совладельцы эха; посему ответчик волен снести свой холм, поскольку он является единоличным владельцем этого холма, но обязан выдать возмещение в размере трех миллионов долларов за убытки, которые может понести мой дядюшка в своей половине эха. Это решение также воспрещало дядюшке пользоваться для отражения его половины эха холмом второго коллекционера без его на то согласия. Дядюшка должен пользоваться только своим собственным холмом; если же его часть эха не будет при этом действовать, то это, конечно, очень прискорбно, но тут суд бессилен чем-либо помочь. Суд также запретил ответчику для отражения его половины эха пользоваться холмом моего дядюшки без его на то согласия. И опять вы, должно быть, уже догадались, чем все это кончилось. Ни тот, ни другой, разумеется, согласия не дал, и сему удивительнейшему, великолепнейшему эху суждено было навеки умолкнуть. И с тех самых пор это выдающееся имущество заморожено и продать его невозможно.
За неделю до моей свадьбы, когда я все еще плавал в волнах блаженства и со всех сторон съезжались знатные гости, чтобы почтить своим присутствием нашу свадьбу, пришло известие о кончине моего дядюшки Итуриэля и копия его завещания, по которому я оставался его единственным наследником. Увы, его больше нет, мой дорогой благодетель покинул меня! Мысль эта не дает мне покоя и сегодня, хотя с тех пор прошли уже долгие годы. Я протянул завещание графу; слезы застилали мне глаза, и я не мог читать. Граф пробежал глазами завещание и сурово сказал:
— И это вы называете богатством, сэр? Да, возможно, в вашей чванной стране это так и называется. Вы, сэр, единственный наследник огромной коллекции эхо, если только можно назвать коллекцией нечто разбросанное по самым отдаленным уголкам американского континента. Но это еще не все, сэр: вы по уши в долгах; во всей коллекции нет ни единого эха, которое не было бы заложено. Я не жестокий человек, сэр, но я должен соблюдать интересы моей дочери. Если бы у вас было хоть одно эхо, которое вы по совести могли бы назвать своим, хоть одно эхо, свободное от обязательств, так что вы могли бы отправиться туда с моей дочерью и упорным, тяжким трудом взращивать и улучшать это эхо и тем добывать себе средства к существованию, я бы не сказал «нет». Но я не могу отдать свое дитя нищему. Отойди от него, дочь моя. Прощайте, сэр, забирайте свои заложенные эхо и никогда больше не показывайтесь мне на глаза.
Моя благородная Селестина, вся в слезах, нежно обняла меня и поклялась, что охотно — нет, с радостью станет моей женой, даже если у меня нет ни одного, самого крохотного эха. Но этому не суждено было свершиться. Нас силой оторвали друг от друга; не прошло и года, как она зачахла и умерла, а я все влачу тяжкую жизнь, полную забот и лишений; печальный и одинокий, я ежедневно и ежечасно молю небо даровать мне освобождение, дабы соединиться с нею вновь в том сладостном мире, где больше не страшны жестокосердные и где находят мир и покой усталые.
