Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
Граф фон Эбербах осекся, словно забеспокоившись, не сказал ли уже слишком много.
– Тебе довольно знать, – продолжал он, – что я преследую двойную цель: служу одновременно моей семье и моему отечеству. Это великое утешение – своими руками, которые уже холодеют, коснуться целей столь высоких; ведь ты любишь меня и не захочешь отнять у меня такую возможность, не правда ли? Ну же, будь великой, будь мудрой, стань выше этих жалких соображений, согласно которым жизнь тела важнее жизни духа, и дай мне свое согласие. Скажи, что позволяешь мне умереть, и пообещай, что будешь жить.
– Я вам даю слово, что не покончу с собой, – сказала Христиана. – Но обещать, что не умру, я не могу.
LIII
Гамба накоротке с призраками
Мы оставили Гретхен в ту минуту, когда она, онемев от священного ужаса, увидела на краю Адской Бездны фигуру Христианы.
Привычка цыганки к суеверным наваждениям, сумерки, придающие мыслям, как и предметам, очертания мрачные и туманные, само это место, где Христиана кинулась в пропасть, – все это вселило странное смятение в ее душу. Видно, перед ней и в самом деле предстал призрак Христианы.
Она вызывала его – и он явился.
Гретхен умирала от страха и в то же время ликовала.
Вопреки неимоверному ужасу, охватившему ее, оказавшуюся так внезапно лицом к лицу с тайной небытия, она испытывала глубочайший восторг, после такой неожиданной и жестокой разлуки вновь обретя это кроткое, нежное создание, которому предалась всей душой, свою дорогую госпожу, свою сестру и повелительницу.
Голос Христианы произнес:
– Встань же, моя Гретхен, и ступай в свою хижину. Там тебе все откроется.
И та встала, не сказав ни единого слова.
Волнение мешало ей дышать, а уж тем более говорить. Впрочем, к чему слова? Привидениям ведомо все, что у человека на душе, им не надо ничего говорить.
Она направилась к хижине, Христиана – за ней.
По дороге им никто не встретился – ни дровосек из Ландека, ни поселянка, гонящая своих коров домой, ни замковый слуга, идущий из города, где исполнил какое-то господское поручение.
Должно быть, призрак умеет отводить людям глаза, вот и пустил в ход свою сверхъестественную силу.
Но подойдя к двери своего домика, Гретхен была принуждена отказаться от подобного объяснения.
У порога ее хижины на земле, скрестив ноги, сидело видение мужского пола.
Гретхен, по крайней мере, ожидала, что, увидев, кто ее сопровождает, этот малый в ужасе бросится бежать.
Однако ничего подобного не случилось. Увидев, что Гретхен вместе с тенью Христианы приближается к нему, мужчина вскочил на ноги и преспокойно двинулся им навстречу.
Гретхен узнала Гамбу.
– Здравствуй, Гретхен, – сказал Гамба, и физиономия его просияла. – Здравствуй, моя добрая, милая и возлюбленная кузина.
И он протянул ей руку.
Но Гретхен отдернула свою, возмущенная такой земной фамильярностью, более чем неприличной в присутствии той, что восстала из могилы. Строгим, торжественным жестом она указала Гамбе на Христиану.
Гамба посмотрел туда, куда указывала пастушка, но остался совершенно невозмутимым и опять повернулся к Гретхен.
– Ну и что? – спросил он.
«Может, он не видит ее? – подумала Гретхен. – Если так, все очень просто: она, верно, видима лишь для меня одной».
Она открыла дверь и, поклонившись, но по-прежнему не проронив ни слова, ждала, когда привидение войдет.
Христиана вошла в хижину. Гамба без всяких церемоний проскочил туда вслед за ней.
Гретхен в свою очередь вошла тоже. Она не зажгла ни лампы, ни свечи, будто подсознательно считала, что искусственный свет не должен озарять эту сцену, что жалкие земные светильники оскорбят взор умершей, привыкший к божественному сиянию рая.
Она лишь оставила дверь открытой, чтобы в нее проникали последние отблески дня и первое мерцание ночных светил.
Гамба уже уселся на табурете. Христиана знаком велела Гретхен сесть. Та повиновалась. Сама Христиана осталась стоять.
На несколько мгновений воцарилось молчание. Прервала его Христиана.
– Говори, Гамба, – сказала она.
Гретхен была изумлена. В том, что покойница знала Гамбу, не было ничего удивительного, ведь смерть безбрежна и всемогуща. Но что Гамба нимало не был поражен этим неведомым голосом, внезапно обращенным к нему из недр могилы; что он, похоже, удивился ему не более, чем голосу приятеля, который просто заговорил бы с ним; что он не содрогнулся всем своим существом, – вот это вызвало у Гретхен, с ее бедным и без того пошатнувшимся разумом, полное недоумение.
Но она объяснила себе хладнокровие Гамбы воздействием запредельной, всевластной воли покойницы и приготовилась слушать, напрягая слух, чтобы не упустить ни единого слова Гамбы, глаз же, полных смятения, она ни на миг не спускала с Христианы.
– Ну, наконец-то! – воскликнул Гамба. – Наконец я могу все высказать! Уф! Вот счастье-то! Ведь сколько времени я чуть не умирал от того, что приходилось держать язык за зубами! Но ты хоть это всерьез решила? Ты меня не оборвешь на первом же слове? – спросил он, поворачиваясь к Христиане.
«Он с ней на ты!» – поразилась Гретхен.
– Будь покоен, – отвечала Христиана. – Пришел день, когда пора сказать все.
Итак, Гамба заговорил. И вот что он поведал…
LIV
Гамба рассказывает
– Ох, Гретхен, моя дорогая! Часть своей истории я вам уже описывал. Я ваш кузен, что составляет мое счастье, и я цыган, в этом моя гордость. Но если вы думали, что, кроме этих двух свойств, в моем существовании нет ничего такого, что для вас интересно, вы страшно ошибались. В моем прошлом есть уйма такого, что, знаете ли, очень может вас взволновать. Вы сейчас увидите, что мы самой судьбой предназначены друг другу и вам надо бы любить меня куда сильнее, чем как простого кузена. Подумаешь, велика важность, кузен! Мне просто смешно быть для вас каким-то кузеном. То есть я, конечно, польщен, но без этого я мог бы и обойтись.
Есть кое-что получше, и оно прекрасно заменит это звание.
Вот послушайте.
Надобно вам знать, что я всегда имел две непобедимые склонности: проделывать немыслимые кульбиты и петь запрещенные песни, что приводит почти к одному и тому же, ведь при кульбитах недолго сломать себе шею, а с этими песенками можно угодить в петлю.
Так вот, в тысяча восемьсот тринадцатом году, тому уже семнадцать лет, был я в Майнце. И зачем только злосчастная страсть болтаться по свету подбила меня покинуть мою милую Италию?
Хотя, если бы я ее не покинул, со мной бы не случилось то, что произошло, а как раз оттого, что все так обернулось, я и познакомился с вами: если б не это, мне бы вас не узнать. Следовательно, у меня-таки была причина покинуть Италию, горланить песню против Наполеона и угодить за это в крепость. Так что я себе все прощаю.
Стало быть, вздумалось мне затянуть куплетик, не слишком лестный для императора Франции. Я говорю «куплетик», хотя их в песне было двадцать пять, но я едва успел добраться до первого рефрена, как почувствовал, что две здоровенные лапы вцепились в ворот моего плаща и быстренько потащили меня прямиком в крепость.
Крепость раскрыла свою пасть и тут же опять захлопнула. Я был проглочен.
Впрочем, она была маленькая, эта крепость. Я люблю предметы, которые являются именно тем, чем хотят быть. Эта хотела быть тюрьмой, и у нее здорово получалось. На окнах решетки, это уж само собой, и ров под окнами футов в двенадцать, но это как раз не более чем милая подробность.
А вот по ту сторону рва начинались укрепления. Три ряда высоченных насыпей, поросших травой, и на каждом ярусе по часовому, а за последней грядой еще ров – двадцать пять футов, вот так-то.
В общем, два рва и три яруса укреплений. Тут, чтобы удрать, нужно было совершить пять побегов в один раз.
Ни это число, ни высота укреплений меня не устрашили. Бегство казалось невозможным для того, у кого не было крыльев.
