Лучшие повести и рассказы о любви в одном томе - Пушкин Александр Сергеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Я чуть-чуть не пропустил ее; но вдруг спохватился и кашлянул.
Она обернулась, но не остановилась, отвела рукою широкую голубую ленту своей круглой соломенной шляпы, посмотрела на меня, тихонько улыбнулась и опять устремила глаза в книжку.
Я снял фуражку и, помявшись немного на месте, пошел прочь с тяжелым сердцем. "Que suis-je pour elle?"["Что я для нее?" (фр.)] - подумал я (бог знает почему) по-французски.
Знакомые шаги раздались за мною: я оглянулся - ко мне своей быстрой и легкой походкой шел отец.
- Это княжна? - спросил он меня.
- Княжна.
- Разве ты ее знаешь?
- Я ее видел сегодня утром у княгини.
Отец остановился и, круто повернувшись на каблуках, пошел назад. Поравнявшись с Зинаидой, он вежливо ей поклонился. Она также ему поклонилась, не без некоторого изумления на лице, и опустила книгу. Я видел, как она провожала его глазами. Мой отец всегда одевался очень изящно, своеобразно и просто; но никогда его фигура не показалась мне более стройной, никогда его серая шляпа не сидела красивее на его едва поредевших кудрях.
Я направился было к Зинаиде, но она даже не взглянула на меня, снова приподняла книгу и удалилась.
VI
Целый вечер и следующее утро я провел в каком-то унылом онемении. Помнится, я попытался работать и взялся за Кайданова - но напрасно мелькали передо мною разгонистые строчки и страницы знаменитого учебника. Десять раз сряду прочел я слова: "Юлий Цезарь отличался воинской отвагой" - не понял ничего и бросил книгу. Перед обедом я опять напомадился и опять надел сюртучок и галстух.
- Это зачем? - спросила матушка. - Ты еще не студент, и бог знает, выдержишь ли ты экзамен. Да и давно ли тебе сшили куртку? Не бросать же ее!
- Гости будут, - прошептал я почти с отчаянием.
- Вот вздор! какие это гости!
Надо было покориться. Я заменил сюртучок курткой, но галстуха не снял. Княгиня с дочерью явилась за полчаса до обеда; старуха сверх зеленого, уже знакомого мне платья накинула желтую шаль и надела старомодный чепец с лентами огненного цвета. Она тотчас заговорила о своих векселях, вздыхала, жаловалась на свою бедность, "канючила", но нисколько не чинилась: так же шумно нюхала табак, так же свободно поворачивалась и ерзала на стуле. Ей как будто и в голову не входило, что она княгиня. Зато Зинаида держала себя очень строго, почти надменно, настоящей княжной. На лице ее появилась холодная неподвижность и важность - и я не узнавал ее, не узнавал ее взглядов, ее улыбки, хотя и в этом новом виде она мне казалась прекраснрй. На ней было легкое барежевое платье с бледно-синими разводами; волосы ее падали длинными локонами вдоль щек - на английский манер; эта прическа шла к холодному выражению ее лица. Отец мой сидел возле нее во время обеда и со свойственной ему изящной и спокойной вежливостью занимал свою соседку. Он изредка взглядывал на нее - и она изредка на него взглядывала, да так странно, почти враждебно. Разговор у них шел по-французски; меня, помнится, удивила чистота Зинаидина произношения. Княгиня, во время стола, по-прежнему ничем не стеснялась, много ела и хвалила кушанья. Матушка видимо ею тяготилась и отвечала ей с каким-то грустным пренебрежением; отец изредка чуть-чуть морщил брови. Зинаида также не понравилась матушке.
- Это какая-то гордячка, - говорила она на следующий день. - И подумаешь чего гордиться - avec sa mine de grisette! [с ее внешностью гризетки! (фр.)]
- Ты, видно, не видала гризеток, - заметил ей отец.
- И слава богу!
- Разумеется, слава богу... только как же ты можешь судить о них? На меня Зинаида не обращала решительно никакого внимания. Скоро после обеда княгиня стала прощаться.
- Буду надеяться на ваше покровительство, Марья Никонаевна и Петр Васильич, - сказала она нараспев матушке и отцу. - Что делать! Были времена, да прошли. Вот и я - сиятельная, - прибавила она с неприятным смехом, - да что за честь, коли нечего есть.
Отец почтительно ей поклонился и проводил ее до двери передней. Я стоял тут же в своей куцей куртке и глядел на пол, словно к смерти приговоренный. Обращение Зинаиды со мной меня окончательно убило. Каково же было мое удивление, когда, проходя мимо меня, она скороговоркой и с прежним ласковым выражением в глазах шепнула мне:
- Приходите к нам в восемь часов, слышите, непременно.
Я только развел руками - но она уже удалилась, накинув на голову белый шарф.
VII
Ровно в восемь часов я в сюртуке и с приподнятым на голове коком входил в переднюю флигелька, где жила княгиня. Старик слуга угрюмо по-сметрел на меня и неохотно поднялся с лавки. В гостиной раздавались веселые голоса. Я отворил дверь и отступил в изумлении. Посреди комнаты, на стуле, стояла княжна и держала перед собой мужскую шляпу; вокруг стула толпились пятеро мужчин. Они старались запустить руки в шляпу, а она поднимала ее кверху и сильно встряхивала ею. Увидевши меня, она вскрикнула:
- Постойте, постойте! новый гость, надо и ему дать билет, - и, легко соскочив со стула, взяла меня за обшлаг сюртука. - Пойдемте же, - сказала она, - что вы стоите? Messieurs [Господа (фр )], позвольте вас познакомить: это мсьё Вольдемар, сын нашего соседа. А это, - прибавила она, обращаясь ко мне и указывая поочередно на гостей, - граф Малевский, доктор Лушин, поэт Майданов, отставной капитан Нирмацкий и Беловзоров, гусар, которого вы уже видели. Прошу любить да жаловать.
Я до того сконфузился, что даже не поклонился никому; в докторе Лушине я узнал того самого черномазого господина, который так безжалостно меня пристыдил в саду; остальные были мне незнакомы.
- Граф! - продолжала Зинаида, - напишите мсьё Вольдемару билет.
- Это несправедливо, - возразил с легким польским акцентом граф, очень красивый и щегольски одетый брюнет, с выразительными карими глазами, узким белым носиком и тонкими усиками над крошечным ртом. - Они не играли с нами в фанты.
- Несправедливо, - повторили Беловзоров и господин, названный отставным капитаном, человек лет сорока, рябой до безобразия, курчавый, как арап, сутуловатый, кривоногий и одетый в военный сюртук, без эполет, нараспашку.
- Пишите билет, говорят вам, - повторила княжна. - Это что за бунт? Мсьё Вольдемар с нами в первый раз, и сегодня для него закон не писан. Нечего ворчать, пишите, я так хочу.
Граф пожал плечами, но наклонил покорно голову, взял перо в белую, перстнями украшенную руку, оторвал клочок бумаги и стал писать на нем.
- По крайней мере, позвольте объяснить господину Вольдемару, в чем дело, - начал насмешливым голосом Лушин, - а то он совсем растерялся. Видите ли, молодой человек, мы играли в фанты; княжна подверглась штрафу, и тот, кому вынется счастливый билет, будет иметь право поцеловать у ней ручку. Поняли ли вы, что я вам сказал?
Я только взглянул на него и продолжал стоять как отуманенный, а княжна снова вскочила на стул и снова принялась встряхивать шляпой. Все к ней потянулись - и я за другими.
- Майданов, - сказала княжна высокому молодому человеку с худощавым лицом, маленькими слепыми глазками и чрезвычайно длинными черными волосами, - вы, как поэт, должны быть великодушны и уступить ваш билет мсьё Вольдемару, так, чтобы у него было два шанса вместо одного.
Но Майданов отрицательно покачал головой и взмахнул волосами. Я после всех опустил руку в шляпу, взял и развернул билет... Господи! что сталось со мною, когда я увидел на нем слово: поцелуй!
- Поцелуй! - вскрикнул я невольно.
- Браво! он выиграл, - подхватила княжна. - Как я рада! - Она сошла со стула и так ясно и сладко заглянула мне в глаза, что у меня сердце покатилось. - А вы рады? - спросила она меня
- Я?.. - пролепетал я.
- Продайте мне свой билет, - брякнул вдруг над самым моим ухом Беловзоров. - Я вам сто рублей дам.
Я отвечал гусару таким негодующим взором, что Зинаида захлопала в ладоши, а Лушин воскликнул: молодец!
