Шут - Вяземский Юрий Павлович (полная версия книги .txt) 📗
С некоторых пор Котька Малышев стал досаждать Шуту. Он все больше к Шуту привязывался, все чаще с ним заговаривал и норовил по поводу и без повода вставить эдакое про муравьев. Однажды, во время очередной «муравьиной проповеди», в которой Малышев доказывал, что муравьи самые умные, самые добрые и бескорыстные из насекомых, что они делятся пищей с голодающими своими собратьями, всегда приходят друг другу на помощь и оказывают неоценимую услугу лесу, а значит, и человеку, и так далее, Шут не выдержал, прервал Котьку и сказал ему:
– Один человек холил лошадей, выносил навоз в корзинах, чистил конюшню. Но налетели комары и оводы, человек хлопнул коня, а конь, порвав удила, проломил человеку голову и разбил грудь. Разве не нужна осторожность?.. Берегись муравьев!
Естественно, Котька ничего не понял. При чем тут лошади? Да и с какой стати он, Малышев, должен беречься муравьев, когда они, можно сказать, самое ценное в его жизни. К тому же в это время он особенно усердно экспериментировал над ними, переметил чуть ли не все муравейники в лесопарке, их обитателей беспрестанно отлавливал, переселял и пересаживал, а однажды притащил в школу три банки с мечеными муравьями – видимо, намеревался сразу же после уроков продолжить прерванный эксперимент.
Такой оказии Шут уже не мог пропустить. В разгар урока с парты, за которой сидел Малышев, вдруг раздался глухой стон. Все, кто был в классе, разом на него обернулись. Котька сидел красный от напряжения, выпучив глаза и беззвучно шевеля губами. Потом вдруг вскочил, схватил портфель, поставил на парту и, не обращая ни на кого внимания, принялся шарить в нем руками.
Почти тут же пронзительно закричала Котькина соседка. Вслед за Малышевым она выскочила из-за парты и принялась колотить себя по коленкам, хлопать по груди и по спине.
– Ой! Меня кусают! – вопила она. – Он! Муравьи! Нина Ивановна, здесь муравьи! Помогите!
Что тут началось! Дружно и радостно ребята кинулись спасать одноклассницу и, убедившись, что парта, за которой она сидела, равно как и сама девочка, и впрямь была усеяна крупными рыжими муравьями, с воодушевлением принялись истреблять ядовитых насекомых, давили их ногами, били учебниками и тетрадями, гикая, улюлюкая и гогоча от восторга, точно первоклассники.
Увидев это, Котька толкнул парту так, что она отъехала к стене, и, простершись над ней, захрипел в ужасе и отчаянии:
– Прочь, гады! Что вы делаете?! Не дам! Они же меченые! Я же две недели!.. Прочь!
Вопли его на некоторое время остановили ребят, но лишь на столько, сколько им потребовалось, чтобы прийти в себя от хохота, после чего они с утроенным азартом возобновили прерванное занятие, не обращая внимания ни на Котьку, ни на тщетно призывавшую к порядку Нину Ивановну. Не помня себя от ярости, Малышев выхватил из портфеля пустую банку и замахнулся ею над головой ближайшего из обидчиков.
Дело наверняка приняло бы трагический оборот, но тут вмешался Шут. До этого мрачно наблюдавший за сценой из своего угла, он одним гигантским прыжком вдруг оказался возле Котькиной парты, врезался с разгону в толпу, расчленив ее надвое, и закричал так громко и яростно, что все шарахнулись в сторону, а Котька выронил банку:
– Что вы делаете?! Вы же не муравьев давите, а лучших друзей Малышева! Ведь, кроме них, у него никого больше нет на белом свете! Они самые умные, самые бескорыстные, самые добрые! Они в тысячу раз лучше вас!
Все растерялись, и больше всех Малышев. Мгновение он в ужасе смотрел на Шута, точно не веря ни глазам, ни ушам своим, потом по лицу его пробежала судорога, и, обхватив голову руками, Котька выбежал из класса. Вдогонку ему раздались дружный хохот и гневные окрики Нины Ивановны, призывавшей класс к порядку.
Никто из ребят ничего не понял в произошедшем. Шут же спокойно вернулся на свое место, хмурый и насупленный, точно обиженный на весь мир.
Попытаемся теперь сделать «медицинское заключение» (раз уж мы взялись писать «историю болезни» Шута):
Приступ был неожиданным и жестоким. Особенно настораживает тот факт, что ни в момент, ни после приступа Шут никакой боли не испытывал.
Приступ второй – Шут ранит Сергея Жуковина.
Та же картина. В «Дневнике Шута» читаем лишь нечто бесчувственно-поучительное и не отражающее реальной действительности:
«Сосед с Запада жил в мире иллюзий», как мелкий слуга, который суетится в душе и напрасно утруждает тело.
На прощание Шут попытался открыть эту истину Соседу с Запада» (т. 19, с. 433).
На самом же деле произошло следующее:
Осенью Сергея Жуковина призвали в армию. Вечером накануне явки в военкомат, когда Жуковин поднимался к себе домой, на одном из лестничных пролетов внимание его привлекла долговязая фигура, застывшая у окна. Сергей остановился, всмотрелся в стоявшего и узяал в нем одного из своих соседей, диковатого и странноватого паренька, который Жуковину всегда был любопытен и к которому, сам не зная почему, он испытывал симпатию.
Паренек – а это, как вы догадались, был Шут – вдруг повернулся от окна, подошел к Сергею и, не поздоровавшись с ним, заговорил с какой-то странной смесью торжественности и искренней грусти в голосе:
– Они же не понимают и никогда тебя не поймут. Ты полгода строил для них сказку, ты хотел, чтобы они и их дети были счастливы, А они все выходные резались в «козла», с ухмылкой косились в твою сторону и даже крутили пальцем у виска. Я видел.
Ты построил им лестницу, – продолжал Шут, – чтобы они не падали и не ломали себе ноги. Но однажды, ты знаешь, пришла компания молодых бездельников и потехи чистой ради сломала на ней перила. Они бы и всю лестницу сломали, да лень было. А когда какая-то старушка вступилась за твой труд, один из них, который живет в нашем доме и знает тебя, рассмеялся:
«Да не боись, бабка! Этот твой мастер починит тебе лестницу. Все равно ему делать не фига!» Он еще грубее сказал. Я слышал.
Ты «починил женщине перегоревший утюг, – говорил Шут, сострадающе заглядывая в глаза Жуковину. – А ее муж – дебошир и пьяница, – случайно узнав от соседки про какого-то молодого парня, который целый час провел у его жены, напившись, побил бедную женщину. Я знаю… Нет, они не понимают тебя. Ты им не нужен. Ты вредишь им, развращаешь их, озлобляешь своей добротой и бескорыстием.
