Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
За глаза Быстрова осуждали за то, что он оставил первую жену, не по себе, мол, срубил дерево, генеральская жена борцу за народное дело не попутчица. Славушка не знает ту, что оставлена в Рагозине, но такая, как Александра Семеновна, во всем свете только одна.
— Дайте-ка нам поговорить, — обращается Быстров к Андриевскому.
— О, понимаю: конфиденция.
Едва Андриевский скрывается, Быстров поворачивает мальчика лицом к себе.
— Часто бываешь в Нардоме? — спрашивает Быстров.
— Часто.
— Дружишь с Андриевским?
Странный вопрос: какая дружба может быть у него с Андриевским?
— Дружу…
— Напрасно, — строго произносит Быстров. — Этот человек…
— Враг? — неожиданно для себя спрашивает Славушка.
— Не знаю, — задумчиво говорит Быстров. — Но ни мне, ни тебе он не друг. Революционный держите шаг. А он — ванька-встанька. Видел такую игрушку? Наклонится и тотчас вскочит.
Быстров всматривается в лицо Славушки.
— Вот ты, значит, какой… — Оборачивается к жене. — А тебе он нравится, Шура?
Александра Семеновна слегка улыбается.
— Я кое-что надумал, — говорит Быстров. — Слушай…
— Может быть, в следующий раз? — вмешивается Александра Семеновна.
— Почему в следующий? — возражает Быстров. — Ничего не надо откладывать. Революционный держите шаг. — Затем он говорит о чем-то таком, что не имеет никакого отношения к Славушке. — Ты, может быть, удивляешься, почему я живу здесь, у помещиков. А зачем жить хуже, если можно жить лучше? Вопхнуться в чью-нибудь избу? Выселить какого-нибудь попа? А здесь и просторно, и удобно, и маскироваться Пенечкиным труднее. Назвались груздями… Коммуна? Так и будьте коммуной. Батраки пашут? Так и вы пашите. Спасайте шкуру, но не задаром. Пенечкины теперь выходят в поле наравне со всеми. Следующий вопрос: генеральская жена. Она действительно генеральская, только не жена, а дочь. Генеральская дочь. Ее отец из тех генералов, которые самим товарищем Лениным допущены в рабоче-крестьянскую армию…
Александра Семеновна хмурится.
— А говорю это я тебе вот зачем, — продолжает Быстров. — Я хочу, чтоб ты мне доверял, как я тебе доверяю, хочу, чтоб ты организовал в нашей волости молодежь.
Он неправильно произносит это слово, все время делая ударение на первом слоге: «молодежь, молодежь».
Подошел к роялю и, стоя, ударил по клавишам, беспорядочный аккорд тут же замер.
— Организуй-ка ты у нас союз юных коммунистов, — сказал Быстров. — Понимаешь, на что я тебя подвигаю? Объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти.
Он обломил веточку араукарии и помахал ею перед Славушкой.
— Ты готов?
Славушка ни к чему еще не готов, не готов он объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти, и в то же время он не столько понял, сколько почувствовал, что именно сейчас и именно ему предоставляется возможность совершить подвиг.
— Готов, — сказал Славушка, потому что только «готов» и мог он ответить, — это было как клятва в вечной любви.
— Молодец, — похвалил его Быстров. — Сейчас мы с тобой обсудим…
— Может быть, в другой раз? — перебила мужа Александра Семеновна, — Поздно уже!
— Ладно, отложим до завтра, — внезапно согласился Быстров. — Утро вечера мудренее.
— А ты один дойдешь? — спросила Александра Семеновна. — Собак не боишься?
— Конечно, — ответил Славушка. — Собак я нисколько не боюсь.
— Молодец, — еще раз похвалил его Быстров. — Завтра я тебя вызову.
— Спокойной ночи, — сказала Александра Семеновна. — Заезжай ко мне, если захочется, живу-то я постоянно в Ивановке, я ведь учительница там…
Славушка вышел, и собаки залаяли за домом, он боялся кукуевских собак, на крыльце стояла чья-то палка, он взял палку, не так страшно, спустился с крыльца, прошел аллеей, вышел на дорогу и, уговаривая себя ничего не бояться, торопливым шажком припустился к Успенскому.
Петя спал, Вера Васильевна тоже легла.
— Где это ты шатаешься?
— У Быстрова был.
— То есть как у Быстрова?
— Он меня вызвал к себе.
— Зачем ты ему понадобился?
— Хочет организовать Союз молодежи.
— Какой союз… Что за глупости!
— Для помощи Советской власти.
— Ничего не понимаю. Чем ты можешь помочь Советской власти?
— А вот хотя бы… контролировать учителей!
— Ты собираешься меня контролировать?
— Не только тебя…
— У тебя с Быстровым, кажется, ум за разум зашел…
— Знаешь, мама, мы все равно с тобой ни до чего не договоримся.
— Тогда гаси свет.
Он так и сделал, заказал себе интересный сон и заснул, но ему так ничего и не приснилось, а когда проснулся, мама причесывалась, а Пети уже не было в комнате.
— Вставай, вставай, — поторопила Вера Васильевна сына. — Опоздаешь.
— Успеем, — снисходительно сказал он и соврал: — Мне приснился удивительный сон…
Мать торопилась, утром ей не до снов.
— О чем это?
Славушка наскоро сочинил сон.
— Понимаешь: Москва, революция. Идут солдаты. Отряд солдат, понимаешь? С ружьями. На груди у них красные банты. А впереди командир, Исус Христос…
— Глупости какие, — оборвала Вера Васильевна сына. — Я думала, действительно что-нибудь интересное…
Славушка подумал: как же неинтересно — Исус Христос во главе вооруженных солдат? Но спорить не стал. К тому же следовало подумать о себе. Идти в школу неприятно. Так же неприятно, как идти мимо собак. Разница одна, собаки лают, а в школе молчат.
Долго ли будет продолжаться игра в молчанку? Нарочно пошел попозже, позже Веры Васильевны, чтоб прийти к началу занятий, вошел в класс вместе с Никитиным, посторонился, уступая ему дорогу, но тот сам отступил, предлагая пройти Славушке, и с ходу вызвал к доске:
— Ознобишин!
Неужели опять единоборствовать?
— Вы не изменили мнения о своих стихах?
— Нет, Иван Фомич.
— Что ж, ваше право, я держусь более консервативных взглядов, мне ближе муза мести и печали, вам — песен, маршей и революции. На вкус и цвет товарищей нет, оставайтесь при своем мнении, но к следующему уроку попрошу всех — всех! — написать характеристику поэмы, любой по собственному выбору, но обязательно Александра Сергеевича Пушкина. Вы не возражаете?
Иван Фомич улыбается, улыбается Славушка, все обращено в шутку.
— Нет, Иван Фомич, не возражаю.
— Отлично, садитесь. — Затем к классу: — Если у кого возникнут трудности, обратитесь за помощью к Ознобишину, он поможет…
Амнистия! Не просит даже извиниться за «баранов». Поворот на сто восемьдесят градусов. Что за чудо? Все входит в обычную колею.
После уроков Иван Фомич окликает убегающего Славушку.
— Да! — Делает вид, что вспомнил, хотя ничего не забыл и нарочно поджидал Славушку. — Утром заезжал Степан Кузьмич. Просил вас зайти после уроков в исполком.
Теперь все ясно.
Славушка перемахнул Озерну и остановился перед исполкомом. Двум смертям не бывать — вошел в президиум. За большим столом Быстров, сбоку, за дамским письменным столиком, секретарь исполкома Никитин, брат Ивана Фомича, Дмитрий Фомич.
— Заходи, товарищ Ознобишин!
Ого! «Товарищ Ознобишин»… Так к нему еще не обращались!
Должно быть, Быстров только что кричал, губы стиснуты, в глазах молнии.
У стены две невзрачные женщины и поближе Устинов с обиженным выражением на багровом лице.
— А я говорю, будете пахать землю красноармейкам, — продолжает, обращаясь к нему, Быстров. — Не найдешь лошадей, самого в плуг впряжем… — Прервал себя, повернулся к Никитину: — Дмитрий Фомич, покажите-ка Ознобишину бумажку, которую мы разослали по сельсоветам.
Дмитрий Фомич вздохнул: еще одна затея Быстрова, не осуждал, иные затеи приносили пользу, но кто знает…
Славушка взял четвертушку с витиеватой писарской скорописью.
«Циркулярно. Всем сельсоветам… Предлагается с получением сего провести сход всей молодежи обоего пола в возрасте от 13 до 18 лет с целью избрания на таковом двух делегатов; каковым явиться в воскресенье 13 мая 1919 года в помещение Успенской школы 1-й ступ. к 10 час. утра с продуктами лично для себя на весь день…»
