Могикане Парижа - Дюма Александр (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Я вам не верю, – прервала она его.
– Я ничего еще не сказал, а вы уже заранее уличаете меня во лжи.
– Потому что я заранее знаю, что вы солжете.
– Несмотря на его родство с генералом де Куртенэ, его не принимают ни в одном доме Сен-Жерменского предместья.
– Потому что он не желает появляться в гостиной, где может встретиться с вами.
– Он живет на широкую ногу, как какой-нибудь принц, а между тем все знают, что у него ничего нет.
– О да, вы однажды встретили его в лесу на лошади из манежа, а в другой раз – во французском театре, куда он отправился с билетом, подаренным ему его другом.
– Указывают как на источник его благосостояния на известную принцессу театральных подмостков…
– Граф! – вскричала Регина, бледнея от гнева и ужаса. – Я запрещаю вам поносить человека, которого я люблю!
Она бросила эти последние слова по направлению оранжереи, чтобы Петрюс понял, что они относились к нему, затем, подойдя к сонетке, сильно дернула за шнурок.
– Есть одно обстоятельство, которое утешает меня, граф, когда я слышу, как вы клевещете на отсутствующего, – это убеждение, что, если бы этот отсутствующий предстал перед вами, вы не осмелились бы повторить ни одного слова ему в глаза.
В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошла Нанон.
– Проводите графа, – сказала Регина своей служанке, давая ей в руки свечу.
Но так как граф, видимо, озлобленный до исступления, не спешил удалиться, Регина указала ему повелительным жестом на дверь:
– Выйдите вон, милостивый государь…
Граф точно почувствовал над собой власть этой гордой молодой женщины и должен был повиноваться.
Он бросил на нее взор ехидны, принужденной бежать, и, сжав кулаки, стиснув зубы, сказал глухим угрожающим голосом:
– Хорошо, пусть будет так, графиня, прощайте!
И он вышел в сопровождении Нанон, которая затворила за ним дверь.
Сцена была слишком сильна; сердце Регины, подобно озеру, вздымающему волны во время бури, вдруг вышло из берегов, она упала в кресло, и слезы, точно два ручья, потекли из ее полузакрытых глаз.
VI. От сердца к сердцу
Когда Нанон затворила дверь, а Регина почти без чувств упала в кресло, Петрюс вышел из оранжереи. Он был бледен, крупные капли пота покрывали его лоб, но глаза сияли счастьем.
И в самом деле, если драма, которая перед ним разыгралась, вдохнула в него ужас и отвращение, зато его чистая душа, благородное и честное сердце не могли не сочувствовать благородной жертве, в роли которой оказалась Регина; он поневоле забыл палача ради жертвы.
Петрюс медленно подошел к Регине, но она, услыхав шаги молодого человека, закрыла лицо руками и осталась в положении осужденного, который приготовился услышать свой приговор. Она как будто боялась, что позор ее мужа и проступок матери отразятся на ней, и, желая скрыть краску стыда от своего возлюбленного, закрыла лицо своими прелестными руками.
Петрюс понял борьбу, которая происходила в ее душе. Он стал перед ней на колени и скорее прошептал, чем проговорил, мягким и нежным голосом, как будто хотел колыбельной песней убаюкать ребенка:
– О! Регина, Регина, до сих пор я любил тебя как женщину, теперь я люблю тебя как мученицу! Преступление, жертвой которого ты сделалась, вместо того, чтобы отразиться на тебе и затмить твою невинность, окружает твой образ в моих глазах радужным ореолом красоты и величия! Ты можешь смотреть на меня без стыда и страха, потому что я должен стыдиться, что так мало тебя достоин. С этой минуты ты для меня священна, и моя любовь сумеет возвыситься над обыкновенной страстью прочих людей, чтобы стать достойной тебя… О, Регина, как люблю я тебя! Я чувствую к тебе то благоговение, которое чувствовал бы к своей матери, если бы она была еще жива. Я чувствую в моем сердце ту бесконечную нежность, какую я питал бы к моей сестре, если бы небу угодно было дать мне сестру; я боготворю тебя, как боготворил в детстве гранитную мадонну, которая с высоты утесов царила над океаном!
Регина опустила свои руки в руки молодого человека и открыла лицо, на котором ясно виднелось живейшее чувство признательности.
Петрюс продолжал:
– Я сейчас говорил тебе, что ты возвратила меня к жизни, что ты показала мне настоящую цель существования, которое я считал бесполезной фантазией! А потому, в свою очередь, моя возлюбленная, я – как ты только что сказала этому человеку – я протягиваю тебе руку, чтобы поднять тебя. И так, рука в руке, сплоченные воедино, с большой силой восстанем мы против зла и, презирая людей, приблизимся к Богу!
Легкая улыбка пробежала по губам Регины.
– Посмотри на меня, Регина, – продолжал Петрюс, – как ты приглашала меня несколько минут тому назад посмотреть на тебя. Я не спрашиваю тебя, как ты это сделала, люблю ли я тебя; я тебе говорю: «Ты меня любишь!» Мое сердце трепещет и бьет страшную тревогу при этих словах: «Ты меня любишь!» Все, что было темного во мне, освещается и блестит перед этими божественными словами; все доброе во мне становится лучшим; все дурное исчезает! В моем сердце было до сих пор темно, как ночью, и в этой тьме любовь твоя забрезжила, как прекрасный сон; теперь в сердце моем светло, как в голубом небе, а любовь твоя блещет в нем лучезарной звездой!
Молодая женщина смотрела на него с нежностью и не перебивала его. Как те растения, которые, опустив головки под влиянием ночного инея, поднимают их, обогретые лучами утреннего солнца, так и Регина ожила при звуках любви и при лучах его любящих глаз.
Петрюс продолжал:
– Я люблю тебя! Не слушай никого, кроме, меня, Регина, думай только обо мне, моя возлюбленная, имей в виду только мою любовь, позволь мне убаюкать тебя моими словами, – как волны морские качают челн, как легкий ветерок колеблет пестрые чашечки цветов; доверься мне, для твоего горя мое сердце – самое надежное убежище… Я люблю тебя!.. Забудь все земное ради этих слов. Умрем для мира, и пусть наша любовь освободит нас от житейских треволнений. То, что люди называют Богом, – есть вечная любовь!
И пока Петрюс говорил, лицо Регины принимало мало-помалу естественное выражение, румянец счастья покрыл ее щеки, глаза блестели блаженством. Нежные звуки голоса Петрюса наполняли ее душу дивной музыкой. И отчасти еще во власти скорби, которая все еще звучала в глубине ее души, точно отдаленные раскаты грома, отчасти увлекаемая радостью, которая обдавала ее, как теплые лучи весеннего солнца, Регина наклонилась к молодому человеку, все еще стоявшему перед ней на коленях, обвила его руками и прошептала в свою очередь:
– Я люблю тебя… О, я люблю тебя!
Но сказала это она так тихо, что слова коснулись его уха, как шелест легкого ветерка, скорее сердце его поняло их, чем слух смог уловить звуки. Слезы блеснули на глазах молодой женщины, сначала они катились по ее щекам по капле, наконец потекли ручьями.
Так оставались они несколько минут в объятиях друг друга – молчаливые и влюбленные: молодая женщина, утопающая в слезах, и молодой человек, наслаждающийся этими слезами. Что больше могли они сказать друг другу? Они упивались своим счастьем, чувствуя, что нет выше блаженства, чем возможность сказать себе тихо: «Я любим, я любима!» Этот немой дуэт влюбленных сердец продолжался бы до бесконечности, если бы, незаметно для себя приближаясь к молодому человеку, Регина не почувствовала на своем лице пламенного дыхания Петрюса. Она поняла, что ее губы коснутся губ ее возлюбленного, послышался слабый крик ужаса, она отняла свои руки, которыми обвивала его шею, положила их на плечи молодого человека и, отклоняя его от себя, взволнованным, полным смущения голосом заговорила:
– Отстранитесь немного, друг мой, сядьте возле меня и поговорим, как следует говорить брату с сестрой.
Молодой человек, продолжая улыбаться Регине, тихо вздохнул, придвинул табурет и сел возле нее.
– Дайте мне ваши обе руки, – сказала Регина.
Петрюс протянул ей свои руки и с вопросительным взглядом стал ожидать, когда она заговорит.
