Лучшие повести и рассказы о любви в одном томе - Пушкин Александр Сергеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
— Дома?
С тем же намеренным шумом и вошел пришедший, особенно свободно распахнув дверь в столовую, особен–но смело стуча сапогами и звеня шпорами. Ротмистр под–нял изумленное и заспанное лицо: перед ним стоял его товарищ по полку, корнет Елагин, человек маленький и щуплый, рыжеватый и веснушчатый, на кривых и не–обыкновенно тонких ногах, обутый с тем щегольством, которое было, как он любил говорить, его «главной» сла–бостью. Он быстро снял с себя летнюю шинель и, бросив ее на стул, громко сказал: «Вот вам мои погоны!» А за–тем прошел к дивану, стоявшему возле противополож–ной стены, повалился на него спиной и закинул руки за голову.
— Постой, постой, — пробормотал ротмистр, следя за ним вытаращенными глазами, — откуда ты, что с тобой?
— Я убил Маню, — сказал Елагин.
— Ты пьян? Какую Маню? — спросил ротмистр.
— Артистку Марию Иосифовну Сосновскую.
Ротмистр спустил ноги с дивана:
— Да ты что, шутишь?
— Увы, к сожалению, а может, и к счастью, ничуть.
— Кто это там? Что случилось? — крикнул граф из го–стиной.
Елагин потянулся и легким ударом ноги в дверь распах–нул ее.
— Не ори, — сказал он. — Это я, Елагин. Я застрелил Маню.
— Что? — сказал граф и, мгновение помолчав, вдруг захохотал. — А, вот оно что! — закричал он весело. — Ну, черт с тобой, на этот раз прощается. Хорошо, что разбу–дил, а то бы непременно проспали, вчера опять до трех за–бавлялись.
— Даю тебе слово, что убил, — настойчиво повторил Елагин.
— Врешь, братец, врешь! — закричал и хозяин, берясь за носки. — А я уже было испугался, не случилось ли чего на самом деле… Ефрем, чаю!
Елагин полез в карман штанов, вытащил из него не–большой ключик и, через плечо ловко бросив его на стол, сказал:
— Ступайте, посмотрите сами…
На суде прокурор много говорил о цинизме и ужасе некоторых сцен, составляющих драму Елагина, не раз упирал и на эту сцену. Он забыл, что в это утро ротмистр Лихарев только в первую минуту не заметил «сверхъесте–ственной», как он выразился, бледности Елагина и чего?то «нечеловеческого» в его глазах, а затем был «просто по–ражен и тем и другим»…
II
Итак, вот что произошло утром 19 июня прошлого года.
Через полчаса граф Кошиц и корнет Севский уже сто–яли на подъезде того дома, где жила Сосновская. Теперь им было больше не до шуток.
Извозчика они чуть не загнали, из пролетки выскочили опрометью, совали ключ в замочную скважину и звонили отчаянно, но ключ не подходил и за дверями была тишина. Потеряв терпение, быстро пошли во двор, стали искать дворника. Дворник побежал с черного хода на кух–ню и, возвратясь, сказал, что Сосновская, по словам гор–ничной, дома не ночевала, — уехала еще с вечера, захватив с собой кокой?то сверток. Граф и корнет опешили: что же в таком случае делать? Подумав, пожав плечами, сели и поехали в часть, взяв с собой дворника. Из части позво–нили к ротмистру Лихареву. Ротмистр бешено крикнул в телефон:
— Этот идиот, над которым я уже реветь готов, забыл сказать, что нужно было ехать вовсе не на ее квартиру, а в их любовный притон: Староградская, четырнадцать. Слышите? Староградская, четырнадцать. Нечто вроде па–рижской гарсоньерки, вход прямо с улицы…
Поскакали на Староградскую.
Дворник сидел на козлах, околоточный, со сдержан–ной независимостью, сел в пролетку, против офицеров. Было жарко, улицы были людны и шумны, и не верилось, что в такое солнечное и оживленное утро кто?то может лежать где?то мертвым, и в тупик ставила мысль, что это сделал двадцатидвухлетннй Сашка Елагин. Как он мог на это решиться? За что он ее убил, почему и как убил? Ни–чего нельзя было понять, вопросы оставались без всякого ответа.
Когда, наконец, остановились возле старого и непри–ветливого двухэтажного дома на Староградской, граф и корнет, по их словам, «совсем пали духом». Неужели это здесь и неужели это нужно видеть, хотя и тянет видеть и так неодолимо тянет? Зато околоточный сразу почувство–вал себя строгим, бодрым и уверенным.
— Позвольте ключ, — сухо и твердо сказал он, и офи–церы заторопились отдать ему ключ с той же робостью, как сделал бы это дворник.
Посредине дома были ворота, за воротами виднелся небольшой двор и деревцо, зелень которого была как?то противоестественно ярка или казалась такой от темно–се–рых каменных стен. А вправо от ворот и находилась та са–мая таинственная дверь, выходившая прямо на улицу, ко–торую нужно было отворить. И вот околоточный, нахму–рившись, всунул ключ, и дверь отворилась, и граф с корнетом увидали что?то вроде совершенно темного ко–ридора. Околоточный, точно чутьем угадав, где надо искать, протянул вперед руку, шаркнул ею по стене и осве–тил узкое и мрачное помещение, в глубине которого, между двух кресел, стоял столик, а на нем тарелки с ос–татками дичи и фруктов. Но еще мрачнее было то, что представилось глазам вошедших далее. В правой стене коридора оказался небольшой входе соседнюю комнату, тоже совершенно темную, могильно озаренную опало–вым фонариком, висевшим под потолком, под громадным зонтом из черного шелка. Чем?то черным были затянуты сверху донизу и все стены этой комнаты, совсем глухой, лишенной окон. Тут, тоже в глубине, стоял большой и низкий турецкий диван, а на нем, в одной сорочке, с полу–открытыми глазами и губами, с поникшей на грудь голо–вой, с вытянутыми конечностями, с немного раздвинуты–ми ногами, лежала, белела молоденькая женщина редкой красоты.
И вошедшие остановились и на мгновение оцепенели от страха и удивления.
III
Редкой красота покойной была потому, что она на ред–кость удовлетворяла тем требованиям, которые ставят се–бе, например, модные художники, изображающие идеаль–но хорошеньких женщин. Тут было все, что полагается: прекрасное сложение, прекрасный тон тела, маленькая и без единого изъяна нога, детская, простодушная прелесть губ, небольшие и правильные черты лица, чудесные воло–сы… И все это теперь было уже мертво, все стало каме–неть, блекнуть, и красота делала мертвую еще страшнее. Волосы ее были в полном порядке, прическа такова, что хоть на бал. Голова лежала на приподнятой диванной подушке, и подбородок слегка касался груди, что давало ее остановившимся, полуоткрытым глазам и всему ее лицу как бы несколько озадаченное выражение. И все это странно озарял опаловый фонарик, висевший под потол–ком, в дне огромного черного зонта, похожего на какую?то хищную птицу, распростершую над мертвой свои пере–пончатые крылья.
В общем, картина поразила даже околоточного. Затем все несмело перешли к более подробному осмотру ее.
Прекрасные обнаженные руки покойной были ровно вытянуты вдоль тела. На груди ее, на кружевах рубашки, лежали две визитных карточки Елагина, а у ног гусарская сабля, казавшаяся очень грубой рядом с их женст–венной наготой. Граф хотел было взять ее, чтобы вынуть из ножен, с нелепой мыслью, нет ли на ней следов кро–ви. Околоточный удержал его от этого незаконного по–ступка.
— Ах, конечно, — шепотом пробормотал граф, — тро–гать, конечно, пока ничего нельзя. Но меня удивляет то, что я нигде не вижу ни крови, ни вообще следов преступ–ления. Очевидно, отравление?
— Имейте терпение, — наставительно сказал около–точный, — подождем следователя и доктора. Но, несом–ненно, похоже и на отравление…
И точно, было похоже. Крови нигде не было — ни на полу, ни на диване, ни на теле, ни на сорочке покойни–цы. На кресле, возле дивана, лежали женские пантало–ны и пеньюар, под ними голубая с перловым отливом ру–башечка, юбка из очень хорошей темно–серой материи и шелковое серое манто. Все это было брошено на диван как попало, но тоже не замарано ни одной каплей кро–ви. Мысль об отравлении подтверждало еще то, что ока–залось на выступе стены над диваном: на этом высту–пе, среди шампанских бутылок и пробок, огарков и жен–ских шпилек, среди исписанных и изорванных клочков бумаги, стоял стакан с недопитым портером и неболь–шая склянка, на белом ярлыке которой зловеще чернело: «Op. Pulv».
