Холодный дом - Диккенс Чарльз (читать книги онлайн TXT) 📗
Трудно сказать, когда Одинокий Том безобразнее – днем или ночью, – но если признать, что чем лучше он виден, тем он противней на вид, и что никакое воображение не может представить его себе хуже, чем он есть в действительности, то придется сделать вывод, что он безобразнее днем. А день как раз наступает; но было бы лучше для славы нации, чтобы солнце все-таки иногда заходило во владениях Британской империи, чем всходило над таким мерзостным чудищем, как Том.
Смуглый, загорелый джентльмен, которому, видимо, не спится и поэтому приятнее бродить по улицам, чем метаться в постели, считая ночные часы, заходит сюда в эти тихие предрассветные минуты. Все здесь возбуждает его любопытство, и он часто останавливается и окидывает взглядом убогие переулки. Однако он, должно быть, испытывает не только любопытство, – когда он смотрит по сторонам, в его живых темных глазах светятся сострадание и участие, словно он понимает весь ужас подобной нищеты и, вероятно, когда-то уже познакомился с нею.
По краям забитой грязью зловонной канавы – главной улицы Одинокого Тома – стоят, еле держась на месте, полуразрушенные лачуги, запертые и безмолвные. Нигде ни живой души, кроме этого путника да какой-то одинокой женщины, примостившейся на чужом пороге. Путник направляется в ее сторону. Приблизившись, он догадывается, что она пришла пешком издалека – ноги у нее стерты и покрыты дорожной пылью. Она сидит на пороге, облокотившись на колено, опустив голову на руку, и, должно быть, ждет кого-то. Рядом с нею лежит парусиновый мешок или узел, который она принесла с собой. Женщина, вероятно, задремала – она не слышит приближающихся шагов.
Выщербленный тротуар так узок, что Аллен Вудкорт вынужден свернуть на мостовую, чтобы обойти эту женщину. Заглянув ей в лицо, он встречается с нею взглядом и останавливается.
– Что с вами?
– Ничего, сэр.
– Вы не можете достучаться? Хотите войти в этот дом?
– Да нет; просто дожидаюсь, пока не откроется ночлежка – это в другом доме… не здесь, – терпеливо объясняет женщина. – А села я на пороге потому, что скоро тут солнышко пригреет, а я озябла.
– Вы, должно быть, устали. Смотреть жалко, как вы сидите на улице.
– Спасибо вам, сэр. Ничего, посижу.
Он привык разговаривать с бедняками, и говорит он не тем покровительственным, или снисходительным, или ребяческим тоном, каким с ними беседуют обычно (ведь, по мнению многих, самый утонченный способ подойти к бедняку – это заговорить с ним языком прописей), поэтому женщина быстро перестает робеть и стесняться.
– Покажите-ка мне лоб, – говорит он, наклоняясь к ней. – Я лекарь. Не бойтесь. Я не сделаю вам больно.
Он знает, что, прикоснувшись к ней искусной и опытной рукой, он быстрее рассеет ее недоверие. Она сначала отнекивается, твердя: «Не надо, это пустяк», но не успел он тронуть пальцем пораненное место, как она подняла голову, чтоб ему было лучше видно.
– Да! Сильный ушиб и большая ссадина. Наверное, очень больно.
– Побаливает, сэр, – отвечает женщина, и слеза катится по ее щеке.
– Давайте-ка я вас полечу. Вот только оботру носовым платком, и все, – от платка больней не будет.
– Ну, конечно, сэр, я понимаю.
Он очищает пораненное место, обтирает его и, внимательно осмотрев, осторожно прижимает ладонью; потом, вынув из кармана коробочку с перевязочными материалами, промывает и бинтует рану. Занимаясь своим делом, он подшучивает над тем, что устроил хирургический кабинет на улице, потом спрашивает:
– Значит, ваш муж кирпичник?
– А вы почем знаете, сэр? – спрашивает женщина с удивлением.
– Просто я заметил, какого цвета глина на вашем мешке и платье, вот и догадался. И я знаю, что кирпичники бродят по разным местам в поисках сдельной работы. Как ни грустно, но знавал я и таких кирпичников, что поколачивают своих жен.
Женщина, быстро подняв глаза, кажется, хочет сказать, что ушиблась сама, а муж тут ни при чем. Но она чувствует, как лекарь кладет руку ей на лоб, видит, какое у него спокойное, сосредоточенное лицо, и молча опускает глаза.
– Где же сейчас ваш муж? – спрашивает лекарь.
– Вчера вечером с ним беда приключилась, сэр, – попал в кутузку; а выйдет – придет за мной в ночлежку.
– Не миновать ему беды похуже, если он часто будет давать волю кулакам, – ведь он же ударил вас. Но сами вы его, грубияна, прощаете, так что я больше не буду о нем говорить; только от души пожелаю, чтобы он заслужил ваше прошение. У вас есть ребенок?
Женщина качает головой.
– Есть-то есть, только не я его родила, – это ребенок Лиз; но для меня он все равно что свой.
– Значит, ваш умер. Понимаю! Бедный малыш!
Он уже кончил перевязывать рану и убирает коробочку.
– Наверное, у вас есть где-нибудь постоянное жилье. Далеко отсюда? – спрашивает он, добродушно отмахиваясь от благодарности, когда женщина встает и приседает перед ним.
– Далеко ли отсюда? Пожалуй, добрых двадцать две мили будет, сэр, а не то и все двадцать три. В Сент-Олбенсе. А вы, сэр, слыхали про Сент-Олбенс? Должно быть, слыхали – мне показалось, будто вы вздрогнули.
– Да, слыхал. А теперь я еще спрошу у вас кое о чем. У вас есть деньги на ночлег?
– Да, сэр, – отвечает она, – денег у меня хватит.
И она показывает ему деньги. Потом застенчиво и горячо благодарит его, а он отвечает: «Не за что», – прощается с нею и уходит прочь. Одинокий Том все еще спит, и ничто в нем даже не шевелится.
Нет, что-то все-таки шевелится! Молодой человек, вернувшись на место, с которого издали заметил женщину, сидящую на пороге, видит, как оборванец-нищий очень осторожно пробирается вперед, боязливо протянув перед собой руку и прижимаясь к грязным стенам, от которых и самым последним нищим лучше бы держаться подальше. Это подросток с изможденным лицом и голодным блеском в горящих глазах. Он так старается пройти незамеченным, что даже появление чужого в этих краях прилично одетого человека не соблазняет его оглянуться назад. Перейдя на другую сторону улицы, он ковыляет по ней, прикрыв лицо истрепанным рукавом, и то вдруг отшатнется назад, то снова двинется вперед, крадучись и в тревоге протянув перед собой руку, а его бесформенные лохмотья висят на нем клочьями, и невозможно догадаться, из чего сотканы эти лохмотья и для какой цели. По цвету и ветхости они смахивают на охапку прелых листьев болотного кустарника, гниющих уже давно.
Аллеи Вудкорт останавливается, смотрит ему вслед и, разглядев его, смутно вспоминает, что когда-то видел этого мальчика. Он не может вспомнить – где и когда; но оборванец что-то напомнил ему. Наконец Аллен решает, что видел его где-нибудь в больнице или приюте, но все-таки не может понять, почему этот мальчишка ему запомнился.
Раздумывая об этом, он постепенно выходит из Одинокого Тома на те улицы, где утро уже наступило, как вдруг слышит, что кто-то бежит сзади него, и, оглянувшись, видит, как мальчик мчится куда-то во всю прыть, а женщина с пораненным лбом несется за ним вдогонку.
– Держи его! Держи! – кричит женщина, задыхаясь. – Держите его, сэр!
Перебежав дорогу, Аллен Вудкорт кидается наперерез подростку, но тот оказался проворней – бросился вбок, пригнулся, выскользнул из рук Аллена и, отбежав на несколько ярдов, выпрямился и снова понесся во весь дух. Женщина гонится за ним, крича: «Держите его, сэр! Держите, ради бога!» У Аллена мелькает подозрение, что мальчишка только что украл у женщины деньги, и, приняв участие в погоне, он бежит так быстро, что то и дело нагоняет беглеца; но тот всякий раз бросается вбок, пригибается, ускользает из рук и мчится дальше. Поравнявшись с ним, можно было бы хватить его кулаком, сбить с ног и задержать, но преследователь не может на это решиться, и безобразная, нелепая погоня продолжается. Поняв, наконец, что деться ему некуда, беглец ныряет в узкий проход и попадает во двор, из которого нет выхода. Здесь, у гнилого забора, путь его оканчивается, и мальчик валится на землю, задыхаясь и глядя на своего преследователя, который стоит, тоже задыхаясь и глядя на него, пока не подбегает женщина.
