Улисс - Джойс Джеймс (книги онлайн без регистрации .txt) 📗

Оснащенной косами колеснице – косами нередко снабжались в древности колеса боевых колесниц, в частности у кельтов; в данном случае косам уподоблены щетки.

И все корабли мостить (нем.) – бессмыслица, видимо, Стивен пытается припомнить строку «Welches das Schiff in Ungliick bringt» – «что корабль увлекает к несчастью».

В шарабанчике… вслед – обрывки песни С.Ловера «Шарабанчик».

17. ИТАКА

Сюжетный план. В два часа ночи герои достигают жилища Блума и, преодолев затруднение обесключенности, проникают туда. Хозяин и гость пьют какао. Их беседа, как сообщает автор, стала неизмеримо содержательней, чем в «Приюте извозчика». Оказывается, еще по дороге они успели обсудить внушительный список тем, причем Стивен даже раскрыл Блуму свое кредо художника, «мнение об утверждении человеческого духа в литературе». За какао они добавили к списку еще немало важных вещей, включая самое капитальное обсуждение параллели между Ирландией и Израилем – в их языке и письменности, истории и народных обычаях. Они рассказывали друг другу разные случаи и пели друг другу песни. Они также договорились на будущее о разнообразных совместных предприятиях и «интеллектуальных диалогах». Как понимать сей рассказ о столь глубоком и обширном общении? Увы, только не буквально! Во всем многоголосии «Улисса» нет голоса, который говорил бы правду, всю правду и только правду, и повествователь «Итаки» не исключение: к примеру, подбивая Блумов бюджет, он утаивает из него траты в веселом доме. Так и с общением: оно представлено фантастически раздутым, и разве малость ближе к реальности, чем рассказ Блума в «Цирцее», как он заболтался с королевским астрономом на узком приеме у вице-короля. Факты же таковы, что Стивен выпил у Блума в доме чашку какао, пописал в садике и отбыл в неизвестном направлении. Соединение «отца» и «сына» не состоялось, и то, что меж ними произошло, лучше всего можно обозначить словом Анны Ахматовой: невстреча. Две линии, сойдясь, снова разошлись. Ирреальность общения и собеседования героев свидетельствуется еще и тем, что оно не оставляет следов. Важное событие, напряженный разговор всегда обладают последействием, мы продолжаем думать о них. Но после ухода гостя ни сам он, ни встреча с ним, ни беседа ни разу не промелькнули в мыслях хозяина. Хотя он перебирает и оценивает свой день, «разлагает его на элементы» (см. Тем. план), но в возникающей у него картине дня, его событий и неудач, Стивена вообще нет.

Между тем, мир Блума – состояние его дел, его планы, прожекты, интересы – подробно и методично развертывается перед нами. Многое уже знакомо: как и в «Цирцее», автор производит полный смотр героя, только в другой форме, теперь мы видим не «театр личности», а ее аналитическое разложение. Подводится итог дня, и мы обнаруживаем, что ничего, в сущности, не произошло – никаких перемен, кроме перестановки, мебели. День как день. Даже измена Молли, пружина романа и постоянный источник болезненного драматизма, в конечном счете лишается своего жала: действием спасительных качеств Блума, «отрешенности и невозмутимости», она встраивается в некий природный порядок, представляется лишь одним из длинного ряда событий. Все встает на свои места – и Блум ложится на свое место, не убитой жертвой к постылой изменнице, а с прежними неиссякшими чувствами тепла, восхищенья, вожделенья. И это торжество тепла и связи двух людей в печальном, хладном и смешном мире – истинный финал романа.

Реальный план. Мы уже говорили, обсуждая «Калипсо», что жилье Блума, дом 7 по Экклс-стрит, это дом Джона Берна, близкого друга студенческих лет, одного из героев «Портрета художника». В первый из трех своих кратких приездов на родину, в сентябре 1909 г., Джойс провел с Берном прощальный вечер. Друзья предприняли долгую прогулку по городу, взвесились на уличных весах и, вернувшись позднею ночью к дому Берна, обнаружили, что хозяин позабыл ключ. Берн перебрался через ограду, вошел в дом через заднюю дверь и впустил ожидавшего на улице Джойса. Эту сцену художник решил воскресить в романе с абсолютною точностью. Он дал Блуму рост и вес Берна; затем усомнился, может ли его герой, не столь спортивный, как Берн, проделать нужное упражнение, и уже в последние дни работы спешно писал в Дублин с просьбой проверить, может ли человек среднего физического развития перелезть через ограду дома 7 по Экклс-стрит и спрыгнуть внутрь невредимо. Из подобных деталей и состоит жизненный фон «Итаки», ибо весь этот эпизод есть, собственно, разложение существования на детали с последующим каталогом их. Мелочи обстановки, домашние привычки Блума нередко взяты из быта самого Джойса. Маленький конус для ароматических курений стоял в его триестской квартире; сионистский гимн «Хатиква» был в его репертуаре певца; в пору бедности, имея только одну небольшую кровать, они с Норой спали на ней «валетом»: лицо одного – к ногам другого… подобных мелочей много, и незачем перечислять все.

Гомеров план. Несмотря на обычную порцию внешнегомеровых деталей (Блум проникает в свой дом «тактическим маневром», стукается о переставленную без него мебель, как Одиссей получает удар скамейкой…), – возвращение Блума мало напоминает возвращение Одиссея. Целых 6 песен поэмы (XVII-XXII) посвящены водворению царя Итаки в своем доме. Улисс сносит многие оскорбления, тайно, сообща с Телемаком подготавливает кровавую расправу и совершает ее. Последнее не устраивало Джойса больше всего, тут был единственный пункт, где он прямо заявлял о своем неприятии Гомера. Все прежние отклонения от поэмы, даже диаметральные, как неверность Пенелопы, отнюдь не значили принципиального несогласия с нею; но Песнь XXII с ее потоками крови, жестокими казнями и пытками художник, питавший органическое отвращение к физическому насилию, был просто неспособен переварить. «Избиение женихов всегда мне казалось чем-то не улиссовым», – говорил он (между тем сцена избиения – древнейшая в «Одиссее»!) В итоге, гомеров план Блумова возвращения держится на следующем соответствии: лук Одиссея – разум. Стоило, право, писать роман века ради сей гимназической аллегории. Далее добавляется: Эвримах – Бойлан. (Эвримах – самый близкий к успеху из женихов: Пенелопу «отец уж и братья вступить побуждают в брак с Эвримахом; числом и богатством подарков он прочих всех женихов превзошел» (XV, 16-18). Хотя, с другой стороны, он, в отличие от Антиноя, не попал в Улисса, бросив в него скамейкой (XVIII, 394-397), а перед побоищем он кается, просит прощения и пощады (XXII, 44-59).) И наконец, последнее, что говорит нам схема Джойса: женихи – колебания, нравственные сомнения, угрызения совести (scruples – довольно сложно переводимое слово). Тут все сомнительно. Отчего стрелы разума убивают таких «женихов»? И уж заведомо у Молли – Пенелопы их меньше, чем у кого-либо! Как видим – порядком надуманный, вымученный набор; и это показывает, что к концу романа подгонка под «Одиссею» постепенно начала превращаться для художника в формальную обузу (не считая, конечно, главных и закрепленных изначально соответствий).

С завершением романа мы можем сделать выводы и о том, как в целом в нем воплотилась классическая модель одиссеи в ее общих линиях. Несомненно, роман, как он и задуман был, осуществляет эту модель, говорит о дальнем странствии и о возвращении в свой дом. Но важный мотив опасности странствия переведен в регистр иронии и игры, утратив свой настоящий смысл предельного испытания личности, «пограничной ситуации». Вместо предельно исключительного содержанием одиссеи стало предельно повседневное. Финал одиссеи, «Итака», – в романе такое место, где «Улисс» и «Телемак» не сходятся, а расстаются. И «Пенелопа», нарицательный символ верности во всей мировой культуре, совершает в романе всего единственное деяние – измену. Из такой картины трудно не заключить, что художнику была органически присуща «люциферова» тяга к обращению, диаметральному перевертыванию всех классических схем и парадигм.

Тематический план. Для «Итаки» автор выбрал форму, вообще не связанную с изящной словесностью, – форму вопросоответов, когда содержание излагается в виде серии ответов на специально составленные вопросы. Самое известное применение этой формы – церковный катехизис, отчего и принято говорить, что «Итака» написана в форме катехизиса. Но это применение не единственно, иногда данную форму использовали и в другой литературе дидактического и педагогического характера (в Средние Века она применялась в такой литературе весьма широко); и прямей всего «Итака» связана как раз не с катехизисом, хотя ирония в его адрес тут есть, конечно. Ближайший источник и родственник ее стиля – энциклопедия-вопросник «Исторические и прочие вопросы для юношества» (1800) англ. дамы – педагога Ричмэл Мэгнолл (1761-1820). Ее широко использовали в школах, Джойс знал ее с детства (и сохранил экземпляр в своей триестской библиотеке), и в начале «Портрета» малыш Стивен размышляет о «великих людях, чьи имена стояли в вопроснике Ричмэл Мэгнолл». Для «Итаки» взят не только стиль: именно «Вопросы» (к началу нашего века давно устаревшие) – первоисточник всего «научного» багажа эпизода.

Выбранная форма хорошо подходила для подведения итогов романа, которое Джойс решил осуществить весьма оригинально: проделав разложение героев, сведение их к неким универсальным категориям, первоэлементам. Здесь сохранялся и ставший привычным для него принцип миметизма, усвоения формою качеств и черт содержания: ибо форма тоже была разложена до предела, сведена к набору простейших блоков вопрос – ответ. Но эти достоинства сопровождались и большою опасностью: разумеется, совсем не случайно стиль катехизиса никогда не был стилем художественной прозы, ибо он, особенно взятый в больших количествах, почти неизбежно кажется монотонен и сух, педантичен и догматичен. «Итака» очень велика, и некоторой монотонности, утомительности, возможно, автор не избежал (говорю из объективности, ибо погрузившийся в Джойса думать так неспособен). Но в главном задача решена виртуозно: самый сухой из стилей оказался насыщен человеческим содержанием, проникнут юмором, эмоциями, даже лирическим волнением… Необычность и риск предприятия импонировали творческой натуре Джойса, и «Итака» была его самым любимым эпизодом.

Что же до «разложения героев», то его идею Джойс высказал весьма четко в письме Баджену от 28 февраля 1921 г., которое всегда и непременно цитируют, говоря об «Итаке»: «Я пишу „Итаку“ в форме математического катехизиса. Все события разрешаются в свои космические, физические и психические эквиваленты; например, прыжок Блума во двор, набирание воды из крана, мочеиспускание во дворе, курительный конус, зажженная свеча и статуэтка, так что не только читатель будет знать все и знать в самом лобовом и холодном виде, но в итоге Блум и Стивен превращаются в небесные тела, в странников, подобных тем звездам, на которые они смотрят». В другом письме Джойс говорит, что он производит «математико-астрономико-физико-механико-геометрико-химическую сублимацию Блума и Стивена (черт бы их взял обоих)».

Сущность проделываемого в «Итаке» тут выражена довольно ясно, и только стоит сказать два слова о смысле и следствиях такой «сублимации». Будучи разложен на эквиваленты, Блум перестает быть тем же человеком, что был, и предстает в своем общечеловеческом существе, как человек обобщенный; именно в знак этого автор наделяет его в конце, по завершении операции, новым именем: Всякий-и-Никто. Здесь, в этой процедуре разложения и обобщения, у Джойса намечается новый взгляд на человека и новый подход к нему, новая антропология, довольно близкая к той, которая гораздо поздней, через три-четыре десятилетия, развита была Клодом Леви-Стросом, а за ним и другими структуралистами. «Итака» вообще богата теоретическим содержанием, и за иронической формой тут много умных и новых (тогда) вещей, выражающих собственный опыт и взгляд автора: бесспорно, еще и поэтому эпизод был любимым. Вместе со «Сциллой и Харибдой» и «Быками Солнца», это – один из самых интеллектуально насыщенных эпизодов романа. При всем том, джойсово завершение и подведение итогов крайне далеко от финала классического романа, где все вопросы получают ответ, все концы сходятся с концами и все линии выстраиваются в гармоническую картину. Последняя ирония художника: форма «Итаки» навязчиво утверждает, что тут всякий вопрос немедленно получает полный ответ, – но, на поверку, множество вопросов оставлено без ответа, начиная с шутейного: кто такой Макинтош? и кончая первым и центральным вопросом романа: что же такое сыновство и отцовство? какова природа связи отца и сына? Мир «Улисса» – глубоко неклассический мир, где концы не сходятся и линии не образуют гармонического узора. Стала привычною параллель между миром Джойса и миром Эйнштейна в физике; но в новой физике мир Джойса имеет и другую, не менее глубокую параллель: понятие нарушенной симметрии. Он обладает некой фундаментальной несогласованностью, его события и вещи без конца повторяются и перекликаются – и в то же время они отнюдь не прилажены, не подогнаны друг к другу, и всюду, куда ни глянь, всегда будет несоответствие, зазор, всегда будет неудача, путаница, ошибка… И все же человеческий разум и опыт, широта терпимости, тепло сочувствия – безусловные ценности в этом мире. Может быть, это непоследовательно. У Беккета, законного продолжателя Джойса, этого уже не останется. Впрочем, этого меньше уже и в «Поминках по Финнегану».

Дополнительные планы. Из человеческих органов Джойс сопоставляет «Итаке» скелет; и это как нельзя понятней. Искусство эпизода – наука, символ – память, цвет – отсутствует (впрочем, в ранней схеме и «Итаке» и «Пенелопе» придавался затейливый «цвет млечного пути»).

Создание «Итаки» стоило мастеру великих усилий. Она и так не писалась легко, но к трудностям творческим еще добавились многие обстоятельства. Джойс вплотную приступил к эпизоду сразу по окончании «Евмея», в середине февраля 1921 г., и писал его параллельно с «Пенелопой» (шедшей не в пример легче). «Работаю по 12 часов… устраиваю перерывы минут на пять, когда уже совершенно темнеет в глазах», – можно прочесть в письмах этого времени. К концу работы над огромным романом он был обессилен и напряжен. Имея множество суеверий, он всюду видел дурные знаки, угрожавшие завершенью труда; однажды, когда в кафе, где он сидел, пробежала крыса, он потерял сознание на порядочное время. В июле его поразил острый приступ глазной болезни, и сильнейшие боли не проходили около пяти недель. Стоит помнить эти драматические детали, когда читаешь безмятежные строки «Итаки».

Роман между тем уже печатался в дижонской типографии Дарантьера. В Париж приходили корректуры и, читая их, Джойс подвергал ранние эпизоды капитальной редакции; только «Телемахиду» он оставил без существенных изменений. «Итака» была закончена поздней «Пенелопы», 29 октября. Это – дата завершения «Улисса». Относительного, впрочем: на стадии корректур эпизод вырос почти вдвое. Сделан точный подсчет: на этой стадии Джойс убрал 79 слов, 348 заменил и добавил новых 9380 – 42percent объема эпизода.

Парагелиотропические растения – поворачивающие листья ребром к яркому источнику света.

Вечное утверждение человеческого духа – один из девизов Стивена и молодого Джойса, повторяемый первым в «Герое Стивене», а вторым – в статье «Джеймс Кларенс Мэнген».

Дату обращения ирландского народа… в христианство – имеется в виду легенда о принятии христианства королем Кормаком.

Тучки… не больше женской ладони – ср. 3 Пар 18, 44.