Да здравствует фикус! Дочь священника (сборник) - Оруэлл Джордж (книги регистрация онлайн бесплатно TXT) 📗
– Дохлятина! Кучка протухшей, никому не нужной дряни.
– Ну, спрос на книги вообще упал, а на поэзию особенно. Слишком большая конкуренция.
– Я не об этом. Изначально мои стишки дохлятина. Безжизненно, бескровно, несъедобно. Даже не пошло или слабо, а именно мертво, мертвецки мертво, – повторил он, прислушавшись к точному слову и тут же развив образ: – Стишки мертвы, потому что я сам труп. Да и вы мертвы, и все мы. Мертвый мир мертвецов.
Равелстон ответил глухим (и почему-то виноватым) утвердительным бормотанием. Они вырулили на ту главную – главную для Гордона – тему тщетности, хищности и обреченности современной жизни, которой непременно посвящалось в их беседах не менее получаса. Равелстон, правда, ощущал себя при этом слегка неловко. Разумеется, целью «Антихриста» и было указать на бессмысленность существования под пятой загнивающего капитализма, однако внутренне это воспринималось главным редактором как-то теоретически. Имея восемь сотен в год, иначе невозможно. И в те часы, когда Равелстон не думал о шахтерах, китайских кули или безработных Мидлсборо, жизнь виделась ему штукой довольно славной. Кроме того, он свято верил, что социализм скоро восторжествует и все уладится. Гордон, казалось ему, всегда преувеличивает. Впрочем, хотя тут имелось определенное тонкое разногласие, деликатный Равелстон на своем не настаивал.
Но доход Гордона был два фунта в неделю, а потому его буквально разрывало от ненависти ко всему вокруг и желания разбомбить, к черту, весь современный мир. Двигаясь от центра, они шли довольно респектабельной улицей, мимо аккуратно зашторенных магазинных витрин. С рекламного щита на одном из фасадов жеманно ухмылялась выбеленная светом фонарей метровая харя «Супербульона». Ниже, в окне, мелькнул торчащий фикус. Лондон! Бесконечные ряды стандартных, разгороженных на отдельные норы строений, населенных сонно ползущими к могиле полутрупами, и уличная толпа – шествие блуждающих мертвецов! Мысль о том, что этот образ навеян ему собственным нищим положением, не приходила в голову Гордона. Вновь увиделась туча гудящих над городом бомбардировщиков. Схватив спутника за рукав, Гордон гневно указал на плакат:
– Вы посмотрите, посмотрите-ка на эту мерзость! Эту блевотину! Разве не выворачивает?
– Да, пожалуй, ничего хорошего, притом весьма назойливо, но стоит ли на это обращать внимание?
– Стоит, если весь город обляпали таким дерьмом!
– Что ж, временно придется потерпеть. Капитализм находится в последней фазе, и скоро, надо полагать, такая чушь исчезнет.
– Не чушь, не чушь! Вы приглядитесь – в этой роже вся наша скотская цивилизация: безмозглая, бездушная, приговоренная! Не глянешь, чтоб не вспомнить про пушки и презервативы. Знаете, я на днях просто мечтал о мировом пожаре. Чуть не молился.
– Что и говорить, тревожно. Половина парней в Европе жаждет того же.
– Вся надежда на них. Может, поднимутся.
– О нет, дружище! Будем надеяться, что нет. Последней бойни, право, более чем достаточно.
Разгоряченный Гордон шагал, упрямо повторяя: «Вот это жизнь? Это не жизнь! Трясина, тухлое болото с дохлыми головастиками! Так и вижу – здесь все покойники, ходячие покойники».
– Вы только, по обыкновению, не хотите учесть смены исторических формаций. Ведь все это лишь до поры, когда верх возьмет пролетариат.
– Социализм? Ох, не рассказывайте сказки!
– Вам, Гордон, все-таки стоило бы прочесть Маркса, даже необходимо. Вы бы увидели тогда наше грустное время как стадию. Ситуация непременно изменится.
– Неужели? Что-то не похоже.
– Нам просто, увы, не слишком повезло с эпохой. Гибнем, так сказать, накануне возрождения.
– Насчет гибели очевидно – насчет возрождения пока брезжит.
Равелстон потер переносицу.
– В общем, я полагаю, нужно все же иметь веру. Да, веру и надежду.
– А в особенности деньги, – угрюмо дополнил Гордон.
– Деньги?
– Угу. Прикупить оптимизма. Еще три фунтика в неделю, и, обещаю, стану преданным социалистом.
Равелстон пристально рассматривал мостовую. Гордон готов был проглотить язык. Деньги поганые, обязательно завоняют! Нельзя о них, когда говоришь с человеком более состоятельным. Если уж только как о некой отвлеченной категории, но о таких, которых много в чужом кармане и нисколько нет в твоем, – нельзя! И все-таки сюжет этот магнитом притягивал Гордона. Рано или поздно, чаще всего под влиянием пропущенных стаканчиков, он, с гнусным привкусом нытья, начинал трепать про свою чертову нищету. Случалось, от возбужденной пьяной болтливости, живописал даже какие-нибудь жалостливые детали вроде того, что второй день без курева, что белье в дырах, пальтецо в закладе. Сегодня, мысленно поклялся Гордон, с языка не сорвется ничего подобного. Они как раз шли мимо паба, откуда крепко шибануло хмельной кислятиной. Равелстон, сомкнув ноздри, хотел было ускорить шаг, но соблазненный Гордон остановился.
– Черт! Я бы выпил! – сказал он.
– И я не прочь, – кивнул учтивый Равелстон.
Гордон толкнул дверь в общий зал, приятель последовал за ним. Редактор «Антихриста» был убежден, что любит пабы, особенно те, что попроще. Пабы – заведения пролетарские, уж там ты в самой гуще рабочего класса, не правда ли? Но одному туда заходить Равелстону не доводилось, и выглядел он в пабе как карась на берегу. Душный и все-таки промозглый воздух, скверный прокуренный зал с низким потолком и опилками на полу, дощатые столы испещрены колечками отпечатавшихся кружек. Четыре страшенные тетки с огромными грудями-дынями, потягивая в углу портер, последними словами ругали какую-то миссис Круп. Скрестив мощные, как окорока, голые локти, бандитского вида чернобровая буфетчица у стойки мрачно наблюдала за почтальоном и парой работяг, метавших стрелы в картонную мишень. На минуту, пока друзья шли к стойке, воцарилась тишина, народ с откровенным любопытством разглядывал Равелстона – джентльмен в общем пивном зале явление нечастое.
Делая вид, что не замечает произведенного эффекта, Равелстон снял перчатку и, сунув руку в карман, бросил вскользь: «Вам темное?» Но успевший протиснуться вперед Гордон уже выложил на прилавок шиллинг. (За первый заказ обязательно плати ты! Вопрос чести!) Равелстон присел к единственному свободному столику. Развалившиеся вдоль стойки работяги щурились, на лицах явственно читалось «Фраер хренов!». Гордон притащил два стакана с темным пивом. Грубые, как банки для варенья, стаканы были тусклыми и сальными; сверху плавала пленка желтой пены. Табачный дым висел пороховой завесой. Случайно бросив взгляд на изрядно полную плевательницу, Равелстон быстро отвернулся. В голове его промелькнуло, что пиво накачивают из подгнившего подвала по слизистой нечищеной трубе, а стаканы вообще не моют, едва споласкивая в холодной воде. Голодный Гордон, поразмыслив над возможностью взять хлеба с сыром, решил в подтверждение версии сытного обеда: не брать. Он жадно хлебнул пива и закурил отвлекавшую от съестного сигарету. Равелстон тоже сделал большой глоток и осторожно поставил стакан на стол; вкус лондонского разливного, тошнотворного, с ощутимым привкусом химии, заставил непатриотично вспомнить о винах Бургундии. Продолжился спор о социализме.
– Знаете, Гордон, а действительно, пора вам прочесть Маркса, – сказал Равелстон, раздраженный мерзким пивом и потому слегка ужесточивший обычный свой виноватый тон.
– Нет уж, я лучше сударыню Хэмфри Уорд почитаю.
– Но ваше отношение так нелогично. Вы вечно обличаете капитализм, но и единственную альтернативу отвергаете. Здесь невозможно оставаться в стороне, одно из двух.
– Ну не волнует меня ваш социализм, от одного слова в зевоту тянет.
– Серьезный аргумент, и других возражений не имеется?
– Аргумент у меня один – никто не рвется в это светлое будущее.
– О! Как же можно так говорить?
– Можно и нужно. Ведь никто не представляет, что это за штука.
– А вам лично что тут видится?
– Мне? Ну, наверное, какой-то «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, только не столь забавный. Четыре часа в день на образцовом производстве, затягивая болт номер шесть тысяч третий. Брикеты полуфабрикатов на коммунальной кухне и коллективные экскурсии от дома Маркса до дома Ленина или обратно. Клиники, где делают аборты, на всех углах. И все отлично по всем пунктам! Но туда – не хочется.
