Провинциальная муза - де Бальзак Оноре (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗

— Черт возьми! — воскликнул капитан Фалькон. — Вот это называется любить! Испанка — единственная в мире женщина, способная разгуливать с каким-то дьявольским ядом во внутренностях.

Бэга овладела странная задумчивость. Чтобы заглушить терзавшие его мрачные предчувствия, он снова сел за стол и принялся неумеренно пить, как и его товарищи. Полупьяные, все рано легли спать. Среди ночи несчастный Бэга был разбужен пронзительным звуком, который произвели скользнувшие по железному пруту кольца резко отдернутого полога. Он разом сел на кровати, дрожа той непроизвольной дрожью, которая охватывает нас при подобном пробуждении. И тут он увидел перед собой закутанного в плащ испанца, устремившего на него тот же горящий взор, что сверкнул из кустов во время праздника. Бэга закричал: «На помощь! Ко мне, друзья!» На этот вопль отчаяния испанец ответил язвительным смехом. «Опиум действует на всех», — отвечал он. Произнеся это своеобразнее изречение, незнакомец указал на троих друзей хирурга, спавших глубоким сном, вынул из-под плаща только что отрезанную женскую руку, быстро поднес ее Бэга, чтобы ему был виден знак, подобный тому, который он так неосторожно описал.

«Это точно тот?» — спросил испанец. При свете фонаря, поставленного на кровать, Бэга узнал руку: он оцепенел от ужаса — это был его ответ. Не требуя дальнейших объяснений, муж незнакомки вонзил ему кинжал в сердце.

— Это история для простаков, — сказал журналист, — тут требуется несокрушимое доверие к рассказчику. Объясните-ка мне, пожалуйста, кто из них — испанец или мертвец — разболтал вам все это?

— Сударь, — ответил податной инспектор, — я ухаживал за этим несчастным Бэга, который умер пять дней спустя в ужасных мучениях. Но это не все. Во время военной экспедиции, снаряженной, чтобы вернуть трон Фердинанду Седьмому, [33] я был назначен на один пост в Испании, но, к величайшему моему счастью, доехал только до Тура, ибо у меня появилась надежда на место податного инспектора в Сансере. Накануне отъезда я был на балу у госпожи Листомэр, куда было приглашено несколько знатных испанцев. Вставая из-за карточного стола, — мы играли в экартэ, — я заметил испанского гранда, afrancesado [34] в изгнании, недели две назад появившегося в Турени. Он очень поздно приехал на этот бал, где в первый раз показывался в свете, и прогуливался по гостиным в сопровождении жены, правая рука которой была совершенно неподвижна. Мы молча расступились, чтобы дать дорогу этой паре, которую нельзя было видеть без волнения. Представляете вы себе ожившую картину Мурильо? Огненные глаза мужчины в темных глубоких впадинах оставались неподвижны; у него было совершенно иссохшее лицо; голый череп отливал бронзой, тело было страшно на вид — так он был худ. А женщина! Представляете ее себе?.. Нет, вообразить ее нельзя. У нее было то изумительное сложение, которое создало в испанском языке слово meneo; она была бледна, но все еще прекрасна; цвет ее лица — беспримерная редкость для испанки — сверкал белизной, но взор, горевший солнцем Испании, падал на вас, как струя расплавленного свинца. «Сударыня, — спросил я у маркизы в конце вечера, — при каких обстоятельствах потеряли вы руку?» — «Во время войны за независимость», — отвечала она мне.

— Испания — удивительная страна, — сказала г-жа де ла Бодрэ. — В ней сохраняется что-то от арабских нравов.

— О! — смеясь, воскликнул журналист. — Отрезать руки — старинная мания испанцев, она воскресает время от времени, как некоторые наши газетные «утки»: ведь пьесы на этот сюжет писались для испанского театра еще в 1570 году…

— Значит, вы считаете меня способным сочинить сказку? — сказал г-н Гравье, обиженный дерзким тоном Лусто.

— На это вы неспособны, — ответил журналист.

— Ба! — заметил Бьяншон. — Измышления романистов и драматургов так же часто переходят из их книг и пьес в реальную жизнь, как события реальной жизни поднимаются на театральные подмостки и без стеснения проникают в книги. Однажды я сам был свидетелем, как разыгралась в жизни комедия «Тартюф», за исключением развязки: Оргону [35] так и не удалось открыть глаза.

— Как вы думаете, могут еще во Франции случаться истории вроде той, что рассказал нам сейчас господин Гравье? — спросила г-жа де ла Бодрэ.

— О господи! — воскликнул прокурор. — Да во Франции на каждые десять или двенадцать из ряда вон выходящих преступлений ежегодно придется пять или шесть, обстоятельства которых по меньшей мере так же необычайны, как и в ваших историях, а очень часто и превосходят их в романтизме. И разве не подтверждается эта истина изданием «Судебной газеты», что, на мой взгляд, является одним из крупнейших злоупотреблений печати. Эта газета стала выходить только в 1826 или 1827 году и, следовательно, при начале моей карьеры по министерству юстиции не существовала; поэтому подробности преступления, о котором я хочу вам рассказать, не были известны за пределами департамента, где оно было совершено. В турском предместье Сен-Пьер-де-Кор одна женщина, муж которой исчез после роспуска Луарской армии в 1816 году и, разумеется, был должным образом оплакан, обратила на себя внимание редкой набожностью. Когда миссионеры обходили провинциальные города, чтобы вновь водрузить там сброшенные кресты и стереть следы революционного безбожия, эта вдова была одной из самых пламенных их последовательниц; она сама несла в процессии крест, прибила к нему свой дар — серебряное сердце, пронзенное стрелой, и еще долго после отъезда миссионеров всякий вечер ходила молиться у подножия креста, поставленного в соборе позади алтаря. Наконец, замученная угрызениями совести, она призналась на исповеди в ужасном преступлении. Она зарезала своего мужа, как зарезали Фюальдеса, потом, выпустив из него кровь и сложив куски в две старые бочки, засолила его, точно это был свиной окорок. В продолжение очень долгого времени она каждое утро отрезала от него по кусочку и ходила бросать их в Луару. Духовник посоветовался со старшим по сану и объявил своей исповеднице, что должен уведомить прокурора. Женщина стала ждать обыска. Прокурор и судебный следователь, спустившись в погреб, нашли там еще в рассоле, в одной из бочек, голову мужа. «Но, несчастная, — сказал обвиняемой следователь, — раз у тебя хватило зверства выбросить таким способом в реку тело твоего мужа, почему же не уничтожила ты и голову? Тогда не осталось бы никаких доказательств…» — «А я и пробовала, сударь, не раз, — ответила она, — да уж очень она мне казалась тяжелой».

— О! Что же сделали с этой женщиной?.. — воскликнули оба парижанина.

— Она была осуждена и казнена в Type, — ответил прокурор, — но все-таки ее раскаяние и религиозность вызвали к ней сочувствие, несмотря на всю чудовищность преступления.

— Э, да разве узнаешь обо всех семейных трагедиях, разыгрывающихся за плотным занавесом, который публика никогда не приподнимает? — сказал Бьяншон. — Я считаю человеческий суд не правомочным разбирать преступления, совершаемые мужем и женой друг против друга; как полицейский орган, он имеет на это полное право, но ничего в этом не смыслит при всех своих притязаниях на справедливость.

— Зачастую жертва так долго бывает палачом, — простодушно отозвалась г-жа де ла Бодрэ, — что в иных случаях, если б обвиняемые осмелились сказать все, преступление оказалось бы простительным.

Этот ответ, на который ее подстрекнул Бьяншон, и история, рассказанная прокурором, сильно озадачили парижан, не понимавших положения Дины. Поэтому, как только пришло время разойтись на покой, у них состоялось одно из тех маленьких совещаний, которые устраиваются в коридорах старинных замков, где все холостяки с подсвечниками в руке сходятся для таинственной беседы. Тут-то г-н Гравье и узнал, что целью этого забавного вечера было выяснить, насколько добродетельна г-жа де ла Бодрэ.

— Дело в том, — сказал Лусто, — что невозмутимость баронессы одинаково убедительно может указывать и на глубокую развращенность и на самую детскую чистоту. А у прокурора-то, по-моему, был такой вид, будто он предлагает стереть в порошок малютку ла Бодрэ…