Дети времени (Дети века) - Гамсун Кнут (книга жизни TXT) 📗
Хольменгро жил в усадьбе. «Это само собой разумеется», – сказал поручик. «Еще новая, большая любезность с вашей стороны», – ответил Хольменгро. Десятники также поселились в усадьбе, у каждого своя комната в флигеле для прислуги. Кругом в домах и хижинах жители обогащались, принимая к себе на житье рабочих по два шиллинга за ночь.
Пока Кольдевины жили в Сегельфоссе, не проходило ни одного дня, чтобы старик и его жена не совершали прогулки в восточном направлении, но непременно по лугам и лесам, лежавшим в восточной части Сегельфосса.
– Большие владения в Сегельфоссе, – каждый день повторял старик.
А жена его, уже зная это замечание наперед, отвечала:
– Да, большие; я не подозревала, что они так обширны.
Хольменгро казался по-прежнему человеком простым и деликатным. Когда консул Фредерик рассказывал ему о том, как старики сокрушаются о продаже участков, он пытался примирить их с этим, дать им хорошее понятие о себе, он вставал, когда они входили, и стоял, пока они не садились, он не навязывался, но пользовался случаем оказать им внимание. Однажды он подсел к ним и начал рассказывать кое-что о своей семье, о жене, умершей в Мексике, о том, что он ждет весны, чтобы привезти сюда детей, за которыми поедет сам.
Хольменгро постоянно извинялся за беспокойство, вносимое им в Сегельфосс и выражал надежду, что худшее скоро кончится, так как у него много народу.
– И тогда у вас в Сегельфоссе снова водворятся приятная тишина и спокойствие, – заключал он свою речь.
– Что нас касается, – отвечал старый Кольдевин, – это еще не так неприятно: мы скоро уезжаем.
Но перед отъездом поручик советовался с другом-консулом, в какую школу отправить Виллаца.
– Это должна быть школа широкого типа, – говорил поручик, – дающая, кроме познаний, воспитание, развитие, приучающая к образованной среде, – одним словом, школа для Хольмсена. Какого мнения Фредерик об Англии?
– Хорошая школа есть в Харроу, – ответил консул. Он знал это через своих знакомых. Ксавье Мур мог бы присмотреть там за Виллацом.
Консул тотчас написал Ксавье Муру и предупредил его. Консул Фредерик не забыл в последний раз перед отъездом поболтать с иомфру Сальвезен.
– Боже, как вы меня испугали, господин консул, я и не видала вас, – воскликнула иомфру, и они стали разговаривать через окно кладовой.
– Я стоял и любовался вами, – могу сказать, что всякий мужчина залюбовался бы.
– Ха! ха! ха! Опять начинается!
– Я уезжаю; в последний раз мы говорим с вами. Я пришел, чтобы положить конец.
– Ха! ха!
– Не смейтесь. Это доказывает пренебрежение к моим чувствам, которого я не заслуживаю. Но мне теперь уже нечего больше сказать. Когда вы несколько лет тому назад дали слово другому, для меня все было кончено. Теперь я принял решение и пришел посоветоваться с вами, какой способ лучше. Думаю, хлороформ?
– Да вы с ума сошли, консул! Ха-ха-ха! Вы меня заставляете так смеяться, что я, должно быть, ни на что непохожа, – говорит иомфру Сальвезен и слегка поправляет прическу.
– Смех в подобную минуту может означать две вещи: или для вас все нипочем, и в таком случае это не делает вам чести, или вы смеетесь, чтобы не плакать.
– Да, – отвечает иомфру Сальвезен, – я смеюсь, чтобы не плакать.
– Благодарю вас, – произносит консул.– Вот именно это я подразумеваю, говоря, что хочу покончить все, это исход не лучший, но при данных обстоятельствах, сносный. В эту минуту в вашем сердце шевельнулось чувство, за которое благодарю вас. Горечь смягчилась во мне, я могу теперь наслаждаться воспоминаниями.
– Бедный вы! Какая будущность.
– Надежда, что там устроюсь лучше.
– Ха! ха! ха! – против воли хохочет экономка.– Но о таких вещах не следует говорить слегка.
– Когда я буду лежать при последнем издыхании в одной из моих кроватей, разбросанных по всему свету, я вспомню о вас. Неужели вы сомневаетесь, чтобы вспомнил?
– Нет, нет…
– А вы как ответите?
– Я сяду здесь в кладовой и стану выть целый день – или это случится ночью?
– Темной ночью.
– Досадно! Нельзя же будить людей.
– Женщина, женщина, ты шутишь с душой, находящейся при последнем издыхании! Иомфру Сальвезен, дайте мне руку.
– Хорошо, только подождите минуту. Экономка тщательно вытирает руки.
– Благодарю вас. Теперь прощайте, иомфру Сальвезен, всего лучшего! Это я вам желаю.
– Прощайте, господин консул! Спасибо и вам.
Консул уходит, но оборачивается.
– Ах, да! Во время моего путешествия по северной Норвегии я встретил на пароходе одного человека.
– Пастора? Вы уже рассказывали.
– Ах, он был пастор? Не может быть…
– Вы рассказывали случай с пастором.
– Невозможно, чтобы он был пастором? Я вам рассказывал случай. Не помню.
– О пасторе, у которого было три сына.
– Нет, такого случая я вам не рассказывал. Должно быть, вам говорил тот, кому вы дали слово, и, вероятно, он рассказал вам что-нибудь ужасное. Три сына и еще незаконные?
– Господи, не заставьте меня помереть со смеху, – кричит иомфру Сальвезен.
– Ах, как вы, женщины, играете нами, мужчинами!– говорит консул.– Я встретился на пароходе с человеком, рассказавшим тоже кое-что по этому поводу. На лице у него лежал отпечаток скорби и страдания; вы уже догадываетесь о причине. Женщина погубила его. Каким образом? «Она лгала мне, – говорил этот человек, – она уверяла, что, кроме меня, у нее никого нет.
А, в конце концов, оказался еще ухаживатель». Я, Фредерик Кольдевин, заметил как можно деликатнее: «Это заставило вас сильно страдать?» «Да, – ответил он, – я страшно страдал. Но меня утешило, что оказался третий предшественник». «Ах, Боже мой! – сказал я, Фредерик, всплеснув руками, – да это была настоящая гостиница любви». «Гостиница? – сказал он, подумав.– Я бы сказал, «приют». Мы все любили ее, и она приютила нас».
Консул собрался уходить.
– Хорошо, что вы уходите, – сказала иомфру Сальвезен, – иначе я не знаю, что бы сделала. Ха! ха! ха! Это ужасно!
– Ну, что вы!
– Да, говорю прямо. Но, право, всегда приходится несколько бояться ваших рассказов, господин консул.
– А ваш жених лучше?
– Мой жених?
– Помните пастора с тремя незаконными ребятами.
– Ха-ха-ха! Право, не стану больше болтать с вами.
– Прощайте, иомфру Сальвезен.
– Прощайте. Милости просим в будущем году.
Повседневная жизнь в Сегельфоссе течет уже не тихо и однообразно. Хольменгро все изменил. Масса народа, лошадей, пение каменщиков, взрывы мин, скрип лебедок с яхт, – все это кладет отпечаток чего-то вульгарного и тревожного на хольмсеновское поместье.
«Но разве в городах лучше? – раздумывал поручик, утешая себя, – можно жить по-барски и среди шума. Да, но настоящая барская жизнь в тишине. Вот теперь у нас кишмя кишат люди и лошади, носят и возят сено; в былые времена тут работал бы целый полк под начальством парня Мартина, а теперь нашествие чужестранцев».
Но ничего не дается даром.
На следующий день, после отъезда Кольдевина, поручик встретил девушку Давердану и сказал ей:
– Теперь наши вечера кончены. Мы не будем больше читать.
Давердана краснеет и бледнеет, бормоча:
– Я и вчера не забыла, но барыня послала меня за башмаками.
Лицо поручика выражает удовольствие, и он отвечает:
– Я послал тебя. Пока мы прекращаем чтение. Когда поручик уже уходит, Давердана говорит:
– Мне… уйти?
– Нет, – отвечает он.– Зачем уходить? Ты ловкая девушка, такую нужно экономке.
Доброе слово поручика имело большое значение: при его аттестации Давердана вся вспыхнула от радости.
Поручик пошел дальше. Теперь все более или менее шло сносно для него: у него были деньги, он положил их на проценты в Трондхейм; он мог свободнее располагать своими действиями; он даже не так часто переодевал кольцо на левый палец. Теперь фру Адельгейд может поехать к отцу. Чего она еще ждет?
Собственно говоря, он вовсе не желал отъезда фру Адельгейд, каждый раз она возвращалась из этих поездок угрюмее и недоступнее. Сам же он не имел никаких сношений с ее отцом. Фру Адельгейд можно извинить. Не был ли ее отец полковником, не ставшим генералом только потому, что все остановилось в Ганновере? А она, его дочь, не похоронила ли себя заживо в Норвегии, в Нордланде, где все мертво?
