Красногубая гостья (Русская вампирическая проза XIX — первой половины ХХ в. Том I ) - Шаргородский С. (книги онлайн TXT) 📗
Погодя немного, Иван Петрович продолжал свой рассказ:
— Вскоре больная уснула или, по крайней мере, несколько успокоилась и лежала смирно.
Я разбудил старуху няню, а сам вышел в соседнюю комнату — дух перевести, что называется. — Я не пуглив, но после предыдущей сцены каждый ночной звук, треск мебели, отпавшая штукатурка, скрип дверей — все это казалось мне проявлением другого фантастического мира.
На диване, на котором я располагал отдохнуть немного, я нашел книгу, пояснившую мне многое касательно нравственного состояния несчастной Анны Карловны.
Книга эта заключала в себе немецкий перевод творений Байрона. — Рассказ, под названием «Вампир», отмечен был смятым письмом, в котором полковой командир покойного поручика С… подробно описывал Карлу Карловичу геройскую смерть молодого человека. — Каким образом письмо это попало в руки Анны Карловны?… не знаю; но очевидно, что страшное описание глубоко поразило нервную ее систему в то самое время, как воображение ее (весьма склонное к фантастическому, чему свидетельствует чтение Шведенборга) наполнено было нелепостями вампиризма. Приключившийся прыщик на шее и сдернутый вероятно во время сна, увеличил аберрацию. — От этого столкновения произошло локальное помешательство, т. е. липомания или мономания. — За определением, за классификацией, за названием у нас дело не станет. На этот счет наука у нас мастерица; но объяснить исходную точку и процесс разного рода чувственных аберраций, при которых человек слышит, видит, чует и осязает предметы невидимые и не ощутительные для других людей, дело до сих пор невозможное для науки.
На другой день после печального моего открытия (насчет Анны Карловны), я, с согласия Карла Карлыча (которому разумеется все рассказал), поднял на ноги всех здешних психиатров. — Много было по этому случаю прений, рассуждений, умных выводов — но увы! все единогласно решили, что совершенный упадок сил больной девушки не подавал надежды на благотворную реакцию; и действительно, в тот же день началась агония несчастной умирающей.
Авдотья Федотовна, которой принуждены наконец были объявить об опасном положении ее дочери, совсем растерялась и только повторяла беспрестанно: «Господи Боже мой! как же это могло случиться??!»
Карл Карлович, совершенно погруженный в глубокую, безвыходную грусть, не отходил от дочери.
К вечеру больную приобщили святых тайн, и наконец соборовали маслом. — Для исполнения последнего таинства, она потребовала, чтобы ее перенесли в столовую, уверяя, что там будет и просторнее, и приличнее.
Перемещение это походило уже как нельзя более на похороны, но больная, казалось, этого не замечала, она довольно спокойно озиралась вокруг и только изредка шептала мне на ухо: «Ег ist da — immer da» [27].
Смерть быстро приближалась, но противодействия или усилия со стороны умирающей не было вовсе заметно. — Без борьбы смерть прибирала в руки свою жертву.
Явление весьма редкое и в высшей степени замечательное по оттенкам, которые в подобном случае наблюдаются в выражении лица умирающего. — Сначала заметно только выражение страдания и покорности, потом обозначается нетерпеливое ожидание и наконец торжественное спокойствие.
Кто сумел разумно проследить на лице спокойно умирающего вышеупомянутые оттенки — того не собьют с толку никакие философствования в мире.
На восьмом евангелии пульс больной прекратился; на девятом лицо ее приняло выражение торжественного спокойствия и когда священник поднес ей животворящий крест — то ее уже не было в живых…
Иван Петрович заключил свой рассказ целой диссертацией о душевных болезнях вообще и о нелепости вампиризма в особенности; передать всего невозможно — и я скажу только, что старик Фока появлялся с горяченьким бесчисленное множество раз — и что когда мы расстались с Иваном Петровичем, то все девять свечей, зажженные им в мракофобинском припадке, догорели почти до конца.
Е. Нагродская
МАТЕРИНСКАЯ ЛЮБОВЬ
«В отъезд требуется гувернантка к шестилетней девочке, 75 р. на всем готовом» — следовал адрес именья, лежащего вблизи одной из станций Балтийской дороги.
Я задумалась не надолго — положение мое было критическое. Я очутилась почти без средств в чужом городе и была рада всякому месту.
Случилось это потому, что отец семейства, где я служила, внезапно скончался, а его вдова с детьми, при которых я состояла гувернанткой, уезжали за границу.
Мне заплатили мои сорок рублей за месяц вперед и простились со мной.
Плохо заканчивался для меня старый год. — «Может быть, новый принесет мне счастье» — подумала я.
«Напишу-ка я этой баронессе Грабенгоф. Я молода, здоровье у меня цветущее, работа меня не пугает, а если мне не понравится — я уеду, все-таки проведу праздники в семье, хоть и в чужой, а вознаграждение даже блестящее». — Я написала письмо с предложением своих услуг.
Баронесса ответила мне телеграммой, прося приехать немедленно.
На одной из ближайших от Ревеля станций я сошла и справилась, присланы ли лошади из именья баронессы. Мне ответили, что лошади здесь, но кучер просит обождать несколько минут, пока он исправит какую-то порчу в упряжи.
В ожидании отъезда я пила чай в маленьком станционном буфете. За стойкой буфета стояла полная краснощекая немка. Она давно поглядывала на меня с любопытством и, наконец, не выдержав, вышла из за своей стойки и подсела ко мне.
— Вы едете в именье Грабенгоф? — спросила она. — Гостить?
— Нет, я приглашена баронессой в гувернантки.
— А каким образом вы нанялись к баронессе Юлии?
— По объявлению. Почему это вас интересует? — довольно сухо спросила я.
— Потому что, кажется, все бюро для найма гувернанток уже не хотят иметь дела с баронессой. Она должно быть очень капризна. Приедет какая-нибудь барышня, поживет два дня и сейчас же уедет. Баронесса отказывает ей под предлогом, что ее дочке не нравится новая гувернантка.
— Ну, я постараюсь понравиться, — сказала я.
— Все равно, вы долго не проживете, — уверенно сказала буфетчица, — через месяц заболеете и уедете сами; воздух там что ли такой, но те, которые уживались у баронессы, заболевали и уезжали, а две даже померли: одна гувернантка, другая служанка. Теперь вы не найдете ни одной девушки в окрестности, которая бы согласилась служить в Грабенгофе. Представьте себе, что старухам ничего не делается — живут себе, а молодые, да здоровые сейчас же заболевают.
Со странными мыслями я подъезжала к Грабенгофу и этих тревожных мыслей не успокоил вид старого помещичьего дома. Это было довольно длинное здание, в два этажа, под высокой черепичной крышей. Его стены были лишены всяких архитектурных украшений, кроме герба баронов Грабенгоф, над воротами.
Старые развесистые деревья окружали этот дом. Теперь, в зимнем своем уборе, они резко отделялись от темных стен. Надвигались сумерки. Меня почему-то поразила тишина. Кругом было жутко тихо.
Выходя из саней, я нарочно громко что-то сказала кучеру и хотела сильней дернуть звонок, чтобы нарушить эту несносную тишину.
Но не успела я этого сделать — дверь открылась и на ее пороге я увидела старого слугу в темной ливрее.
— Баронесса ожидает барышню в гостиной, — кланяясь, доложил он, и, взяв канделябр с зажженными свечами, повел меня через большой темный зал, который я не могла рассмотреть при трепетном свете свечей.
В гостиной было и тепло и светлее от топившегося большого старинного камина.
С кресла поднялась мне навстречу дама в сером платье — высокая и стройная.
— Добро пожаловать, mademoiselle, — сказала она ласково слабым голосом, — благополучно ли вы доехали?
Я поблагодарила.
— Садитесь, дорогая, вот сюда, — указала она на кресло, по другую сторону камина, — и познакомимся.
