Банкир-анархист и другие рассказы - Пессоа Фернандо (первая книга txt) 📗
Суареш подумал и нашел в этом смысл — по крайней мере, временный. И, вопреки благоразумию, последовал совету. Однако, как обычно и бывает, когда поступаешь неблагоразумно — это сработало.
Все произошло уже на следующий день — потому что происходило это каждый день, а следующий не был выходным. Возник инцидент, который Перейра заставил Суареша спровоцировать. И пока другие коллеги внимательно прислушивались, Перейра начал. Привычные существительные сопровождаемые соответствующими прилагательными, и речь его запестрела характеристиками, способностями, преступными наклонностями и прочими атрибутами такого-то Суареша. В какой-то момент, поскольку Суареш ничего не говорил, а взгляд его рассеянно скользил по оратору, запал Перейры начал иссякать. Он говорил все тише и, наконец, почти онемел. На глаза навернулись слезы и дрожащим голосом он спросил: «Суареш, вы сердитесь на меня?»
Si vis bellum, para pacem. [14]
Перевод АННЫ ХУСНУТДИНОВОЙ
Христианин и католик
Однажды христианин и католик отправились вместе на прогулку. И вдруг католик, обращаясь к своему недругу, говорит: «Друг мой, я думаю, что мы с тобой во многом согласны». Христианин ничего не ответил, потому что все народы, наделенные даром речи, соглашаются в одном: в том, что молчание — это золото.
Католик продолжил: «Не правда ли, что истинная Церковь воздвигнута на Камне»?
Его собеседник ответил: «Нет, я с этим не согласен».
— Согласись, не правда ли, что истинной следует считать ту Церковь, в основании которой наиболее древняя традиция?
— Нет, я не согласен.
— Согласись, верно ведь, что истинная Церковь именно та, которая объединяет мистиков и солдат, аскетов и великих грешников?
— Нет, не могу согласиться.
— Согласись, ведь справедливо, что истинная Церковь — это Церковь Христова?
— Да, может быть. Здесь не знаю, согласен я или нет.
— Согласись, бесспорно, что истинная Церковь желает человечеству блага.
— Не вполне, но согласен.
— Согласись, наконец, что истинная Церковь это та, которая является истинной Церковью.
— Разумеется, с этим я согласен.
— Стало быть, мы пришли к согласию, — сказал католик. — Теперь предлагаю поужинать.
Так они и поступили, и поскольку католик был оскорблен, а христианину было досадно чувствовать себя оскорбителем, с удовольствием ел только католик, а счет оплатил христианин.
Мораль:
Вопрос, а ответ на него поищите у Лопе де Веги — в 1900 году.
Перевод АНТОНА ЧЕРНОВА
Попугай
Жил как-то на окраине Лиссабона человек по фамилии Силва. Этот Силва, будучи уже немолодым, женился на одной вдове, у которой была уже почти взрослая дочь. Жена Силвы вскоре взяла над ним власть, и падчерица, становясь взрослее, всё больше помогала матери управлять отчимом.
Силва стал совсем тряпкой. Он утратил индивидуальность и волю. Во всех домашних и прочих делах он был рабом прихотей своей жены, если не был им, иногда стихийно, для её дочери.
Поскольку господство порождает презрение, а презрение — вседозволенность, жена Силвы, хоть и не была нрава легкомысленного, поддавшись обстоятельствам, изменила мужу. Любовник, который для отвода глаз был представлен в качестве её кузена, практически поселился в их доме, а Силва, который не мог не знать о его связи со своей женой, должен был принимать его, улыбаться ему и всячески выказывать ему своё удовольствие по поводу его затянувшегося присутствия. Силва так и делал.
Потом жена Силвы добилась того, что её любовник стал полновластным хозяином. И так всё и продолжалось, она пользовалась властью над мужем, ставшим в этой системе укрощения бессловесной тварью, оплачивающей счета.
А у Силвы был попугай — птица уже старая, но не слишком умная: он кричал больше, чем говорил, а говорил всегда одно и то же. Однажды жена Силвы, вполне естественно, устав от бесконечных криков птицы, сняла его клетку с крюка и продала его какому-то бродяге.
Когда вечером Силва вернулся домой и не услышал криков птицы, он отправился искать попугая во двор, где висела обычно клетка, а не найдя его там, пошёл в столовую, чтобы осведомиться у жены.
«Я его продала», — ответила та, а падчерица расхохоталась. Силва вышел, как обычно ничего не сказав.
Он пошёл в спальню, вынул из ящика ночного столика револьвер, вернулся в столовую и двумя точными выстрелами спокойно убил жену и падчерицу.
Мораль:
Имперские народы, экспансивные и властолюбивые — осторожнее с попугаем!
Перевод МАКСИМА ТЮТЮННИКОВА
Торговка рыбой и логика
Однажды по улице быстром шагом шли четыре торговки рыбой, образуя ромб, и вот одной из них, той, что была впереди, светловолосой и большеглазой, захотелось посмеяться над молодым человеком, похожим на мудреца со старческой бородой, шедшим навстречу по противоположной стороне улицы. Она остановилась, и инстинктивно остановились прочие прохожие. Указав на парня, торговка сказала:
— Смотрите, какой бородач!
Весь людской пейзаж дружно засмеялся.
Молодой человек со старческой бородой остановился на краю тротуара, словно на пристани, посмотрел на торговку отсутствующим взглядом и с грустью произнес:
— Сразу видно, что тебя бабка родила!
Торговка застыла, как вкопанная, покраснела, на несколько секунд умолкла — а вокруг, спустя мгновение, уже расходившаяся публика взорвалась хохотом. И было неясно, смеялась ли она над ответом или же над немым смущением светловолосой торговки.
Молодой человек двинулся дальше, гордо вскинув бороду и оставив позади аплодирующую публику. Позже, в кафе он рассказал о том, что случилось, своему другу. Тот выслушал, рассмеялся, но затем замолчал. В конце концов, его лицо исказилось стыдом и страхом.
— Извините меня. Возможно, я глуп или покажусь таковым сегодня. Но что все это значит?
— А ничего не значит. В этом и есть вся соль.
Мораль:
Смутить — значит победить.
Перевод АННЫ ХУСНУТДИНОВОЙ
Fernando Pessoa
O BANQUEIRO ANARQUISTA Е OUTROS CONTOS
O banqueiro anarquista
Tínhamos acabado de jantar. Defronte de rnim o meu amigo, banqueiro, grande comerciante e açambarcador notável, fumava como quem não pensa. A conversa, que fora amortecendo, jazia morta entre nós. Procurei reanimá-la, ao acaso, servindome de uma ideia que me passou pela meditação. Voltei-me para ele, sorrindo.
— É verdade: disseram-me há dias que você em tempos foi anarquista…
— Fui, não: fui e sou. Não mudei a esse respeito. Sou anarquista.
— Essa é boa! Você anarquista! Em que é que você é anarquista?… Só se você dá à palavra qualquer sentido diferente…
— Do vulgar? Não; não dou. Emprego a palavra no sentido vulgar.
— Quer você dizer, então, que é anarquista exactamente no mesmo sentido em que são anarquistas esses tipos das organizações operárias? Então entre você e esses tipos da bomba e dos sindicatos não há diferença nenhuma?
— Diferença, diferença, há… Evidentemente que há diferença. Mas não é a que você julga. Você duvida talvez que as minhas teorías sociais sejam iguais às deles?…
— Ah, já percebo! Você, quanto às teorías, é anarquista; quanto à prática…
— Quanto à prática sou tão anarquista como quanto às teorías. E quanto à prática sou mais, sou muito mais anarquista que esses tipos que você citou. Toda a inha vida o mostra.
