Сон в начале тумана - Рытхэу Юрий Сергеевич (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Сердце дрогнуло, и Джон отвернулся.
А все, что нужно высказать собеседнику в условиях нынешнего существования, можно сделать с помощью обыкновенной человеческой речи. И проще, и лучше. Смешно было бы, скажем, если бы он, Джон, отправил любовное письмо Пыльмау, а та бы ответила ему на надушенном розовом листочке. Представив Пыльмау с конвертом в руках вместо женского ножа, Джон невольно усмехнулся и сказал Орво:
— Ничего не надо делать. Было бы лучше, если бы мне удалось научиться стрелять.
— А и верно: это попроще будет, чем учиться снова писать слова, — ответил Орво. — А может, все-таки попробуем?
— Ну скажи, Орво, на что мне это здесь? — ответил Джон. — Может быть, я не собираюсь возвращаться в мир, где пишут и читают, а здесь у вас — кому нужна грамота?
— Покуда, пожалуй, и не нужна, — медленно проговорил Орво. — Но сдается мне, что придет время, и нашим людям понадобится разговор на бумаге, а нашему языку — значки, как и вашему.
— Вряд ли вы этого дождетесь, — досадливо заметил Джон. — И потом — к чему? Какой в этом смысл? Ваш образ жизни не требует ни грамоты, ни книг: вот и живите как жили. Может быть, это и есть самая лучшая и правильная жизнь… Пусть ты не полностью поймешь меня, но я тебе вот что скажу: чем ближе человек стоит к природе, тем он свободнее и чище как в мыслях, так и в поступках. Когда я учился в Торонтском университете — это такая большая школа, где человека накачивают всевозможными, большей частью ненужными знаниями, — у меня был друг, который говорил, что появление человека — ошибка эволюции, ибо только человек вносит разлад в биологическое равновесие природы…
Джон взглянул на Орво и оборвал себя:
— Извини, Орво. Я вижу, ты ничего не понимаешь, — и засмеялся. — Чем дальше вы будете держаться от белого человека и его привычек, тем лучше будет для вас.
— Может, это и правда, а может, и неправда, — со свойственной ему прямотой заметил Орво и прибавил: — Однако ружье, из которого ты опять стрелять собираешься, придумали белые люди.
Настал день, когда Орво, Токо и Джон отправились на припай, захватив с собой винчестер.
Через сотню шагов яранги уже исчезли из глаз. В северном направлении, насколько хватал взгляд, простиралось покрытое льдами море. Чудовищные нагромождения торосов возвышались на десятки метров. Изредка попадались обломки голубеющих айсбергов.
У горизонта скалистый берег тянулся к небу и отвесные берега, изъеденные морским прибоем, чернели в белых снегах. Мрачные скалы местами были прочерчены по вертикали оледенелыми водопадами, а над уступами нависли тяжелые козырьки будущих снежных лавин.
Отвесные берега переходили на материке в пологие холмы. На одном из них среди снежного однообразия высились китовые челюсти, накрепко врытые в землю.
— Что там? — спросил Джон, кивая в сторону темневших костей.
— Могила Белой Женщины, — ответил Орво.
— Белой Женщины? — удивился Джон.
— Не совсем белой, — поправился старик. — Так ее прозвали, потому что родилась она и жила на берегу белого от льда и снега моря.
— Говорят, что все, кто живет на побережье, ее дети. А стало быть, и мы, — добавил Токо.
Пройдя немного по морскому льду, люди остановились и принялись сооружать мишени. Их было три — одна другой меньше.
Орво прикатил обломок льдины, обтесал ее охотничьим ножом, превратив в щит с бойницей и упором для винчестера. Токо занял боевую позицию и опробовал оружие. Малая мишень от первого же выстрела разлетелась на мелкие куски.
— Добро, — удовлетворенно произнес он и поманил Джона. — А теперь ты.
Вчера на кожаном наручнике ко многим приспособлениям прибавилось еще одно — маленькая петелька, устроенная так, что Джон мог ею зацепить спусковой крючок винчестера. Удобно пристроившись за ледяным щитком и крепко упершись ногами в лед, Джон прицелился. На «Белинде» он считался неплохим стрелком. Но сейчас сердце так колотилось, словно в грудной клетке ему вдруг стало очень просторно. Мушка подпрыгивала. Джон опустил приклад и несколько раз глубоко вздохнул. Встретясь глазами с Орво, он поймал сочувственный и ободряющий взгляд.
Отдышавшись, Джон снова прицелился. Грянул выстрел. От напряжения глаза затянулись слезной пеленой, и Джон ничего не видел.
— Постарайся не дергать плечом, — услышал он спокойный голос Орво.
— Пуля прошла чуть выше, — уточнил Токо. — Ты целился правильно, да плечом дернул.
Токо показал на пальцах, на каком расстоянии от мишени прошла пуля. И хотя было весьма сомнительно, каким образом он мог поймать глазом пулю, Джон поверил ему и на этот раз целился уже спокойнее.
По звуку Джону стало ясно — пуля попала в цель.
— Одна нерпа есть! — обрадовался Токо.
Жаркая радость прихлынула к сердцу Джона: он может стрелять! В глазах этих дикарей он больше не дармоед. Он способен самостоятельно добывать пищу и может смело смотреть в глаза не только Пыльмау, но и Токо, Орво и ехидному и злоязычному Армолю.
— Попробовать еще? — спросил он Токо.
— Надо беречь патроны, — сказал Орво, забирая винчестер. — Придет лето, приплывут корабли белых людей, и ты добудешь свое собственное ружье.
На обратном пути Джон ступал твердо и уверенно. Теперь он настоящий человек! И, быть может, зря он мечтает о возврате к своим соплеменникам. Оставшись здесь, он станет таким же добытчиком, как Токо, Орво, Армоль и другие жители Энмына. Вся его жизнь будет мериться степенью наполнения желудка. Придет время, и он женится на одной из представительниц этого племени, наплодит целый выводок детей, которым подавай и еду, и одежду, а когда не будет удачи на промысле, будут они тихо умирать в пологе, где ни тепла, ни света. Он усвоит обычаи этого племени и, возможно, даже уверует в здешних духов и богов… И ни разу больше не порадует его глаза цвет зеленого леса, не будет теплая вода ласкать его тело, а сердце не замрет при виде красавицы. Он приобретет облик чукчи, а внутренним своим миром не будет сильно отличаться от тех животных, которые обитают в здешних холодных краях…
Но кто скажет, какая жизнь истинна и необходима человеку? Та, которой живут оставшиеся в том, почти недоступном, мире, куда уплыл Хью, бросив своего соплеменника, человека, которому он клялся в верности и дружбе?
Или эта, с которой Джон соприкоснулся в несчастье и которой он живет, порой забывая о том, что он неполноценный человек. Счастлив ли он будет, вернувшись на родину далеко не таким, каким его ждут, а потом всю жизнь будет слышать слова утешения, слова жалости., одним словом — калека?
Конечно, обольщаться не следует. Очень возможно, что здешняя жизнь кажется привлекательной только внешне и поначалу. Может быть, окунувшись в нее глубже, Джон узнает и неприятные вещи. Но, с другой стороны, он достаточно здесь пожил, чтобы убедиться в чистоте и искренности этих детей снега и холода…
В грудах проходили дни. Едва только Орво или Токо возвращались с промысла, как тут же брали Джона и отправлялись в торосистое море пострелять. Одна за другой разлетались на куски льдины, зимнюю тишину раскалывал звук выстрела, и каждый выстрел вселял в Джона уверенность в себе.
Вечерами он садился за шаткий столик и пытался писать. Буквы получались огромные, налезали друг на друга, но это уже были буквы, а не бессмысленные каракули.
А когда ему удалось вывести на листочке бумаги имя Джинни, он испытал настоящий восторг и крикнул в чоттагин:
— Смотри, Токо, что я сделал!
Токо просунул в дверь встревоженное лицо.
Джон показал ему листок бумаги, где огромными детскими буквами и криво было нацарапано дорогое ему имя.
— Видишь, это я написал! — взволнованно сказал Джон. — Понимаешь, вот этими руками написал!
С большим трудом Токо догадался, о чем идет речь. Ну, если мерить мерками того мира, то, наверное, Сон достиг большого. А для Токо самым важным было то, что белый научился стрелять, а стало быть, уже не умрет голодной смертью.
Возвращение к жизни радовало Джона, но все чаще и чаще заставляло обращаться его к когда-то мелькнувшей мысли остаться здесь навсегда, стать таким, как Токо, Орво, не испытывать никогда забот и усложненностей искусственного мира, откуда он, по несчастью, явился сюда. Иногда Джон как бы становился на место своих новых друзей, их глазами смотрел на себя и себе подобных, и сомнение охватывало его. Да, может быть, здесь и есть она, эта истинная жизнь, жизнь, достойная человека.
