Новая Элоиза, или Письма двух любовников (СИ) - Руссо Жан-Жак (книги txt) 📗
Безрассудный! или еще не довольно испытал я унижений не искав новых! К чему считать несходства, которые любовь уничтожала? Она меня возвышала, она сравнивала меня с торбою, ее пламень подкреплял меня; наши сердца были соединены, все чувствия их были нам общи, и мои разделяли величество твоих. Но теперь я опять упал во всю мою низость! Сладкая надежда, которая питала мою душу и меня столь долго обольщала, уже ты погасла невозвратно? Она не будет никогда моею? Я ее теряю навсегда? Она делает благополучие другого?.. О бешенство! о адское мучение!.. Неверная! Ах! Должна ль ты была когда… прости мне, прости, сжалься над моим исступлением. О Боже! справедливо сказала ты, что ее нет больше… ее нет, сей нежной Юлии, которой я мог открывать все движения моего сердца! Я был несчастлив, и мог жаловаться!.. Она могла меня внимать… Я был несчастлив… что же я теперь?.. Нет, я не заставлю тебя стыдиться ни себя, ни меня. Уже совершилось то; должно отказаться друг от друга, – должно нам расстаться. Сама добродетель произнесла приговор; рука твоя его начертала. Забудем… забудь меня, по крайней мере. Я на то решился, я клянусь; я о себе больше говорить тебе не буду.
Смею ль я хотя о тебе говорить еще се тобою, и сохранить единое участие, какое остается мне на земли, и состоит в твоем благополучии? Изъясняя состояние души своей, ты мне ничего не сказала о своей участи. Ах! в воздаяние жертвы, которую ты должна почувствовать, удостой извлечь меня из сего несносного сомнения. Юлия! Счастлива ль ты? Если ты счастлива, то дай мне в отчаянии моем сие единое утешение, к которому я способен: буде же нет, то из жалости удостой мне о том сказать, я не так долго несчастлив буду.
Чем более рассуждаю я о признании, о котором ты думаешь, тем меньше могу на него согласиться, и та же причина, которая всегда отнимала у меня смелость тебе отказывать, должна сделать меня в сем случае неупросимым. Причина к тому есть чрезвычайной важности, и я убеждаю тебя рассмотреть точно мое о том мнение. Во-первых, мне кажется, что чрезмерная твоя нежность в рассуждении сего приводит тебя в заблуждение; и я не знаю, на каком основании самая строгая добродетель может требовать подобного признания. Никакое обязательство в свете не может иметь возвратного действа. Нельзя обязаться за прошедшее, ни обещать того, чего нет больше возможности исполнить. Почему должны мы отчетом тому, с кем вступаем в обязательство, в прежнем употреблении своей свободы и верности, которая еще не была ему обещана? Не обманывайся в том, Юлия: не супругу, а другу своему ты изменила. Прежде тиранства отца твоего, Небо и природа нас соединили. Заключив новые узы, ты сделала преступление, которого ни любовь, ни честь, может быть, не простят никогда; и так мне одному принадлежит взыскивать добро, которое Г. Вольмар у меня похитил.
Ежели есть случаи, где должность может требовать подобного признания, то тогда только, когда опасность вторичного падения принуждает благоразумную женщину взять предосторожности для своей защиты. Но письмо твое показало мне более, нежели ты думаешь, точные твои мнения. Читая его, чувствовал я в моем сердце, сколько твое готово было возненавидеть, в самых недрах любви, преступное обязательство, которого ужасе отнимала у нас разлука.
Из чего следует, что должность и честность не требуют сего признания, а благоразумие и рассудок его запрещают; ибо сие будет без нужды подвергать опасности то, что есть драгоценнейшего в браке, привязанность супруга, взаимную доверенность, спокойствие дому. Довольно ли ты размышляла о таком поступке? Знаешь ли ты столько своего мужа, чтоб удостовериться, какое действо он над, ним произведет? Знаешь ли, сколько есть таких мужчин, которым не больше сего надобно к получению неукротимой ревности, непреодолимого презрения, и, может быть, к покушению на жизнь жены своей? Должно для сего тонкого исследования смотреть на времена, места, нравы. В земле, где я живу, подобные открытия делаются без всякой опасности; и те, которые так мало уважают супружескую верность, не такие люди, чтоб ставить за велико проступки, предшествовавшие обязательству. Не говоря о причинах, кои делают иногда сии признания необходимыми, и которые для тебя не имеют места, я знаю не очень почтенных женщин, которые сделали себе с небольшою отважностью достоинство из сего чистосердечия, может быть для того, чтоб получить за сию цену доверенность, коею бы могли они в нужде обманывать. Но в местах, где святость брака больше чтится, в местах, где сей священной узел составляет союз твердой, и где мужья имеют ненарушимую привязанность к женам своим, они требуют от них строжайшего отчета; они хотят, чтоб сердца их питали к ним только одним нежное чувство, присваивая себе право, какого иметь не могут, они требуют, чтоб женщины были для них одних прежде, нежели им принадлежали, и не прощают также злоупотреблений вольности? как настоящую неверность.
Поверь мне, добродетельная Юлия, и не предавайся бесплодному и ненужному жару. Храни опасную тайну, которую открывать ни что тебя не принуждает, и которой объявление может погубить тебя без всякой пользы твоему супругу. Если он достоин сего признания, душа его будет опечалена, и ты огорчишь его без причины: если же он недостоин, то для чего ты хочешь дать ему предлог к негодованиям против тебя? Почему ты знаешь, что добродетель, которая подкрепляла тебя против нападений твоего сердца, будет еще поддерживать против домашних, всегда вновь рождающихся печалей? Не умножай добровольно горестей своих, страшась, чтоб они не превзошли твоего мужества, и чтоб ты не впала от чрезмерных своих сомнений в состояние еще худшее того, из которого с трудом вышла. Мудрость есть основание всякой добродетели; советуйся с нею, я тебя усердно прошу, в самом нужном обстоятельстве своей жизни, и если сия ненастная тайна столь жестоко тебя отягощает, подожди, по крайней мере, открыть ее, пока время и продолжительная искренность дадут тебе совершеннее узнать твоего супруга, и прибавят в его сердце к действу красоты твоей, еще сильнее действо прелестей твоего нрава, и сладкую привычку их чувствовать. Наконец, пока все сии основательные причины тебя не уверят, не отвращай слуха от голоса, которой тебе их предлагает. О Юлия! послушай человека несколько способного к добродетели, и, по крайней мере, достойного от тебя какой-нибудь жертвы за ту, которую он тебе приносит ныне.
Должно окончить сие письмо. Но я чувствую, что не могу удержаться, чтоб не говоришь с тобой тем языком, которого ты не должна уж больше слышать. Юлия, должно тебя оставить! В такой еще молодости, должно отречься благополучия! О время, которое не может больше возвратиться! время навсегда прошедшее, источник вечных сожалений! Утехи, восторги, сладкие изумления, минуты нежностей, небесные восхищения! Любовь, единая любовь моя, честь и услаждение моей жизни! Простите навеки.
Письмо XX
ОТ ЮЛИИ
Ты спрашиваешь, счастлива ль я. Сей вопросе меня трогает, и делая его ты помогаешь мне ответствовать, ибо вместо того, чтоб искать забвения, о котором ты говоришь, я признаюсь, что не могу быть счастлива, если ты перестанешь меня любить: но я счастлива по всему, и только не достает к моему счастью твоею благополучия. Ежели я убегала в прежнем письме моем говорить о Вольмаре, я щадя тебя то делала. Я столько знаю твою чувствительность, что не могла не опасаться умножить твоих мук: но твое беспокойство о моей участи принуждает меня сказать тебе о том, от кого она зависит. Я не могу иначе говорить как образом достойным его и приличным его супруге и другу истины.
Г. Вольмар близь пятидесяти лет единообразная и порядочная жизнь его, и тишина страстей, сохранили ему столько здоровья и бодрости, что кажется едва он имеет сорок лет и старость ни по чему более в нем не приметна, кроме испытания и мудрости. Он имеет вид благородной и предупреждающий, наружность простую и откровенную; поступки его больше вежливы, нежели рачительны: он говорит мало и с великим смыслом, но не наблюдая большой точности и не вмешивая наставлений. Он одинаков для всех, никого не ищет, не удаляется, и никогда не делает ни каких предпочтений, кроме основанных на рассудке.
