Наши предки - Кальвино Итало (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
— Памела, — говорит она ей, — пора наконец этому бродяге по прозвищу Добряк на тебе жениться.
— Ты что, сама до этого додумалась?
— Он тебя ославил на всю округу, пускай теперь женится. Он покладистый, чего ни попросишь, не откажет.
— Да кто ж это тебя надоумил?
— Помолчи, знала бы кто, поостереглась бы язык-то распускать. Злыдень собственной персоной, наш сиятельный виконт, вот кто мне это присоветовал.
— Черт побери! — Памела уронила белку на землю. — Какую еще ловушку он мне готовит?
Только Памела принялась учиться свистеть на стручке, откуда ни возьмись ее отец — будто бы по дрова.
— Памела, — говорит он ей, — хватит тебе морочить голову нашему виконту Злыдню, соглашайся, но при одном условии — пусть венчается с тобой в церкви.
— Это ты сам придумал, а может, кто помог?
— Разве тебе не хочется стать виконтессой?
— Сначала ты ответь на мой вопрос.
— Тогда слушай: советует это нам святой души человек, бродяга по прозвищу Добряк.
— Господи, да он совсем сбрендил! Ну погодите, вы у меня оба попляшете!
Проезжая на своем одре зарослями колючего кустарника, Злыдень в который раз обдумывал свой хитроумный план: если Памела выходит замуж за Добряка, перед лицом закона она становится женой Медардо ди Терральбы, то есть его самого. И тогда он вправе отобрать Памелу у соперника, тот и пикнуть не посмеет...
Но вдруг на его пути вырастает Памела и говорит:
— Виконт, я согласна, мы можем пожениться.
— Кто это «мы»?
— Мы с вами. Я перееду в замок и стану виконтессой.
Этого Злыдень никак не ожидал. «Раз так, — подумал он, — то нет никакой необходимости ломать комедию и выдавать ее замуж за мою левую половину, я женюсь на ней сам, и дело с концом».
— Согласен, — ответил виконт.
— Тогда сговоритесь с моим отцом.
Вскоре Памела встречает Добряка на муле.
— Медардо, — говорит она, — делать нечего, я в тебя влюбилась, и, если хочешь моего счастья, проси моей руки.
Бедняга, который ради ее же блага решился на такую жертву, застыл с раскрытым ртом. «Но если она почитает за счастье выйти за меня, не могу же я заставить ее выйти за другого», — подумал он и ответил:
— Дорогая, я тотчас же начну готовиться к свадьбе.
— Но прошу тебя — сговорись с моей матерью.
Как только стало известно, что Памела выходит замуж, вся Терральба переполошилась. Кто говорил, что она выходит за одного Медардо, кто — за другого. А ее родители, словно нарочно, вносили еще большую путаницу. Конечно, для чего замок надраивали и украшали, если не для свадебного торжества? Виконт сшил себе черный бархатный костюм с огромным буфом на рукаве и еще одним на штанине. Но и бродяга щеголял в заштопанном носке, а мула своего выскреб до блеска. На всякий случай в церкви начистили все подсвечники.
Памела объявила, что до начала торжеств останется в лесу. Она возилась с приданым, и я бегал по ее поручениям. Памела сшила себе белое платье с длиннющим шлейфом, фату, сплела венок и пояс из стебельков лаванды. А из остатков материи она смастерила подвенечные платья для козочки и для уточки и бегала вместе с ними по лесу, пока фата не разорвалась в клочья о ветки, а шлейф не подмел все лесные тропинки и не собрал всего лесного мусора.
Только ночью в канун свадьбы Памела была задумчива и даже немного встревожена. Она сидела на холмике, поросшем зеленой травой, укрыв шлейфом ноги и подперев рукой голову со съехавшим набок лавандовым венком, вздыхала и смотрела на окружавшие ее леса.
Я оставался при ней безотлучно — нам с Исайей, который, однако, до сих пор носа не казал, поручили быть дружками невесты.
— Ты за кого выходишь замуж, Памела? — спросил я ее.
— Понятия не имею, — вздохнула она, — и что-то меня ждет, радость или беда?
А из чащи доносился то гортанный выкрик, то протяжный вздох. Женихи, закутанные в черные плащи, в предсвадебном томлении блуждали по лесным оврагам, один — на тощем коне, другой — на облезлом муле, и стенали, вздыхали, предаваясь тревожным думам. Конь скакал по обрывам и кручам, мул карабкался по склонам и косогорам, но ни разу всадники не встретились друг с другом.
А на рассвете конь на полном скаку сорвался в овраг, и Злыдень опоздал к свадьбе. Мул, наоборот, трусил тихо, да лихо, и Добряк точно ко времени поспел в церковь, как раз вместе с невестой, за которой мы с Исайей несли шлейф: Исайя, правда, упирался изо всех сил и все норовил на нем прокатиться.
Когда к алтарю приковылял на костыле один Добряк, зрители были явно разочарованы. Но брак был заключен по всем правилам, молодые сказали друг другу «да», обменялись кольцами, и священник провозгласил:
— Медардо ди Терральба и Памела Маркольфи, объявляю вас мужем и женой!
В этот самый момент из придела, налегая на костыль, вышел виконт — его новый бархатный костюм с буфом имел вид самый плачевный.
— Медардо ди Терральба — это я, — объявил он. — Памела — моя жена.
Добряк заковылял к нему навстречу.
— Нет, я тот Медардо, за которого вышла замуж Памела.
Злыдень отбросил костыль и выхватил шпагу. Добряку ничего не оставалось, как последовать его примеру.
— Защищайся!
Злыдень сделал выпад, Добряк парировал, и оба они в ту же секунду оказались на земле.
Фехтовать, стоя на одной ноге, невозможно, и соперники сразу это поняли. Дуэль пришлось отложить, чтобы подготовиться к ней как следует.
— Ну вы как хотите, — сказала Памела, — а я, пожалуй, вернусь к себе в лес. — И она убежала из церкви, волоча по земле шлейф, который больше никто не поддерживал. На мостике ее дожидались козочка и уточка — они вовсю припустили вслед за ней.
Дуэль должна была состояться на рассвете следующего дня на Монашьем лугу. Пьетрокьодо сочинил эдакую ногу-циркуль: она крепилась к поясу и упиралась в землю под углом. В таком положении дуэлянты чувствовали себя вполне уверенно, могли сделать шаг вперед и в сторону, могли двигать корпусом. Прокаженный Галатео, который раньше был дворянином, взял на себя обязанности распорядителя, Злыдень выбрал своими секундантами отца Памелы и начальника замковой стражи, Добряк — двух гугенотов. Доктор Трелони обеспечивал медицинскую помощь, он приволок кипу бинтов и огромную бутыль с бальзамом, как будто предстояло настоящее сражение. В результате мне повезло: сам доктор унести все это был не в состоянии, и я получил возможность увидеть дуэль собственными глазами.
Занимался бледный рассвет, когда на лугу сошлись два тощих черных дуэлянта. Прокаженный дунул в рожок — подал сигнал начинать; небо задрожало, как натянутая струна, кроты в своих норах глубже зарылись в землю, сороки, спрятав голову под крыло, с криком вырвали у себя по перу, червь сожрал собственный хвост, гадюка впилась в себя зубами, оса сломала жало о камень. Все на свете взбунтовалось против себя: лужи подернулись льдом, лишайник превращался в камень, а камень в лишайник, палые листья становились землей, вязкая смола душила деревья. Человек, взяв в обе руки по шпаге, кинулся сам на себя.
И на этот раз Пьетрокьодо потрудился на славу: циркули чертили на лугу круг за кругом, и дуэлянты бросались в атаку, закрывались, уходили, делали ложные выпады. Но все их усилия пока были безрезультатны. При каждом выпаде шпага неизменно попадала в развевающийся плащ противника, под которым была пустота, а должна была быть та самая половина виконта, которая и наносила удар. Несомненно, будь дуэлянты целыми, а не половинами, они давным-давно продырявили бы друг друга. Злыдень дрался с яростным остервенением, однако ни одна его атака не достигала цели. Добряк фехтовал изящно и ловко, как всякий левша, но только и делал, что колол плащ противника.
Наконец эфес уперся в эфес, ножки циркулей, как зубья бороны, врылись глубоко в землю. Злыдень резко отпрянул назад, потерял равновесие, но, падая, сумел нанести рубящий удар страшной силы: удар пришелся параллельно огромному шраму Добряка, почти по нему, так что сразу было не понять, попал виконт или промахнулся. Но тут же кровь брызнула из головы, проступила на плаще, от груди до бедра, и все стало ясно. Добряк рухнул на землю, но в последний момент успел, словно нехотя, взмахнуть шпагой, и она тоже прошла где-то рядом с телом противника, вдоль самого рубца, от темени до копчика. Теперь и у Злыдня из всего огромного шрама хлестала кровь. У дуэлянтов были вновь обрублены вены, и открылась старая рана, которая когда-то разделила их надвое. Оба навзничь лежали на лугу, и кровь их снова сливалась вместе.
