Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗

Несколько дней спустя мы узнали, что он собрал около тысячи человек и с ними покинул побережье Мессинского пролива, направившись в сторону Монтелеоне.

Эти вести возвратили королеве бодрость и набросили на могилу бедного маленького принца второй покров, покров забвения.

Я уже упоминала о том, как мы проводили вечера. Так все и шло: король продолжал бранить президента Кардилло, президент Кардилло — раздражаться, герцог де С. — метать банк и сверкать своими перстнями и булавками, я — проявлять желание завладеть ими, Нельсон и сэр Уильям — покупать мне их.

Королева, не принимавшая участия в игре, сидела в уголке с юными принцессами и вышивала знамя, предназначенное для калабрийцев: она собиралась отослать его кардиналу тотчас, как только работа будет закончена.

Наши дни, особенно с тех пор как задули робкие теплые ветерки и засияли первые лучи весны, ни в чем не уступали нашим вечерам. Конец февраля и начало марта в Палермо — дивная пора. Два-три раза в неделю мы устраивали морские прогулки: завтракали на борту одного судна, обедали — на другом. Каролина редко участвовала в этих развлечениях: после разгрома неаполитанской армии, странного возвращения мужа с поля боя и поспешного бегства из Неаполя она так и оставалась мрачной и более чем когда-либо поглощенной своей ненавистью. Из этого состояния ее выводили только припадки ярости, приводившие в ужас всех, кто ее окружал, и тогда одна я могла подступиться к ней. Поэтому истинной королевой наших увеселений была я.

Действительно, во время этих прогулок, в которых участвовали придворные дамы и господа на пяти-шести десятках лодок, разукрашенных флагами, мы с Нельсоном всегда были во главе в своей лодке с дюжиной гребцов, тогда как у самого короля их было только восемь. По правде сказать, стоило нам выйти в море, как король, вместо того чтобы слушать наших музыкантов и певцов, принимался стрелять чаек и нырков.

Мы же после морской прогулки останавливались то на «Каллодене», то на «Минотавре», завтракали, потом вновь садились в нашу лодку под звуки музыкальных инструментов и пение. Порой, смежив веки, я мысленно переносилась во времена античности: мне нравилось думать, что я не впервые явилась в этот мир, что моя душа уже жила в нем когда-то и я была тогда Клеопатрой, а Нельсон — Антонием. Тогда я припоминала какие-нибудь прекрасные строки из драмы Шекспира и произносила их вслух, отдавая на волю ласкового ветерка, пролетавшего над нами, играя верхушками пальм и принося аромат апельсиновых деревьев Багерии. Потом, когда последние лучи закатного солнца окрашивали в розовый цвет вершину горы Пеллегрино, мы поворачивали к «Авангарду», освещенному a giorno. На палубе нас ждал накрытый стол, такой длинный, что занимал ее всю; пушек не было видно за буфетами, сплошь заставленными серебряной посудой, букетами цветов и подносами со всевозможными сладостями; все усаживались за стол — я напротив короля, как если бы была королевой, между Нельсоном и капитаном Трубриджем или командором Томас-Льюи. Трапеза длилась до глубокой ночи, и всякий раз, когда кто-либо из нас провозглашал тост, пушки нижней палубы палили, а орудия форта приветственно отзывались им.

Нельсон часто бывал подавлен и озабочен; я чувствовала: среди этой праздности его мучают угрызения совести, голос которой напоминает ему, что его место не здесь; в такие мгновения он вставал из-за стола, ссылаясь на необходимость дать какие-то распоряжения, и в раздумье удалялся один на верхнюю палубу. Однажды я последовала за ним и, приблизившись сзади, незамеченная, услышала, как он бормочет:

— Какой же я жалкий безумец! На самом деле мое судно больше похоже на лавку торговца сладостями, чем на корабль голубой эскадры!

Но тут моя рука обвилась вокруг его шеи, и он поплелся за мной на свое место, унылый и пристыженный тем, что его жалоба была услышана.

Приближалась пора карнавала, а поскольку от кардинала Руффо приходили все более ободряющие вести, при дворе дали несколько костюмированных балов. Нельсон, видимо томимый желанием забыться, придумал воспользоваться этим поводом, чтобы, переодевшись в маскарадные костюмы, мы могли побродить по улицам. Дважды или трижды мы предались этому безумству, пока случай, едва не повлекший за собой весьма прискорбные последствия, не излечил нас от него.

Однажды ночью, когда мы, переодетые, так блуждали по Палермо, Нельсон, по свойственной англичанам привычке слишком много выпивший после обеда, привел меня в один сомнительный дом, часто посещаемый офицерами английской эскадры. Ни один из них определенно не узнал нас, однако у боцмана и гардемарина, которые пьянствовали, сидя в уголке, возникли подозрения. Когда мы встали и вышли, они последовали за нами и видели, как мы вошли в посольский особняк. Почти в то же мгновение оттуда вышел король и, заметив двух приятелей, пребывавших в веселом расположении духа, пожелал узнать, что им здесь понадобилось. Боцман с грехом пополам мог объясняться по-итальянски и весьма позабавил короля, живописав ему наше приключение. За это Фердинанд пообещал, что его не забудет, и спросил, какая милость более всего пришлась бы ему по вкусу. Боцман отвечал, не переставая смеяться, что с самого своего рождения его заветной мечтой было сделаться знатным кавалером.

— Хорошо, — сказал король, — будь покоен, ты им станешь! Как тебя зовут, на каком корабле ты служишь?

Боцман отвечал, что его имя Джон Бэринг и он состоит в экипаже «Авангарда». При этом он напомнил королю о некоторых маленьких услугах, которые имел счастье оказывать ему по пути из Неаполя в Палермо.

— Верно, — кивнул король, — я помню!

— Хорошо! — заметил боцман, — а я уж было подумал, что ваше величество об этом забыли!

— Отчего же? — спросил Фердинанд.

— Потому, — объяснил боцман, расхрабрившись при виде благодушия короля, — что ни мне, ни моим товарищам из нашего экипажа ни разу не доводилось пить за здоровье вашего величества, платя за вино монетами с каким-либо иным изображением, кроме профиля нашего доброго государя Георга Третьего.

Король прикусил губу.

— Ну что ж, — заявил он, — завтра ты будешь пить за мое здоровье за деньги с моим профилем, а твои друзья выпьют за тебя и будут называть тебя кавалером.

Поскольку король был весьма болтлив, он тотчас поспешил к королеве и рассказал ей всю историю: как я, переодетая, бродила по улицам с Нельсоном, как зашла с ним в дом, для которого он нашел определение более впечатляющее, нежели просто «сомнительный», и, наконец, как ему встретился английский боцман и тот так его позабавил, что он обещал сделать его кавалером Константиновского ордена Святого Георгия.

Затем, в тот же вечер, он собственноручно написал приказ, чтобы завтра утром князь Лудзи, министр финансов, отправил команде «Авангарда» тысячу триста унций золота в знак благодарности.

Князь Лудзи должен был сообщить об этом решении адмиралу Нельсону, в то же время предупредив, что его величество произвел боцмана Джона Бэринга в кавалеры Константиновского ордена Святого Георгия в награду за услуги, что тот ему оказывал во время плавания.

К несчастью для бедняги-боцмана, король, как я уже говорила, все рассказал королеве, а королева — мне, посоветовав впредь быть осмотрительнее, имея в виду, что меня узнали и за мной следили.

При первой же встрече с Нельсоном я в свою очередь объяснила ему, что произошло. В первом порыве гнева он просто-напросто заявил, что велит повесить Джона Бэринга. Не знаю, имел ли он на это законное право, но, считая себя на своем корабле не менее чем абсолютным монархом, он, разумеется, поступил бы как сказал.

Я так его умоляла этого не делать, что он ограничился лишь одним — прогнал нескромного боцмана, и я сожалею, что не сумела добиться для него полного прощения.