Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗

Мужикам отвечать не хочется, бабы не решаются.

Молчание становится напряженным.

— Известно, — сиплым дискантом произносит какой-то мужичок в задних рядах, чтобы не раздражать начальство.

Быстров картинно отступает на шаг назад.

— Так вам что — не нравятся декреты?

Заверить Быстрова в том, что нравятся, никто не спешит.

— А вот мы сейчас выявим, кого куда клонит, — угрожающе заявляет Быстров. — Голосую: кто против декретов Советской власти, прошу поднять руку!

Собрание успенских земледельцев проявляет редкое единодушие.

— Значит, никого? — Быстров оборачивается к Филиппу Макаровичу. — Товарищ Устинов, запротоколируйте: никого! — Быстров слегка вздыхает, вырвав у мужиков эту победу. — Своим голосованием вы сами приговорили, что все женщины получат землю на равных основаниях с мужчинами. — Он поглядывает на мужиков, как петух на свое куриное стадо. — Товарищ Сафонова! — зовет он. — Прошу… Прошу сюда!

Матрена конфузится, поправляет платок.

Бабы подталкивают ее:

— Иди, иди! Чего уж там… Кличут же!

Матрена выбирается к столу. Дергает платок за концы, затягивает потуже узел. Щеки ее разрумянились, спроси кто сейчас, рада ли, что добилась своего, она тут же откажется от земли.

Но Быстров ни о чем не спрашивает.

— Поздравляю, — строго говорит он, протягивает руку.

Матрена подает ему кончики пальцев, и они обмениваются рукопожатием.

— Падла, — негромко говорит кто-то сзади.

— Чего? — переспрашивает Быстров и разъясняет: — Чтоб по этому вопросу никаких больше недоразумений. Сколько Устинову, столько и Сафоновой и всем… Понятно, товарищи женщины?

Чего уж понятнее!

— Извиняйте, гражданин председатель, возможно задать вопрос?

Отец Валерий опять по-ученически поднимает руку.

— А вы здесь зачем?

— Я, гражданин председатель, здесь не столько как священнослужитель, а на предмет земли…

— Какой еще там земли?! — вопит все тот же старик, у которого нос треугольником. — У церквы свой участок.

— Это какой участок? — интересуется Быстров.

Филипп Макарович наклоняется к уху Быстрова. Объясняет. Участок между церковью и почтой издавна закреплен за причтом.

— Это по какому такому закону? — спрашивает Быстров. — Не дарена, не куплена, а своя?

Отцу Валерию удивителен вопрос.

— Уж так повелось…

Быстров задумывается.

— А вам за требы чем платят — зерном?

— Чем придется. Случается, и зерном.

— А вот намедни хлеб на селе для городского пролетариата собирали, вы сколько, батюшка, дали?

Вон он куда гнет!

— С меня не требовали, потому как мой хлеб не взращенный, а трудовой.

— Это как понимать?

— Даденный за службу, а не с земля.

— Так, может, вам и не надо земли, прихожане и так отсыплют?

— Мне бы и не надо, прокормлюсь, за дочек беспокоюсь, за их будущее.

Мужики внимательно следят за переговорами: кто кого уговорит: Быстров упрям, отец Валерий настойчив.

— А вы верите в будущее?

— Извините, в какое?

— В наше, советское? На будущее надо поработать!

Отец Валерий косит глаза в сторону.

— Извините, не понял…

Отец Валерий вправду не понимает, куда клонит Быстров, он хоть и в подряснике, но мало чем отличается от успенских мужиков — такой же озадаченный вид, та же тревога за землю. Зато Быстров все самоувереннее и самоувереннее, сейчас он особенно строг.

— Например, в мировую революцию?

Отец Валерий смущенно молчит.

— Верите во всемирный коммунизм?… Установим на Земле, потом на Луне, на Марсе…

Отец Валерий набирается мужества:

— Сие невозможно.

— В таком случае отобрать землю, — приказывает Быстров Устинову. — Землю давать только тем, кто согласен на мировую революцию.

— Товарищ Быстров…

Отец Валерий сейчас заплачет.

— Вам с нами не по пути. А с дочками вашими особый разговор, я им укажу выход…

Не может отец Валерий сказать, что верит в коммунизм, да еще на Луне, покриви он душой, мужики все равно ему не поверят, все их уважение потеряешь.

Славушка жалеет батюшку, но ничего не поделаешь: рожденный ползать летать не может, сам Славушка не сомневается в возможности полета на Луну, помнит Уэллса. «Первые люди на Луне» он прочел года три назад, уверенность Быстрова лишь приближает неизбежное.

— Решим по справедливости, — говорит Быстров. — Землю делим по числу душ, а кому какую, определим по жребию. — Указывает на список и обращается к Устинову: — Все участки переписаны?

Филипп Макарович разводит руками — может ли быть иначе?

Земля, принадлежащая успенскому обществу, поделена на равные участки, они разнятся лишь качеством земли и отдаленностью от села.

Быстров рассматривает списки.

— Эк нашинковали! Чтоб коммуной, а то вон какая чересполосица…

Еще никто не догадывается, что придумал Быстров; он что-то соображает и обращается к Евгению Денисовичу:

— Тетрадка найдется?

Тот лезет в шкаф, подает тетрадку. Быстров поворачивается к мальчикам, оказывается, он вовсе о них не забыл, подзывает к себе.

— Режьте бумагу и пишите номера.

Потом заставляет Егорушкина перенумеровать по списку все участки.

— А теперь так: я называю домохозяина, ребята достают номер и участок, номер которого выпал, закрепляется за этим хозяином.

Филипп Макарович бледнеет, справедливее не может быть дележа, только нет надежды, что земля за Кривым Логом достанется ему…

Все идет как по маслу: Быстров называет фамилии, Колька и Славушка поочередно вытаскивают бумажки, и Егорушкин отмечает кому какой достался участок.

Кто ругается, кто смеется, кто плачет; кто-то в выигрыше, кто-то в проигрыше; но ничего не скажешь — что честно, то честно.

Жеребьевка тянется долго, участки должны соответствовать количеству душ в хозяйстве, иногда приходится тащить жребий и по второму и по третьему разу…

Мужики нервничают, устали от ожидания и зависти, не будь Быстрова, давно бы передрались. Довольны игрой мальчики, они преисполнены важности, в их руках судьба успенских мужиков. Быстров зорко наблюдает за порядком.

Справедливость — оружие слабых, за справедливость ратуют бедные и слабые, Мотька всех может перекричать, но до последней минуты не верит, что ей дадут землю на равных правах с Устиновым, но вот доходит очередь до нее, и ей дают не только на покойника-мужа, но и на двух сыновей, и даже на девку, на которую она уж никак не рассчитывала получить, и земля достается не так чтобы очень уж плохая, не хуже, чем другим, и недалеко от дома, и Быстров становится для нее олицетворением справедливости…

И для Устинова происходит чудо: Славушка опускает руку в шапку и вытаскивает сороковой номер, под этим номером значится земля за Кривым Логом, по второму разу номер вытаскивает Колька, и второй участок выпадает Устинову опять же за Кривым Логом; правильно говорится, богатому деньги черти куют, на такую удачу Филипп Макарович никак уж не мог надеяться.

Дележ окончен.

— Все, — облегченно говорит Быстров.

— Чего уж справедливее, — скрепляет приговор Устинов.

Поздно, одну «молнию» уже погасили, выгорел керосин, давно пора по домам.

— Объявляю собрание закрытым, — говорит Быстров. — Счастливо оставаться, товарищи.

Но именно он остается в школе, мужики скопом вываливаются на улицу, — Быстров приучил себя доводить дело до конца.

— Завтра утречком перепишите — и в исполком, — наставляет он Устинова и Егорушкина, еще раз просматривая список. — Чтоб никаких изменений.

— А к чему? — успокаивает Устинов. — Не может быть лучше…

У двери стоит насупленный Евгений Денисович, но и его не обходит вниманием Быстров.

— Ничего, ничего, не обижайтесь, добавлю вам керосина, есть еще лишек на складе.

Притворно цыкает на мальчиков:

— А вы чего тут, галчата? По домам, по домам! А то ваши матери мне завтра холку намнут…

Мальчики давно готовы дать деру, да совестно Быстрова, он доверил им дележ земли, а они, не успела кончиться сходка, будто маленькие дети, заморгали глазами и спать. Но если сам гонит…