Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций (полная версия книги .txt) 📗
Они прошли через широкие ворота в стене и оказались во внутреннем дворе. Тут все было как-то по-иному, не так воинственно. Крыльцо, окрашенное в светлые цвета, было обращено к солнцу, и на нём сушилось на верёвках бельё и женская одежда. Посреди двора росло несколько старых деревьев, а в глубине суетились какие-то женщины и играли в песке дети.
Приложив палец к губам, отрок медленно вёл Хенго к боковому входу терема; дверь перед ними отворилась, и немец очутился в великолепной горнице, с широко распахнутым ставнем. В окно, выходившее на озеро, вливался отблеск вечерней зари.
Во всем убранстве комнаты чувствовалась женская рука.
Горницу наполняло благоухание чуть увядших трав. У пылавшего очага, на покрытом подушкой табурете, сидела женщина в просторном шерстяном платье, падавшем тяжёлыми складками. На голове её было накинуто белое покрывало, но лицо — некогда прекрасное — оставалось открытым. От былой её красоты сохранились теперь только чёрные огневые глаза. Подле неё на маленькой скамеечке стояли какие-то горшочки, кружечки, плошки и лежали пучки трав.
С любопытством взглянув на пришельца, который смиренно кланялся ей до земли, она улыбнулась и заговорила с ним на милом его сердцу языке Тюрингенских лесов.
— Откуда ты?
— Милостивая госпожа, — начал немец, оглядываясь на прислужниц, которые из любопытства не покидали комнаты, — я с Лабы, но привык шататься по свету и редко заглядываю домой… Я знаю немного здешний язык, вожу сюда с запада товар и веду мену с ними…
— На что же ты меняешь? — спросила женщина. — Разве можно что-нибудь найти в этой глуши и убожестве? Ни золота, ни серебра, ни других металлов у них нет… как звери, живут они в лесах… Даже городов и сел у них нет… а уж люди…
Она вздохнула. Хенго, с интересом разглядывая её, незаметно сунул руку в карман, достал из него перстень с камнем и издали показал ей. Увидев его, женщина вскочила, велела прислужницам уйти, выслала за дверь отрока и порывисто приблизилась к немцу. Он опустился на одно колено.
— Ты принёс мне весть от моего отца? — воскликнула она.
— И от сыновей ваших, милостивая госпожа, — прибавил, вставая, немец.
— От сыновей, — повторила она, радостно всплеснув руками, и простёрла их к небу. — Рассказывай, рассказывай мне о них, много, долго…
Она снова уселась и, подперев голову, поглядывала то на Хенго, то на огонь, где варилось какое-то зелье, распространяя по комнате пряный аромат.
— Ваш старый отец, — говорил посланец, — шлёт поклон вашей милости. Он дал мне этот перстень в знак того, что вы можете мне довериться.
Шагнув вперёд, он слегка понизил голос:
— Туда доходили разные вести… отец вашей милости встревожен… Он готов прибыть на помощь с людьми, если вам грозит опасность… Для того он и послал меня.
Женщина нахмурила брови и пренебрежительно махнула белой рукой.
— Князь сам скажет вам, нужна ли ему помощь, — проговорила она, — но мы и одни управимся с дядьями, племянниками и кметами… Существуют разные средства…
Говоря это, она как бы ненароком глянула на огонь и на зелье.
— Кметы давно бунтуют, но уже многих нет. И с каждым днём их становится меньше… А мы никого не боимся, городище неприступно, людей у нас достаточно, а мой господин умеет с ними обходиться. Рассказывай мне о детях… Ты видел обоих?
— Видел своими глазами, — отвечал немец, — на свете не сыщешь юношей прекраснее их, ни лучше владеющих оружием, ни таких наездников, как они… Все восхищаются ими…
Лицо женщины просветлело.
— Они могли бы уже возвратиться домой, — прибавил Хенго, — чтобы стать опорой милостивому господину.
— Нет, нет! Ещё не время, — прервала его княгиня. — Я не хочу, чтобы они видели то, что здесь должно произойти, чтобы они так рано начали воевать и проливали кровь… Скоро наступит мир, тогда мы их позовём… Ах! Как давно я не видела своих сыновей! — прибавила она. — У меня их отняли, чтобы они научились у деда и у наших военному ремеслу… Столько лет! Столько лет… Так ты их видел обоих? — снова переспросила она.
— И несколько раз, — повторил Хенго. — Князь Лех хоть и моложе на несколько лет, а рядом с братом кажется его сверстником. Оба сильные, здоровые… Копья умеют метать, как никто… из луков стреляют в птиц и укрощают самых диких коней… У княгини блеснули слезы.
— А красивы они?
— Нельзя быть красивей! — отвечал Хенго. — Высокий рост, светлые лица, синие глаза, пышные кудри…
Улыбка заиграла на губах матери, но в то же время две крупные слезы скатились по её бледному лицу.
Начался долгий, но уже не столь бурный разговор, часто сыпались вопросы…
Уже смеркалось, и комнату освещало только пламя очага, а немец все рассказывал и не мог насытить любопытство матери; наконец, она кивком головы отпустила его:
— До завтра.
Самбору позволили свободно расхаживать по двору, и он мог все осмотреть. Едва они прибыли, к нему бросился Кос, издавна знакомый ему невольник, и увёл в избу, где помещалась дружина. Теперь тут никого не было: одни несли караул на валу, другие прислуживали в тереме, третьи охраняли плотину, а всем остальным князь — не без умысла — велел вооружиться и засесть в боковой горнице. В гостях у него были кметы…
Кос так же ненавидел князя, которому вынужден был служить, как и большая часть челяди, насильно угнанной из лесов. С Самбором они договорились с полуслова…
— Что, и тебя приволокли в эту волчью яму? — шепнул невольник.
— Силой, против воли, — ответил Самбор.
— Да ты знаешь ли, какая тут жизнь? — спросил Кос.
— Чувствую.
— Неволя! Неволя! — вздохнул Кос. — Работать нас заставляют, как волов, избивают, как собак. Да собакам князя лучше живётся.
Оба глубоко вздохнули; в избе было душно, и они вместе вышли на вал, опоясывающий башню. Кос показал ему узкую щель в стене, у самой земли.
— Это темница, — шепнул он. — Вчера туда бросили племянника, глаза ему выкололи… Я сам видел, как его люди держали, когда старый Зжега ножом выкалывал ему глаза… Кровь, как слезы, текла… а он даже не кричал… и пощады не просил, зная, что тут ждать её нечего.
Потом его обвязали верёвкой, спустили в темницу и дают ему туда воду и хлеб, пока не издохнет. Во дворе грозятся, что так же будут поступать и с другими…
— Если уж с племянником такое сделали, что же будет с нашими кметами? — горестно спросил Самбор.
Кос пожал плечами.
— То же самое будет, а то и ещё хуже, — сказал он, — если они вовремя не поумнеют.
Из терема доносился глухой шум, смех и возгласы.
— Это князь веселится, — заметил невольник, — так у него всегда начинается, пока пир не перейдёт в ссору и не пустят в ход ножи… И сегодня вряд ли кончится по-иному… Он только сперва даёт им захмелеть, с пьяными ведь легче разделаться… Сзывают в городище человек двадцать кметов, радушно их потчуют, но мало кто выходит отсюда живым… Князь понемногу их тут истребляет, так остальным уж приходится молчать.
Он с любопытством посмотрел на Самбора.
— А что же ваши терпят? — спросил он.
— Не знаю, право, — осторожно ответил юноша, — верно, и рады бы что-нибудь сделать, да не в силах, а может, и ждут…
— Бабы они! — крикнул Кос.
— Городище — твердыня неприступная, — ответил Самбор.
— Пусть неприступная, — сказал Кос, — но ведь и камни рушатся… А ещё постоит городище и вовсе станет неприступным — на человеческой крови да на костях…
— Дружина у князя большая… Невольник усмехнулся.
— Мирские сходы ещё больше, — тихо сказал он, — были бы только они поумнее… У нас тут всё на немецкий лад… Княгиня, госпожа наша, немка родом, вот немцы и крутятся здесь. Младшие жены и наложницы — тоже с Лабы… И обычай завели немецкий: князь знать не желает ни о какой воле… о мирских сходах да о вечах и слышать не хочет… Девки немецкие толкуют, будто князь грозился, если сам не справится, привести сюда немцев.
Кос приложил ухо к земле: когда затих шум из окон, близ которых находилось подземелье, они услышали тяжёлый вздох. Казалось, эти глухие стенания исходят из земли.
