Наставники. Коридоры власти (Романы) - Сноу Чарльз Перси (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Не то чтобы Диана уж так безошибочно судила о достоинствах ученых мужей. С таким же успехом она могла бы подыскать кандидата на пост епископа. Она относилась к ученым почтительно, словно к священным коровам, но, как бы они ни были священны, она все же принимала их не вполне всерьез. Это не мешало ей с жаром поддерживать притязания доктора Орбела и не мешало ее друзьям с жаром выступать за или против него. Не то чтобы они уж так глубоко интересовались ученым миром. Но приятно было раздавать направо и налево всевозможные должности, приятно было предсказывать, кто выйдет победителем. Это было одно из удовольствий избранного круга. Маргарет, выросшая в среде ученых, чувствовала себя неловко. Она была знакома с Орбелом и не хотела ему повредить. Но она была уверена, что он не справится с такой ролью.
— Это блестящий ум! — сказала Диана, ослепительная в белом платье, точно елочная игрушка.
По правде говоря, пыл Дианы, хвалебный дуэт ее друзей — министров, угрызения Маргарет — все это едва ли могло иметь последствия. Конечно, премьер-министр всех выслушает, и, конечно, он не даст себя провести. Ходатаям Орбела, пожалуй, будет сказано несколько обнадеживающих слов. И в то же самое время в личной канцелярии премьера какой-нибудь молодой человек с массивным подбородком, выученик Осбалдистона, с невозмутимым спокойствием будет подбирать отзывы действительно понимающих людей. Я догадывался, что у Тома Орбела так же мало надежды занять эту кафедру, как и возглавить орден иезуитов.
После концерта мы двинулись в библиотеку, к вину и сэндвичам. И тут я увидел Диану — сверкая бриллиантами, она в стороне от всех несколько минут разговаривала с Кэро. Перед самым нашим уходом Кэро подошла и сообщила мне новость.
Диана разговаривала с Реджи Коллингвудом. Он сказал, что всем им придется действовать с оглядкой. Возможно, Роджеру придется несколько сбавить тон. Тогда они еще смогут его поддерживать.
Это звучало как дружеский совет, доверительный и в то же время брошенный мимоходом, — говоривший того и хотел. Но тут скрывался тонкий расчет. Коллингвуд был не из тех, кто способен случайно проболтаться. Не такова была и Диана, если уж ей что-то было доверено. Эти слова для того и были сказаны, чтобы они дошли до Роджера, а Кэро позаботилась, чтобы они дошли и до меня. Передавая их мне, она взяла меня под руку и, идя со мною к двери, смотрела мне в лицо своими бесстрашными глазами. Это не означало никаких нежных чувств. Она относилась ко мне ничуть не лучше, чем прежде, не воспылала никакими нежными чувствами к советникам Роджера в эти минуты, когда шла со мной под руку — стройная, высокая, лишь немного ниже меня. Но она хотела быть уверена, что и я в курсе дела.
Концерт состоялся в четверг вечером. В субботу утром я сидел один у себя в гостиной — дети вернулись в школу, Маргарет уехала на весь день к отцу, который был теперь уже не только мнителен, но и по-настоящему болен, — как вдруг зазвонил телефон. Это был Дэвид Рубин.
Само по себе это было не удивительно. Накануне я слышал, что он очередной раз приехал в Англию как представитель государственного департамента. Я думал, что мы встретимся с ним на заседании в субботу днем. Оказалось, что Дэвид и в самом деле там будет, и он любезно выразил свое удовольствие по этому поводу. Но, к моему удивлению, он настойчиво попросил, чтобы я устроил ему свидание с Роджером. По-видимому, он пытался условиться об этом накануне через секретариат Роджера и выслушал резкий отказ. Странно было уже то, что кто-то посмел так решительно ему отказать, и вдвойне странно, что, получив отказ, он продолжал настаивать.
— Мне ведь не просто хочется повидать его. Мне нужно ему кое-что сказать.
— Догадываюсь, — сказал я.
Дэвид коротко, нехотя засмеялся.
Наутро он улетает. Встреча должна состояться сегодня. Я сделал все, что мог. Начать с того, что Кэро не хотела соединить меня с Роджером. Когда наконец я ее уломал, Роджер поздоровался со мной так, словно я принес дурные вести. Известно ли мне, что с понедельника начинаются заседания парламента? Не забыл ли я, случаем, что он готовится к дебатам? Он никого не желает видеть. Я сказал (от напряжения мы заговорили какими-то сварливыми голосами), что он может позволить себе быть грубым со мной, хотя, не буду врать, мне это вовсе не по вкусу. Но быть грубым с Дэвидом Рубином — неразумно.
Когда я увидел Рубина — впервые в этом году, — он не показался мне таким внушительным, как обычно. Это было в одной из комнат Королевского общества в Берлингтон-хаузе — Рубин сидел за столом между Фрэнсисом Гетлифом и еще одним ученым. По стенам тянулись полки с переплетенными комплектами газет и журналов, и воздух был затхлый, как в заброшенной библиотеке. Стояла полутьма. Глаза Рубина были в темных кольцах, как у лемура, он казался недовольным и подавленным. Когда я сказал, что нас ждут на Лорд-Норт-стрит после обеда, он кивнул с видом человека, которому в этот день предстоит еще многое вытерпеть.
Ему предстояло вытерпеть это заседание. Теперь он стал близок к правительству и потому уже мало на что надеялся. Он был настроен здесь мрачнее всех. Это не было официальное заседание. Все присутствующие собрались здесь как частные лица, по крайней мере формально. Почти все они были ученые, связанные в прошлом или еще и сейчас с ядерными исследованиями. Они пытались найти какой-то способ обратиться непосредственно к своим советским коллегам. Здесь было несколько ученых с мировым именем, крупнейшие физики — Маунтни (председатель), сам Рубин и мой старый друг Констентайн. Тут были и правительственные советники, среди них Уолтер Льюк, который тоже непременно хотел в этом участвовать.
Всем трем правительствам было известно об этом заседании. Были приглашены несколько официальных лиц, в том числе и я. Мне вспомнились другие заседания в этих затхлых комнатах, почти двадцать лет назад, когда ученые сказали нам, что атомная бомба может быть создана.
Дэвид Рубин сидел с усталым и скучающим видом. И вдруг встрепенулся. Чинный и строгий порядок заседания, продуманные фразы, беспристрастную доброжелательность ученых — все как ветром сдуло. Ибо дверь отворилась, и, к всеобщему изумлению, на пороге появился Бродзинский. Рослый и грузный, выпятив широкую грудь, он неожиданно легкой походкой подошел к столу. Вытаращил глаза на Артура Маунтни. И гулким голосом, не очень правильно выговаривая по-английски, сказал:
— Прошу извинить за опоздание, господин председатель.
Все, кто сидел за этим столом, знали о его выступлениях в Америке и знали, что речи его сильно повредили Гетлифу и Льюку. Люди, подобные Маунтни, терпеть не могли и самого Бродзинского, и все, что он отстаивал. И самый его приход, и это небрежное извинение были в их глазах возмутительной бесцеремонностью.
— Признаться, я не понимаю, зачем вы вообще сюда явились, — сказал Артур Маунтни. У него было длинное, изможденное лицо, жесткое и напряженное, он и в кругу друзей не склонен был деликатничать, а сейчас тем более.
— Я получил приглашение, господин председатель. Так же, как и мои коллеги, надо полагать.
Так оно, наверно, и было. Приглашения рассылались как крупным ученым советникам, так и ученым — членам военных комиссий. Очевидно, имя Бродзинского осталось в старом списке.
— Это не значит, что вам следовало приходить.
— Прошу извинить, господин председатель. Должен ли я понять вас так, что сюда допущены лишь те, кто придерживается совершенно определенных взглядов?
— Не в этом дело, Бродзинский, и вы отлично это знаете, — резко прервал Уолтер Льюк. — Вы черт знает что себе позволили, пользуясь тем, что находитесь вне пределов нашей досягаемости. По вашей милости у всех ученых, работающих в этой нашей треклятой области, выбита почва из-под ног.
— Никак не могу с вами согласиться, сэр Уолтер.
— Да бросьте, за кого вы нас принимаете?
Да, это совсем не походило на благопристойные, чинные заседания под председательством Гектора Роуза.
