Критикон - Грасиан Бальтасар (серии книг читать бесплатно TXT) 📗

– Потише, потише! – отвечал удачливый воин. – Да разве богу и всему миру неизвестно, что все ваши походы была сплошная дерзость, без уменья и разуменья? И боялись-то враги вас как сорвиголову, а не как разумного военачальника. А вообще вам просто везло!

Немало бы еще сказал он, а тот бы выслушал, кабы страж Заслуга не удалил доблестного полководца со словами:

– Лучше уходите, сударь, чтобы не бросил он вам в упрек fugerunt, fugerunt [794], да не напомнил про pigliare [795] и еще pigliare. Он такой, не задумается бросить вам в лицо, что вы там-то и там-то показали спину. Убирайтесь, не желаю видеть вас опять в новом кафтане, уже не вчерашнем, каждый день в новом – хоть своем, хоть чужом. Держитесь подальше, не то этот удачливый воин напомнит вам, как заперли вы в крепости испанцев, чтобы погибли они не в сражении, а от истощения. Все уходите.

И, видя, что ни один герой не вполне герой, что шумливый вояка поставил под сомнение столь деликатную вещь, как слава знаменитых муже;й, страж пошел с ним на мировую: пусть вернется в мир в сопровождении нескольких достойных писателей, дабы они проверили творцов его репутации, глашатаев его славы, тех, кто объявили его современным Сидом и новым Марсом; и ежели словеса сии окажутся истиной, его тотчас впустят – так, мол, поступали в других сомнительных случаях. Воин, уверенный в себе, согласился. И вот пришли к некоему писателю, не столь прославленному, сколь прославлявшему, и спросили, того ли генерала восхваления в такой-то книге и на стольких-то страницах.

– Конечно, того, ведь он их купил.

Так сказал Джовио, покончив и с маврами и с христианами, – дескать, чем лучше платили, тем усердней хвалил. Так же ответил и некий поэт.

– Вот видите, – говорили посланные, – верь после этого хвалам и панегирикам. О, великое дело честность, да редко встречается!

Когда одного автора, причем из первоклассных, упрекнули, что он прославлял этого удачливого воина, как и многих других, он, оправдываясь ответил – ничего не поделаешь, не нашел в свой век других, кого мог бы хвалить. А кто-то защищался так:

– Между писателями – нами, славословами, и злоречивыми, – все различие лишь в том, что мы льстим сильным мира сего за плату, а те толпе за пошлое одобрение, но все мы равно угодничаем.

Даже некий гравер стал оправдываться, что поместил портрет этого вояки среди мужей выдающихся, – что ж, числом поболее, прибыль пожирнее. И хоть все это удачливого воина смутило, но до конца не вразумило.

С удивлением заметили наши странники, что на одного входившего в мантии и без шума, приходилась сотня шумливых воинов.

– Очень уж громка, – говорил Бессмертный, – поступь военных: они шествуют под звуки труб и барабанов, а эти, в мантиях, все делают тихо. Иной министр или советник вершит великие дела на благо всей стране, а его не называют, о нем не говорят, даже не знают, зато генерал, уж тот грохоту наделает своими бомбардами.

Вот бессмертные врата отворились, чтобы пропустить героическую личность, первого министра, которого в его время не только не хвалили, но прямо ненавидели; однако преемник его натворил уйму немыслимых нелепостей и промахов, и тогда-то оценили его мирное правление и пожалели о нем. Когда он входил, вокруг разлилось дивное благоухание, небесный аромат, – у странников наших даже в головах прояснилось, и они ощутили в себе силы желать и добиваться входа в бессмертную обитель. Еще долго сладостный аромат овевал все полушарие, и Бессмертный говорил:

– Как вы полагаете – откуда сей редкостный, усладительный аромат? Из знаменитых садов Кипра? Из висячих садов Вавилона? От надушенных перчаток придворных? Из курильниц в чертогах? От ламп с жасминным маслом? Разумеется, нет. Благовоние сие от пота героев, от подмышек мушкетеров, от масла в лампах неутомимых писателей. И поверьте, не преувеличение или лесть, но подлинная истина то, что пот Александра Великого благоухал.

Кое-кто уверял, что достаточно оставить о себе в мире какую ни на есть славу, пусть и недобрую, лишь бы о тебе – худо ли, хорошо ли, – говорили. Таким было объявлено, что это не пройдет; бессмертная слава и вечный позор – слишком велико различие. И страж Заслуга возгласил:

– Не обманывайте себя! Сюда входят лишь мужи выдающиеся, чьи дела зиждутся на добродетели. На великое и вечной памяти достойное порок неспособен! Гиганты – сюда! Пигмеи – прочь! Посредственностям здесь не место, да, крайности, но только в величии.

Критило заметил, что, хотя входили люди всех наций – из некоторых, правда, немного, – но нынешних героев одной нации он не видит [796].

– Не удивляйся, – отвечал Пилигрим, – гнусная ересь довела их до такой слепоты и скверны, что, кроме подлых измен, чудовищных жестокостей, неслыханных злодейств, там не увидишь ничего, не признают они теперь ни бога, ни короля, ни закона.

И хотя в светлой сей обители нет углов, странники, когда отворилась одна половина ворот, заметили позади другой стоявших в тени и как бы в смущении кучку знаменитых мужей.

– Кто они? – спросил Андренио. – Они будто сконфужены, руками прикрывают лица?

– А это, – отвечали ему, – не кто иные, как испанец Сид, француз Роланд и португалец Перейра [797].

– Чего ж они понурились? Им-то в обители славы стоять бы с гордо поднятой головой да на самом почетном месте.

– А им стыдно за глупости, что им во хвалу придумывают земляки.

Между тем Пилигрим подошел к вратам и попросил впустить его и двух его товарищей. Страж Заслуга потребовал грамоту, проверенную Мужеством и подтвержденную Молвой. Взял он грамоту и стал внимательно ее изучать – тут брови его округлились, на лице изобразилось удивление. Как же! На этой грамоте он увидел подписи Философии в великом театре вселенной, Разума и его света в ущелье хищников, Бдительности при входе в мир, Самопознания в моральной анатомии человека, Твердости в разбойничьем краю, Осторожности у Фонтана Обманов, Зоркости в пучине столицы, Горького Урока в доме Фальсирены, Проницательности на всесветном торжище, Благоразумия во всеобщей тюрьме, Знания в библиотеке рассудительного, Исключительности на площади черни, Удачи на лестнице Фортуны, Прямодушия в обители Гипокринды, Мужества в оружейной его палате, Добродетели в ее волшебном дворце, Молвы среди стеклянных крыш, Властности на престоле власти, Суждения в клетке для всех, Почтенности среди горестей и почестей Старчества, Умеренности в болоте пороков, рожающей Правды, Прозрения в расшифрованном мире, Опаски во дворце без дверей, Знания на престоле, Смирения во дворце Дочери без родителей, Достоинства в пещере Ничто, обретенного Блаженства, Постоянства на колесе Времени, Жизни и Смерти, Славы на острове Бессмертия – и торжественно распахнул пред ними триумфальные ворота в обитель Вечности.

Что странники там увидели, как много обрели, ежели кто пожелает узнать и сам изведать, пусть направит стопы к высокой Добродетели и к героическому Мужеству – тогда откроются ему поприще Славы, престол Почета и обитель Бессмертия.

Л. Е. Пинский. БАЛЬТАСАР ГРАСИАН И ЕГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ [798]

Первым знаменитым испанским писателем, с которым познакомился русский читатель, был Бальтасар Грасиан. В 1742 г. – задолго до первых русских публикаций Сервантеса – в Петербурге появился перевод его «Карманного оракула», выполненный неутомимым С. С. Волчковым, секретарем Академии наук, по наиболее известному в Европе французскому переводу Амело Делауссе (1684) [799]. Афоризмы «Оракула», видимо, имели успех, так как в 1760 г. вышло второе издание. И хотя прямых упоминаний в русской литературе почти нет [800], они, надо думать, вошли в круг чтения любителей «мыслей мудрых людей» (Л. Толстой). Но после 1792 г., когда в Москве был опубликован также перевод «Героя» [801], произведения Грасиана на русском языке не появлялись вплоть до наших дней [802], и современному читателю его имя ничего не говорит, известное только специалистам.