Критикон - Грасиан Бальтасар (серии книг читать бесплатно TXT) 📗

– Кто это сказал, ошибался: есть спасенье и от смерти, я точно знаю, и к нему мы сейчас прибегнем.

– Какое же? – спросил Критило. – Что для этого нужно? Быть ничтожеством, ни к чему в мире не пригодным? Быть глупым тестем, чтоб другие желали тебе смерти – тогда Смерть заставит их подождать? Или самому ее просить для облегчения – тогда она тебя не уважит? Или чтоб тебя осыпали проклятиями? Или горемыкой быть?

– Нет, нет, ничего подобного.

– Так какое же есть спасение?

– Есть средство от смерти.

– Умираю от желания узнать и испробовать.

– Не спеши, время у нас есть, от старости внезапно не умирают.

Единственное сие средство, столь же похвальное, сколь желанное, будет предметом последнего нашего кризиса.

Кризис XII. Остров Бессмертия

Прославляемым заблуждением, восхваляемым неразумием был знаменитый плач Ксеркса, когда он, взойдя на холм, откуда мог обозревать несметные свои полчища, что наводняли поля и выпивали досуха реки, не мог сдержать слез там, где другой не мог бы удержаться от ликования. Придворные царя, дивясь столь странной скорби, спросили о ее причине, для них непонятной и загадочной. И Царь, перемежая слова вздохами, ответствовал: «Я плачу оттого, что вижу сегодня тех, кого завтра не увидим, – ибо, как ветер уносит вздохи мои, так унесет он дыхание их жизней. И заранее справляю поминки по тем, кто через год-другой умрет; по всем тем, кто нынче покрывает землю и кого она покроет». Ценители остроумия восхищаются этим речением и этой историей, но я над слезами Ксеркса только смеюсь. Я бы спросил у этого великого азиатского монарха: «Сир, люди эти – выдающиеся или заурядные? Если прославлены, то никогда не умрут; если безвестны – пусть себе умирают. Люди великие живут вечно в памяти грядущих поколений, заурядные же погребены в презрении современников и в пренебрежении потомков. Герои вечны, мужи выдающиеся бессмертны. Таково единственное и действенное средство против смерти».

Так толковал нашим странникам Пилигрим, этот чудо-человек, никогда не старевший, – годы не бороздили его лица морщинами горя, не убеляли голову саваном смерти, ибо весь был устремлен к бессмертью.

– Следуйте за мною, – говорил он, – я выведу вас из Дома Смерти во Дворец Жизни, из сей области гнетущего безмолвия в область достохвальной славы. Скажите, не случалось ли вам слышать о знаменитом сем острове, наделенном редким и прекрасным свойством: кто однажды на него вступит, тот никогда не умрет. Не слыхали? А ведь остров сей весьма славный и для многих вожделенный.

– Да, слыхивал я толки о нем, – сказал Критило, – но как о чем-то весьма далеком, где-то там, у антиподов, «далеко-далеко» – обычное присловье всяческих басен, или, как говорили наши бабушки, «о дальних дорогах близкие враки». Поэтому и эти рассказы всегда почитал сказкой для глупцов, рассчитанной на простодушную доверчивость.

– Вовсе это не из области bel trovare [753]! – возразил Пилигрим. – Остров Бессмертия доподлинно существует и совсем рядом – ничего нет ближе к Смерти, чем Бессмертие, – прямо из одной попадаешь в другое. И там вы убедитесь, что выдающегося человека, как бы ни был велик, при жизни не ценят. Не оценили Тициана в живописи, ни Буонарроти в ваянии, ни Гонгору в поэзии, ни Кеведо в прозе. Миру никто не виден, пока его в мире видят. Ни о ком не трезвонят, пока не схоронят. Стало быть, что для прочих смерть, для людей выдающихся – жизнь. Поверьте, остров этот я повидал и, наслаждаясь, не раз обошел; более того – обязанность моя провожать туда мужей славных.

– Погоди, – сказал Андренио, – дай мне вволю порадоваться вести о подобном блаженстве. Неужто впрямь есть в мире такой Остров, и так близко, и, как на него ступишь, прощай смерть?

– Говорю тебе, ты его увидишь.

– Нет, постой, – и не будет там даже страха смерти, того страха, что хуже самой смерти?

– Не будет.

– Ни старости, которой больше всего боятся влюбленные в себя красотки?

– Никакой старости, ничего в этом роде.

– Выходит, люди там не дряхлеют, не впадают в детство, разумный не становится обезьяной, так что жалость берет смотреть на ребячество тех, кто были настоящими мужчинами.

– Ничего этого на острове не бывает. О, la bella cosa! [754] Говорю вам – как попадаешь туда, прочь седина, прочь кашель, боли да мозоли, прочь горб, я опять крепкий, бодрый, румяный, я молодею, мне снова двадцать лет или – еще лучше – тридцать.

– О, дорого бы я дал, чтобы такое чудо случилось и со мною! Поскорее бы очутиться там, не знать ни шлепанцев, ни муфт, ни костылей! И еще спрошу – часы там есть?

– Конечно, нет, часы там не нужны, ведь там все дни проходят незаметно.

– Замечательно! Ради одного этого стоило бы там жить. Веришь ли, часы меня терзают, они нас убивают каждую минуту, каждую секунду. Прекрасно жить не оглядываясь, никогда не слышать боя часов, подобно тому, как игрок, расплачивающийся векселями, не замечает своих проигрышей. Дурной вкус у тех, кто носит часы на груди, чтобы часы поминутно расхищали жизнь, всечасно напоминая о смерти! Но вот что еще, друг Бессмертный, скажи: на Острове том не едят, не пьют? А ежели не пьют, то как живут? Ежели не питаются, как сил набираются? Что ж это за жизнь тогда? Вот у нас мудрая природа сами средства для жизни сделала жизнью: есть – значит, и жить и наслаждаться. Так что самым необходимым для жизни действиям придала она приятность и привлекательность.

– Что до еды, – отвечал Бессмертный, – тут можно о многом потолковать.

– И о многом подумать, – добавил Андренио.

– Говорят, что герои питаются печенью Феникса; храбрецы, вроде Пабло де Парада или Борро [755], – костным мозгом львов. Но люди сведущие уверяют, что тамошние обитатели, подобно жителям горы Аман [756], питаются дуновениями хвалы, что приносятся ветрами Славы; сыты тем, что слышат такие слова: «Нет шпаги острей, чем у дона Хуана Австрийского; нет жезла прямей, чем у маркиза де Карасена; нет головы умней, чем у графа де Оньяте; нет уст красноречивей, чем у Сантильяна» [757]. Этим и кормятся, этими хвалами живут. «Велик вице-король наш герцог де Монтелеоне [758], не бывало лучшего в Арагоне! Не видали в Риме посла, подобного графу де Сирвела! Нет сановника равного регенту Арагона дону Луису де Эхеа [759], нет епископа равного де Сантосу [760] в Сигуэнсе, нет преосвященных достойней, чем три брата [761] – декан в Сигуэнсе, архипастырь в Вальпуэсте, архидиакон в Сарагосе!» Хвала эта избавляет их от седин и морщин, ее одной хватает для бессмертия. Много стоит, когда кругом говорят: «Как мудр наш президент! А генеральный инквизитор! Кто из тиароносцев был равен Александру Величайшему [762], дважды Святому! Не бывало скипетра, как у…!»

– Постой-ка, – сказал Критило. – Мне бы не хотелось, чтобы с бессмертием получилось так, как с секретом делать небьющееся стекло. Сказывают, что некий император [763] велел изобретателя такого стекла изрубить на кусочки, дабы не упали в цене золото и серебро. Ведь говорили индейцы испанцам: «Как? В вашей стране есть стекло – и вы приезжаете в нашу за золотом? Имея кристаллы, гоняетесь за металлом?» Что же сказали бы они, если 6 стекло да не было ломким, если б узнали про стекло прочное? Мне кажется, придать прочность бренной жизни нашей столь же трудно, как и хрупкому стеклу, – по мне, человек и стекло схожи: только хлопни, тут же лопнет, конец и стеклу и человеку.