Красногубая гостья (Русская вампирическая проза XIX — первой половины ХХ в. Том I ) - Шаргородский С. (книги онлайн TXT) 📗
Полноте, господа! Народ сам по себе — а писатели сами по себе! Голова всегда выше туловища. От того, что Гоголь родился в Малороссии из этого не следует, что все малороссы должны быть Гоголями! — Странные бывают у нас, можно сказать, повальные умственные болезни.
Оттого, что некоторым не нравятся рассказы Дюма — так и пиши пропало. Все французы, вишь, болтуны и вертопрахи! Вот как? И Декарт родоначальник аналитического мышления, и Condillac, и Condorcet, и Dallembert, и Diderot, и Voltaire [18] — все это так — comment vous portez vousl [19] Полноте, пожалуйста! да по медицинской части у французов, от Ambroise Раге до Bichat и Шомеля [20] можно насчитать сотни светильников; — точно так же и в химии, в истории, и пр. и пр. Образумьтесь же, господа, ради Бога: посбавьте с себя спеси. — Нет слова, и у нас были, есть и будут люди с талантами и познаниями, люди вполне достойные, только если кто-либо из них вздумал бы дать поручение на том свете, «кланяться нашим», то признайтесь, что тот, кто исполнит поручение, не накостыляет себе шеи. — Что ж? и тут беда не велика! Молодость не порок; дойдет и до нас очередь, разумом разводить — других учить и тысячами считать писателей и ученых, — а теперь не худо бы поскромней! Так небось, нет! все норовят петушком! — Соберутся умницы наши, да друг другу и ну в пояс кланяться: «Почтеннейший Фома Фомич, ты-де семи пядей мудрец во лбу» а тот отвечает: «Ох-ма! Акакий Иванович, про вашу премудрость вся, мол, Эвропия ведает». — Вот так-то и потешаются! А какой Эвропия ведает — ей еще не до наших умников. — Вот, например, хоть я, человек я простой, по-иностранному тары-бары вести не умею, — но понял, что мне следует выучиться читать и уразуметь на языках иностранных и признаюсь смело, откровенно, и не краснея, что многого бы не досчитался, если бы остался только при познании одного родного языка…
Тут я прервал речь Ивана Петровича.
— Позвольте, однако же, это вовсе ко мне не относится…
— А вот это и худо, продолжал Иван Петрович, взошедший в совершенный азарт, — в деле общественном все до всех должно касаться. — Отвиливать или отнекиваться не следует. Помогай как знаешь: кто словом, кто делом, а кто одним понуканьем — и такие нужны. — Когда каждый будет в действии, авось дело и пойдет вперед, — а теперь только кичимся, похваляемся, а проку еще не много. Вот еще в моду пошло — взывать к правде, выкликать ее наружу! Правда, не сразу дается! Прежде, чем о штукатурке говорить, выведи фундамент, прочное основание положи — нельзя же с крыши начинать? — Снизу-то, пожалуй, и не напустит правды — да такой, что тошно станет; а сверху правда не соскочит — стара штука, охота себе шею сломать! — На правду — есть кошечка, это гласное разбирательство за клевету — вот эта так и с чердака ее, пожалуй, добудет. А теперь нет поощрения! — Будь ты Кузьма бессребреник, али Иуда предатель, все равно, клевета безнаказанно взвалит тебе на плечи какую хочешь небылицу…
Тут Иван Петрович вдруг круто остановился, как строптивый конь, упираясь четырьмя ногами в землю.
— Attandez-с [21], продолжал он после минутного молчания; рысачок закусил удила, не на ту дорогу попал. Этак мы, пожалуй, и весь вечер проплутаем и не доберемся до казусного дела….
Тут я прервал его.
— Позвольте прежде попросить у вас пояснений насчет психиатрической шеренги, — сказал я, указывая на книги.
— Они прикосновенны к делу, отвечал насупившись почтенный медик. — Много тут полезных и глубоких изысканий; много тут добросовестных трудов, говорил Иван Петрович, указывая на книги, — хитро придумал Эсквироль [22] для каждого вида болезни особое название; но что такое, в сущности, страшный недуг помешательства? где он зарождается? отчего он имеет свойство поражать иногда только одну, отдельную группу мозговых отправлений, оставляя разум по прочим отправлениям в совершенно нормальном состоянии? Все это тайна, глубокая, непроницаемая тайна!! Однако ж, вы не диссертации пришли слушать… Фока — шкот препочтеннейший! воскликнул Иван Петрович, снабди-ка нас горяченьким.
Старик Фока немедленно явился с стаканами горячего чаю; мы закурили сигары; я расположился на диван; Иван Петрович сел против меня по-наполеоновски (верхом на стул) и начал свое повествование:
— Тем часом, как вы предательски отретировались, оставив меня на произвол собственным моим силам, я решился сделать ближайшую рекогносцировку; посредством искусного маневра, я очутился как раз подле стула дородной, краснощекой барыни, помните, которая вас поразила как вопиющий контраст, и вскоре я узнал из разговоров с ее соседкою, что предмет моих наблюдений ни менее, ни более как родное ее детище! Я ушам своим не верил! И тип другой, и кровь другая… то есть ни малейшего признака какого-либо сходства! Вот я стою и все думаю, как бы мне познакомиться с матушкой, пока дочка танцует мазурку.
Вдруг, чувствую, что кто-то меня сильно толкнул, наступил мне на ногу, и вдобавок зацепил саблею. Я быстро обернулся с самыми неприязненными намерениями, но тотчас же пришел в умиление, узнав в виновнике бывшего моего полкового командира Карла Карловича Б…, с которым мы не видались лет пятнадцать, коли не более. Карл Карлович, который никогда и ни перед кем не извинялся, даже если бы ему случилось наткнуться на королеву великобританскую, отступил уже два шага и подобрав саблю и покручивая ус, ожидал моих упреков; но тотчас же и его лицо прояснилось и он дружески протянул мне обе руки.
— Ба, ба, ба! Иван Петрович! вот сюрприз самый неожиданнейший! самый наиприятнейший! Неслыханно рад! и как это вы сюда попадали?
Я также рад был встрече, потому что Карл Карлович действительно был и есть благороднейший человек, хотя и слыл всегда за ежового командира, по случаю чересчур немецкой аккуратности.
— Погодите немного, Иван Петрович, я только скажу пару слов моей Авдотье Федотовне…
— Да ее не видать здесь, заметил я.
— Как нет здесь, сказал, улыбаясь, Карл Карлович, — я к ней и пробирался, когда вас толкнул.
Тут Карл Карлович указал мне на известную уже вам дородную барыню.
— А это кто? посмотрите, проговорил он весело; — что, не узнали, небось?
Фигура моя имела весьма забавное выражение вероятно, потому что и Карл Карлович, и жена его, и даже соседка ее весьма долго смеялись.
Вот какие бывают, почтеннейший, стечения обстоятельств! Не думал, не гадал и как раз на все напал.
Карл Карлович предлагал было жене своей поужинать во время мазурки, но та не согласилась, говорит: Анюточки подожду. Вот мы и отправились с генералом в буфет, сели в сторонку, он спросил себе чаю, а я тотчас же приступил к делу.
— Что, Карл Карлович, спросил я, — как вы насчет медицины — прежнего мнения, что ли?
Генерал посмотрел мне на жгуты, на шитье мундира, на кресты и сказал, улыбаясь:
— Вы, кажется, в чины пошли: признаюсь, что я немного сбился насчет ваших знаков отличительных, так пожалуй вы еще обижаться будете; однако ж все равно, я буду правду говорить. Ножевая медицина (хирургия) дело хорошее; а стекляночная медицина — никуда негодна.
— Жаль, что вы такого невыгодного мнения о медицине, Карл Карлович, сказал я довольно серьезным тоном.
— А что? спросил он с удивлением.
— А то, что дочь ваша требует немедленного, серьезного, энергетического медицинского пособия!
Карл Карлович схватил меня за руку и, понизив голос, проговорил с большим волнением:
— Так вы видели Анюту, — бедная девушка! Что тут делать? Божья воля! Разумеется, призывали докторов и теперь ездят, да проку мало? Вот если бы дело шел до операции, это хорошо; тотчас отрежут, выправят, заново поставят. А когда внутренностью действовать, уж все не то. Дают пилюли, порошки, а бедняжка вот второй год как чахнет…
