Холодный дом - Диккенс Чарльз (читать книги онлайн TXT) 📗
Миссис Джеллиби, обложившись кипами исписанной бумаги, сидела в ней, как в гнезде, весь вечер пила кофе и время от времени диктовала своей старшей дочери. Кроме того, она завела спор с мистером Куэйлом на тему – если только я правильно поняла – о братстве людей и при этом высказала несколько возвышенных суждений. Впрочем, я не могла слушать их беседу так внимательно, как следовало бы, потому что Пищик и все остальные ребятишки столпились возле нас с Адой в углу гостиной, приставая, чтобы им опять рассказали сказку, так что мы сидели, окруженные детьми, и шепотом рассказывали им о Коте в сапогах и не помню еще о чем, пока миссис Джеллиби случайно не вспомнила о них и не отослала их спать. Пищик с криком требовал, чтобы в постель его уложила я, и я отнесла его наверх, где девица с фланелевой повязкой, как дракон, налетела на ребят и рассовала их всех по кроваткам.
Потом я принялась наводить порядок в нашей комнате и ублажать огонь в камине – ведь огонь тут был такой строптивый, что сначала никак не желал разгораться, но в конце концов ярко запылал. Вернувшись в гостиную, я почувствовала, что миссис Джеллиби презирает меня за мое легкомыслие, и мне стало не по себе, хоть я и знала, что не могу претендовать на более высокое мнение о моей особе.
Нам удалось отправиться на покой лишь около полуночи, но даже в этот поздний час миссис Джеллиби все еще сидела, обложившись бумагами, и пила кофе, а мисс Джеллиби все еще покусывала гусиное перо.
– Вот нелепый дом! – проговорила Ада, когда мы поднялись наверх. – Как странно, что кузен Джарндис направил нас сюда!
– А меня, душенька, это прямо ошеломило, – откликнулась я. – Хочу понять, но никак не могу.
– Что именно? – спросила Ада с прелестной улыбкой.
– Да все в этом доме, дорогая, – ответила я. – Должно быть, это очень хорошо со стороны миссис Джеллиби так надрываться над каким-то проектом облагодетельствования туземцев… но… как посмотришь, в каком состоянии Пищик и домашнее хозяйство!..
Ада рассмеялась, обвила рукой мою шею, – я стояла перед камином и смотрела на огонь, – и сказала мне, что я спокойная, милая, добрая девушка и что она всем сердцем полюбила меня.
– Ты такая заботливая, Эстер, – говорила она, – и вместе с тем такая веселая; и ты с такой скромностью делаешь так много. В твоих руках даже этот дом превратился бы в уютное гнездышко.
Моя милая, простодушная девочка! Она и не подозревала, что этими словами хвалила себя, – ведь надо было быть очень доброй, чтобы так меня превозносить!
– Можно задать тебе один вопрос? – спросила я после того, как мы с нею немного посидели у камина.
– Пожалуйста – хоть пятьсот, – сказала Ада.
– Я хочу спросить тебя о твоем родственнике, мистере Джарндисе. Я ему многим обязана. Ты могла бы что-нибудь рассказать мне о нем?
Ада откинула назад свои золотистые волосы и, смеясь, посмотрела на меня так удивленно, что я тоже диву далась – до того поразили меня и ее красота и ее изумление.
– Эстер! – воскликнула она.
– Да, дорогая?
– Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе про кузена Джарндиса?
– Да, милая, ведь я никогда его не видела.
– Я тоже никогда его не видела! – сказала Ада.
Кто бы мог этому поверить!
Да, она в самом деле никогда его не видела. Но, как она ни была мала, когда мама ее скончалась, она помнит, что мама никогда не могла говорить без слез о мистере Джарндисе, о его благородстве и великодушии, о том, что на него можно положиться во всех случаях жизни; и Ада полагается на него. Несколько месяцев назад кузен Джарндис, по словам Ады, написал ей «простое, искреннее письмо», в котором предложил устроить ее жизнь так, как это теперь было решено, и выразил надежду, что «со временем это, возможно, залечит кое-какие раны, нанесенные роковой канцлерской тяжбой». Ада ответила письмом, в котором с благодарностью приняла это предложение. Ричард получил такое же письмо и написал такой же ответ. Вот ему удалось видеть мистера Джарндиса, но только раз, пять лет назад, в Винчестерской школе. Он рассказывал о нем Аде в ту минуту, когда я вошла и увидела, как они стоят у камина, опираясь на Экран, и добавил, что мистер Джарндис, «помнится, этакий грубовато-добродушный, краснощекий человек». Вот и все, что Ада могла мне сказать о нем.
Это заставило меня призадуматься, и когда Ада уже спала, я все еще сидела у камина и все думала да раздумывала, – какой он, этот Холодный дом, и почему вчерашнее утро кажется мне теперь таким далеким. Не помню, куда забрели мои мысли, когда стук в дверь вернул меня к действительности.
Я тихонько открыла дверь и увидела, что за нею стоит мисс Джеллиби, трясясь от холода и держа в одной руке сломанную свечу в сломанном подсвечнике, а в другой – рюмку для яиц.
– Спокойной ночи! – хмуро проговорила она.
– Спокойной ночи! – отозвалась я.
– Можно войти? – неожиданно буркнула она, все так же хмуро.
– Конечно, – ответила я. – Только не разбудите мисс Клейр.
Мисс Джеллиби отказалась присесть и, угрюмо насупившись, стояла у камина, макая черный от чернил средний палец в уксус, налитый в рюмку, и размазывая им чернильные пятна по лицу.
– Чтоб ей провалиться, этой Африке! – внезапно воскликнула она.
Я хотела было что-то возразить.
– Да, да, чтоб ей провалиться! – перебила она меня. – Не спорьте, мисс Саммерсон. Я ее ненавижу, терпеть не могу! Противная!
Я сказала девушке, что она просто устала и мне ее жаль. Положила ей руку на голову и пощупала лоб, заметив, что сейчас он горячий, но завтра это пройдет. Она стояла все так же, надув губы и хмуро глядя на меня, но вдруг поставила рюмку и тихонько подошла к кровати, на которой лежала Ада.
– Какая хорошенькая! – проговорила она, по-прежнему хмуря брови и все тем же сердитым тоном, Я улыбкой выразила согласие.
– Сирота. Ведь она сирота, правда?
– Да.
– Но, должно быть, умеет многое? Танцует, играет на рояле, поет? Наверное, говорит по-французски, знает географию, разбирается в глобусе, умеет вышивать, все умеет?
– Несомненно, – подтвердила я.
– А вот я не умею, – сказала девушка. – Почти ничего не умею, только – писать. Вечно пишу для мамы. И как только вам обеим не стыдно было явиться сюда сегодня и глазеть на меня, понимая, что я ни к чему другому не способна? Вот какие вы скверные. Но, конечно, считаете себя очень хорошими!
Я видела, что бедная девушка вот-вот расплачется, и снова села в кресло, молча и только глядя на нее так же благожелательно (хочется думать), как относилась к ней.
– Позорище, – проговорила она. – И вы это сами знаете… Весь наш дом – сплошное позорище. Дети – позорище. Я – позорище. Папа страдает, да и немудрено! Приссилла пьет – вечно пьяная! И если вы скажете, что не почувствовали сегодня, как от нее пахнет, то это будет наглая ложь и очень стыдно с вашей стороны. Обед подавали ужасно, не лучше, чем в харчевне, и вы это заметили!
– Ничего я не заметила, дорогая, – возразила я.
– Заметили, – отрезала она. – Не говорите, что не заметили. Заметили!
– Но, милая, – начала я, – если вы не даете мне говорить…
– Да ведь вы сейчас говорите. Сами знаете, что говорите. Не выдумывайте, мисс Саммерсон.
– Милая моя, – снова начала я, – пока вы меня не выслушаете…
– Не хочу я вас слушать.
– Нет, хотите, – сказала я, – а если бы не хотели, это было бы совсем уж неразумно. Я ничего не заметила, потому что за обедом служанка ко мне не подходила, но я вам верю и мне грустно это слышать.
– Нечего ставить это себе в заслугу, – промолвила она.
– Я и не ставлю, дорогая, – сказала я. – Это было бы очень глупо.
Не отходя от кровати, она вдруг наклонилась и поцеловала Аду (однако все с тем же недовольным выражением лица). Потом тихонько отошла и стала у моего кресла. Волнуясь, она тяжело дышала, и мне было очень жаль ее, но я решила больше ничего не говорить.
– Лучше бы мне умереть! – вырвалось у нее вдруг. – Лучше бы всем нам умереть! Это было бы самое лучшее для всех нас.
